— Не понимаю, зачем нам вообще учиться, — признался он наконец.

Город вокруг жил обычной жизнью. С соседней улицы донесся визг шин. Множество голосов, кто-то кричал — обвиняя, требуя, умоляя, — другие кричали в ответ. В ближайших зданиях слышался ритмичный гул музыки.

— Чтобы набраться знаний, — ответил друг. Мать мальчика однажды сказала, что тот станет «настоящим сердцеедом», когда вырастет. С чего бы? По мнению мальчика, его друг умел только смущаться, или злиться, или злиться из-за того, что смутился.

— Я и так знаю все, о чем рассказывает учительница, — мальчик пожал плечами. — И зачем нам нужны знания? Вот этого я не понимаю.

— Нужны, потому что… нужны. — Его друг смутился, что вызвало у мальчика улыбку. — А ты если и решишь открыть рот, то только чтобы задать какой-нибудь кретинский вопрос.

Ну и ладно. В таких вещах его друг ничего не понимал.

Когда они были на полпути домой, мальчик внезапно остановился. Они шли через переплетение переулков, которые взрослые окрестили Лабиринтом, и сейчас мальчик вглядывался в одну из узких боковых улиц. Он не прятался и не высовывался; он просто смотрел.

— Что там? — спросил его друг.

Мальчик не ответил.

— О, — добавил товарищ секундой позже. — Пойдем, а то они нас заметят.

Мальчик не двинулся с места. Узкая улица была завалена мусором, и на одной из куч обнималась пара. Точнее, мужчина обнимал женщину, а та безвольно лежала на грязной земле, одежда где разрезана, где просто разорвана. Голова женщины была повернута в сторону детей, и пока мужчина ерзал на ней, она не отводила от мальчиков черных глаз.

— Пойдем же… — прошептал его друг, оттаскивая его прочь.

Какое-то время мальчик ничего не говорил, но его товарищ старался за двоих:

— Ты так пялился, что нас запросто могли пристрелить. Мать хорошим манерам не учила? Нельзя вот так открыто смотреть.

— Она плакала, — сказал мальчик.

— Откуда ты знаешь? Просто показалось.

Мальчик посмотрел на товарища.

— Она плакала, Ксарл.

После этого его друг заткнулся. Они молча прошли сквозь Лабиринт и даже не попрощались, когда добрались до шпиля, в котором жили.

В тот вечер мать мальчика рано вернулась домой. По запаху он понял, что она варит лапшу; из-за пластековой раздвижной двери, отделявшей кухню от единственной комнаты, доносилось негромкое пение.

Когда она вернулась в комнату, то опустила рукава до запястий, так что ткань прикрыла татуировки на предплечьях. Она всегда старалась их вот так спрятать, и мальчик никогда ни слова не говорил по этому поводу. Специальные символы, нанесенные на ее кожу, указывали, кто владел этой женщиной. Это мальчик знал, но подозревал, что у татуировок есть и другое значение.

— Сегодня со мной связались из твоей школы, — мать кивнула в сторону настенного экрана. Сейчас на нем были только зернистые помехи, но мальчик без труда представил, как на нем появилось лицо учительницы.

— Это из-за того, что я малоспособный?

— С чего ты взял?

— Потому что ничего плохого я не сделал. Я никогда не делаю ничего плохого. Значит, потому что малоспособный.

Мать присела на краешек кровати и сложила руки на коленях. Она недавно вымыла голову, и мокрые волосы казались темными. Вообще-то она была блондинкой — редкий случай среди обитателей этого города.

— Скажешь, в чем дело?

Мальчик сел рядом, и она с радостью обвила его руками.

— Я не понимаю, для чего мне школа, — ответил он. — Мы должны учиться, но я не понимаю зачем.

— Чтобы стать лучше, — сказала она. — Тогда ты сможешь жить на Окраине и работать где-то… где будет не так плохо, как здесь.

К концу фразы голос матери стал совсем тихим; она почесывала татуировку на предплечье, не отдавая себе отчета в том, что делает.

— Этому не бывать, — возразил мальчик и улыбнулся, чтобы ее подбодрить. В ответ она обняла его, прижала к себе, как делала всякий вечер, когда хозяин избивал ее. В такие вечера кровь с ее лица капала ему на волосы; в этот вечер капали лишь слезы.

