Длинная галерея настолько изумила его — он никогда прежде не видел ничего подобного, но это будет скопировано каждым архитектором в Англии в ближайшие годы, — что, дойдя до дальнего ее конца, был вынужден присесть, задохнувшись от восхищения. А так как стульев там пока не было, он сел прямо на пол и озирался вокруг, совершенно утратив дар речи.

Ричард Вестон засмеялся, и его бесстрастные глаза на мгновение оживились.

— Вы явно очарованы.

— Это — самое оригинальное из всего, что я когда-либо видел. Уверен, вы положите начало новой моде. Ведь вы можете использовать ее для танцев, музыкальных концертов и представлений.

— И гулять в ней зимой. Пошли, Гарри, позвольте предложить вам слегка перекусить. Я приказал приготовить одну небольшую комнатку в северном крыле. Остальные еще ждут завершения работ.

— И когда же закончится строительство?

— Осенью.

Покинув да Тревизи, они вдвоем спустились по винтовой лестнице, вышли во двор и через дверь поменьше вошли во флигель, отходящий от Привратной башни. Здесь по приказу сэра Ричарда была обставлена одна из комнат, и, войдя, Гарри увидел на подставках две больших бочки с красным вином.

«Этот человек намеревается показывать замок каждому, кто приедет его навестить, — подумал он. — Но, Боже, ему есть что показать!».

Сэр Ричард, наливая вино, попросил:

— Расскажите мне о предстоящем в июне пожаловании титулов.

Норрис сел и взял протянутый ему бокал.

— Кажется, главная цель — присвоить благородное звание Генри Фитцрою. Он станет герцогом Ричмонда.

— Но Его Светлость вряд ли собирается готовить его к наследованию престола?

Как всегда, при любом упоминании короля, Норрис автоматически замыкался. Его должность главного эсквайра-телохранителя короля не позволяла ему распускать слухи, в каких бы высоких кругах ни велись разговоры.

— Понятия не имею, — честно ответил он. Затруднительное положение Генриха VIII, имеющего законнорожденную дочь и внебрачного сына, занимало умы большинства придворных. Но никто не мог ответить на вопрос — примет ли Англия короля, рожденного вне брака.

— Я уверен, пожалован титулами будет кое-кто и еще, — нарочито небрежно сказал сэр Ричард.

— Да, племянник короля должен стать графом Линкольна, а двух придворных произведут в пэры.

Ярость, которую испытал при этом сэр Ричард, выразилась только в колике в желудке, но внешне он сохранил спокойствие.

— …Сэр Роберт Рэдклиф станет виконтом Фитцуотером, а сэр Томас Болейн — виконтом Рочфордом.

Это походило на игру в шахматы. Выражение лица Ричарда ничуть не изменилось, и все-таки Норрис мог бы поклясться, что Вестон слегка напрягся, но настолько незаметно, что только человек, приноровившийся улавливать перемены в настроении короля почти до их возникновения, способен был ощутить это.

— Конечно, теперь король часто охотится в окрестностях Геверского замка, — отметил Ричард, с бесстрастным видом потягивая вино. — Мне следует пригласить его сюда, когда замок будет готов. Здесь огромные леса для охоты — короли всегда охотились тут.

Норрис подумал: «Он вот-вот доберется до сути. Интересно, что он хочет узнать?»

Вслух же он произнес:

— Я слышал, что здесь рыжие олени великолепнее, чем в любом другом месте Англии.

— Истинная правда. — Ричард помолчал, затем сказал: — Я рад за Тома. Семья Болейнов хорошо служит Его Светлости.

Теперь не оставалось сомнений, что он имел в виду, и Норрис подумал, что Ричард Вестон теряет контроль над собой. У него вдруг возникло ощущение, что этот человек скрывает кипящее в нем недовольство.

— Раз уж мы заговорили о них, как там семейство Тома, Гарри? Я слышал, что увлечение Мэри Карей близится к концу.

— Да, — подтвердил Норрис. Об этом знали все, и он не раскрывал никакого секрета.

— А другая дочь, Анна? Как дела у нее с тех пор, как она покинула двор?

— Хорошо, — ответил Норрис. «Хорошо!» — какое бессмысленное определение для увертливой девчонки, которая одурманила короля Англии, довела до отчаяния Гарри Перси и не идет из головы его самого — Генри Норриса».

