Утренние поездки на пляж уже забыты. Вместо этого я иду к бассейну и спускаюсь в него по ступенькам: он еще полупустой и нырять опасно. Вода в его мелком конце доходит мне только до бедер. По-собачьи загребая руками, я добираюсь до глубокого края и там с удовольствием делаю несколько кругов. При этом я стараюсь не плескаться особенно громко, чтобы не разбудить девочек, которые только в полдень распахивают ставни навстречу слепящему солнцу.
В первые две недели мы трудились до изнеможения и теперь с удовольствием привыкаем к более легкому, ленивому ритму. Я возвращаюсь к работе над своим первым романом. Сюжет уже придуман, и Мишель успел предложить его нескольким студиям и даже договорился о финансировании сериала в Австралии в конце этого года.
Сам он теперь не выходит из дома без фотоаппарата. Фотография — это его страсть. Разумеется, готова уже целая серия снимков нашего дома «до и после», но больше всего Мишель любит фотографировать деревья и цветы. Он часами любуется через объектив на заросли мелких желтых роз. Просто удивительно, какое количество садовых цветов сумело выжить на заброшенном участке и приспособиться к новым условиям.
Наблюдая за тем, как Мишель с Клариссой вместе рассматривают бутоны и увлеченно обсуждают нежную сеть прожилок на листике или форму травинки, я начинаю замечать очевидное сходство между отцом и дочерью. Они на несколько часов исчезают в зарослях и там ищут и раскрывают все новые тайны природы. Настоящие дети земли. Впрочем, по-своему мы все дети земли, потому что все четверо — Тельцы.
Итак, Мишель и Кларисса рыскают по участку, Ванесса у бассейна грызет яблоки и загорает, тысячи пчел жужжат, собирая мед, а я решаю произвести полную инвентаризацию наших владений, начав с деревьев. Насчитываю пятьдесят четыре оливковых дерева вдоль террасы и за домом. Может, выше на склоне есть и другие, но пока до них не добраться. Я припоминаю все рассказы и мифы, которые мне приходилось слышать или читать об оливе, самом древнем из деревьев. Кажется, в Прованс их два или три тысячелетия назад привезли греки, торговавшие по всему Средиземному морю.
Я твердо решила культивировать доставшиеся нам деревья. Сами по себе оливки горькие, и их нельзя есть, просто сорвав с дерева. Зато я знаю три способа их использования в кулинарии: из них можно выжимать оливковое масло; их можно солить или мариновать, а потом подавать к аперитивам или добавлять в салат, а еще из них можно делать тапенад — пасту, изобретенную месье Менье из Марселя в конце девятнадцатого столетия. Ее название происходит от прованского слова tapéno, означающего каперсы. Оливки, каперсы и анчоусы (лучше всего свежие, из Камарга) перемалываются, а получившуюся пасту намазывают на горячий поджаренный хлеб и подают с холодным вином. Это изумительно вкусно.
Наверняка есть и еще какие-то способы извлечь пользу из этих удивительных древних деревьев, но мне они пока неведомы. Пока я успела узнать только, что их ветки горят лучше любого другого дерева, а это значит, что нам надолго хватит топлива: все оливы нужно подстричь. Их крона чересчур густая и высокая. Я читала где-то, что между ветвями правильно подстриженной оливы должна легко пролетать ласточка, не задевая их крыльями. Бродя по участку с тетрадкой в руке, я старательно припоминаю подобные обрывки полезной информации и обещаю себе, что, когда в следующий раз поеду в Канны, непременно куплю там книгу о том, как ухаживать за оливами. Но мне ясно, что одной книги здесь мало и нам не обойтись без помощника, который возьмет на себя эту сложную и очень специфическую работу. В Провансе таких специалистов уважают и высоко ценят. Пока я даже не представляю себе, к кому можно обратиться, но не сомневаюсь, что в свое время нужный человек найдется.