— Почему нет?

— Я пойду в банду, как мой отец. И Ксарл пойдет — тоже как его отец. И нас обоих убьют на улице, как убивают всех. — Мальчик казался скорее задумчивым, чем печальным. Такие слова разбивали сердце его матери, но в нем самом не вызывали особых эмоций. — На Окраине же не лучше? Ну, не сильно лучше?

Теперь она и вправду плакала — так же, как плакала та женщина в переулке. В глазах та же пустота, та же мертвая безнадежность.

— Нет, — призналась она шепотом. — Что там, что здесь — одинаково.

— Тогда зачем мне ходить в школу? Зачем ты тратишь деньги и покупаешь мне все эти книги?

Она задумалась, прежде чем ответить. Мальчик слышал, как она с трудом сглотнула, чувствовал, как она дрожит.

— Мама?

— Ты можешь сделать еще кое-то. — Теперь она укачивала его так, как делала, когда сын был маленьким. — Если ты покажешь, что не такой, как другие дети, что ты лучше, умнее и понятливее их, то сможешь навсегда выбраться с этой планеты.

Мальчик посмотрел на нее, думая, что ослышался. А если и нет, он не был уверен, что ему нравится такое предложение.

— Выбраться с планеты? Совсем? Но кто будет… — Он чуть не сказал «…заботиться о тебе», но от этого мать бы только снова расплакалась. — Кто будет с тобой рядом?

— Не надо обо мне волноваться, все со мной будет хорошо. Но прошу тебя, пожалуйста, отвечай, когда учитель тебя спрашивает. Ты должен показать, насколько ты умный. Это важно.

— Но куда я потом отправлюсь? И чем буду заниматься?

— Куда захочешь, и делать сможешь все, что захочешь. — Теперь она улыбнулась. — Герои могут делать все что хотят.

— Герои? — Сама идея заставила его рассмеяться. Для матери его смех был лучшим лекарством от грусти — он уже достаточно вырос, чтобы заметить это, но пока еще не понимал, почему столь простые вещи, как смех детей, так действуют на родителей.

— Да. Если ты пройдешь испытания, тебя возьмут в легион. Ты станешь героем, рыцарем, что странствует среди звезд.

Мальчик долго и пристально смотрел на нее.

— Мама, а сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Ты слишком стара для испытаний?

Она поцеловала его в лоб, прежде чем ответить. Потом внезапно снова улыбнулась, и напряжение, повисшее в маленькой комнате, рассеялось.

— Мне нельзя проходить испытания, потому что я женщина. И если ты станешь таким же, как твой отец, то тоже не сможешь их пройти.

— Но легион все время набирает мальчиков из разных банд.

— Так было не всегда. — Она отодвинула его от себя, встала и вернулась на кухню, где принялась помешивать лапшу в кастрюле. — Помни вот что: из банд берут только некоторых мальчиков. Но легион всегда ищет самых лучших, самых способных. И ты будешь таким, обещаешь?

— Обещаю, мам.

— Больше не будешь отмалчиваться в школе?

— Да, мам.

— Хорошо. Как дела у твоего друга?

— Он не настоящий друг, ты же знаешь. Он всегда злится. И хочет в банду, когда вырастет.

На это мать опять улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла грустной, словно скрывала невысказанную ложь.

— Все попадают в банду, мой маленький ученый. Такова жизнь. У каждого есть дом, банда, работа. Но помни: есть разница, когда делаешь что-то, потому что должен, и когда тебе это дело по-настоящему нравится.

Надев на руки тонкие рукавицы, чтобы не обжечься, она поставила на небольшой стол горячие жестяные миски с их обедом; потом отбросила рукавицы на кровать и улыбнулась, глядя, как он ест.

Он посмотрел на нее: лицо матери замерцало, словно сбилась картинка. Улыбка превратилась в кривой оскал, глаза стали уже, уголки их приподнялись вверх, и в их новом разрезе появилась нечеловеческая утонченность. Мокрые волосы встали дыбом, словно наэлектризованные, и свились в высокий султан, изменив цвет на багряно-красный.

А потом она закричала на него — пронзительный вопль, от которого лопнули стекла в окнах, и осколки дождем посыпались на улицу далеко внизу. Кричащая дева протянула руку к изогнутому клинку, что лежал на кровати, и…