Чувствуя на себе странный взгляд сэра Ричарда, он поспешно добавил:

— Она в добром здравии.

«Черт подери этого парня, — подумал сэр Ричард. — Он скорее пойдет на плаху, чем выдаст имя своей матери!»

Он отказался от дальнейших расспросов. Норрис непреклонен, и ему следовало бы знать это, а не пытаться выведывать у него. Но то, что его обошли в повышении, заставило его вести себя необычно, снизив бдительность. Вздохнув про себя, он перевел разговор на другие темы.

Вслед за сэром Ричардом и сэром Генри да Тревизи покинул Длинную галерею и, спустившись по винтовой лестнице, вышел во двор. Наружное оформление господского дома производилось английскими мастерами. Оставалось всего несколько месяцев до завершения строительства, поэтому он по нескольку раз в неделю приходил на строительную площадку, не колеблясь, влезал в одну из рабочих люлек и поднимался на леса, чтобы своим опытным флорентийским взглядом оглядеть мельчайшие подробности лепки из алебастра и резьбы по камню.

Сейчас он стоял во внутреннем дворе и осматривался по сторонам, где рабочие повсюду обтесывали камни и воплощали в материальные формы его замыслы. Один из рабочих особенно привлек его внимание: парень сидел на самой высокой точке восточного крыла, он мелодичным баритоном что-то напевал, совершенно не думая о возможности упасть с такой высоты.

Несчастный случай произошел настолько быстро, что итальянец — единственный человек на земле, который мог бы прийти на помощь — на мгновение замер на месте. Казалось, песня и вскрик слились в один разрывной звук, когда веревка лопнула и несчастный парень рухнул на мостовую двора, переломав все кости и скончавшись на месте, как раздавленный муравей.

События нескольких последующих минут будут всплывать в памяти да Тревизи до его смертного часа. Он действительно никогда не забывал их — до самой своей смерти. Когда, старый и увенчанный лаврами, он умирал на руках молодой женщины, на которой в конце концов женился, он вновь увидел происшедшее, и последним его словом, произнесенным на земле, было «Талифа!».

Он пустился бежать к каменному зданию хотя с того места, где стоял, можно было понять, что у рабочего сломана шея и помочь ему ничем нельзя, — и уже на бегу да Тревизи почувствовал, как у него стучит в ушах, а в глазах темнеет, будто он вот-вот потеряет сознание. Зодчий подбежал к мертвому человеку, и затем ему показалось, что он вошел в туннель. От замка Саттон остались лишь неясные контуры, а вокруг не было ничего, кроме него самого и трупа, возле которого он опустился на колени, и этой странной светлой пустоты, в которой он оказался. Подняв взор от лица умершего мужчины, губы которого еще хранили песню, которую тот пел, всего в нескольких футах от себя он увидел девушку. Казалось, она тоже только что вошла в туннель, ибо она выглядела столь же пораженной, как и да Тревизи, увидевший ее. У нее были длинные прямые темные волосы, и она была одета в нечто, показавшееся итальянцу похожим на тунику греческого мальчика: ее ноги были оголены до бедер. Они с ужасом смотрели друг на друга, не говоря ни слова. У нее на шее висело золотое ожерелье, образующее буквы. Итальянец с трудом прочитал незнакомый шрифт.

«Т-А-Л-И-Ф-А. Талифа».

Он должно быть произнес это вслух, потому что она воскликнула:

— О Боже, кто Вы? Поль!

И как бы из-под свода эхом прозвучало:

— Что?

— Посмотри. Ты видишь?

— Вижу что? Там ничего нет.

— Талифа! — позвал да Тревизи, но в тот момент, когда она открыла рот, собираясь вскрикнуть, он потерял сознание и упал лицом вперед.

В такой позе Ричард Вестон и нашел его: лежащим над мертвым каменщиком в глубоком обмороке. Они с Норрисом внесли его в замок, в маленькую спаленку, которую архитектор меблировал для себя. Он все еще находился в полуобморочном состоянии, когда несколько часов спустя они уехали верхом в Лондон, оставив зодчего на попечении врача, которого спешно вызвали из Гилдфорда.