Еще у нас есть четыре миндальных дерева, самое большое из которых растет на одном уровне с бассейном, справа от дома и слева от убитой морозом апельсиновой рощицы. Оно опасно клонится на один бок, и его надо срочно подрезать и укрепить, иначе первый же мистраль вырвет его с корнем, а вместе с ним и кусок соседней каменной стены. Мне бы очень не хотелось терять этого красавца. Его нежно-розовое цветение будет отлично видно с нашей главной террасы. Миндаль цветет раньше остальных деревьев, и я надеюсь, мы сможем полюбоваться им уже в феврале. А потом будут плоды, которые мы станем извлекать из похожей на мохнатую гусеницу кожуры и жарить на огне.
Наша крошечная апельсиновая рощица представляет собой печальное зрелище. Все шесть деревьев мертвы. Перед отъездом надо будет их спилить.
Слева от дома, на нависшем над морем уступе я разглядела две вишни. Их тоже не мешало бы подстричь, а собирать урожай мы будем, наверное, во время Каннского кинофестиваля. Тогда вместо попкорна можно будет брать с собой на просмотры сочные красные ягоды. Напротив вишен растет большой лавр, к которому из-за зарослей невозможно подобраться. Зато я уже чувствую запах будущих супов и рагу, приправленных розмарином, собственным оливковым маслом и только что сорванным лавровым листом.
Пока я насчитала восемь фиговых деревьев, и одно из них — просто гигант. Его изрытый морщинами, искривленный ствол наводит на мысли о каких-то доисторических чудовищах. Оно бросает густую тень на ведущую к дому дорожку и прячет уродливый бетонный столб с проводами, который надо будет снести, как только у нас появятся деньги на подземный кабель.
Несколько веток нависают прямо над бассейном. Я представляю себе, как приятно будет в перерывах между энергичными заплывами отдохнуть на спине и полакомиться спелыми плодами прямо с дерева. Раньше я никогда особенно не любила инжир, но, возможно, здесь мои вкусы изменятся. Что-то гедонистическое и сексуальное есть в этих плодах со сладкой мякотью, густым соком и множеством семян. Они ассоциируются у меня с пирами в римских термах и с рабами, подносящими гостям целые подносы спелых фруктов. Задрав голову и придерживая одной рукой панаму, я пытаюсь обнаружить в массе зелени хоть один цветок, но не нахожу. Интересно почему? И как же тогда происходит опыление? Жаль, если пчелам не доведется попробовать этого сладкого сиропа.
Я сняла свои часы уже две недели назад и с тех пор, кажется, ни разу ими не пользовалась. Время теперь я определяю по солнцу. Оно поднимается из-за холмов, пробирается в нашу спальню и завтракает вместе с нами. Между завтраком и ланчем навещает вишневые деревья, в полдень стоит прямо у нас над головой, а потом, совершив плавную дугу над морем, ненадолго зависает на западе и неторопливо прячется за холмами, оставляя после себя кроваво-алый след на небе.
Сейчас оно стоит высоко над Фрежюсом. Четыре часа, пора пить чай. Я разворачиваюсь и медленно бреду к дому, где на кухне меня ждет по-стариковски капризный прародитель всех электрических чайников. А куда же подевались Мишель с девочками?
Я продолжаю размышлять над своим списком. Хорошо бы посадить яблони, мандариновые и лимонные деревья; спилить погибшие апельсиновые и еще посадить груши… Нет, одну грушу я, кажется, видела. Она растет на уступе ниже бассейна, примерно там, где завтра начнут устанавливать очистительную систему. На ней есть даже несколько плодов довольно жалкого вида и все изъеденные червями. Грушу тоже надо будет привести в порядок. Мне всегда хотелось иметь настоящий фруктовый сад. Когда я была совсем маленькой, родители купили дом с садом, но мы там не жили постоянно, а несколько коротких визитов были единственными случаями, когда я видела, как мой отец копается в земле. И еще неплохо бы завести небольшой виноградник. Интересно, где разбивал его синьор Спинотти?
Мечты, мечты… Но ведь говорят, что мечты — это топливо для реальности. Я горжусь тем, сколько мы успели сделать этим летом при весьма ограниченных средствах. «Аппассионата» уверенно возрождается, и дом уже зажил собственной жизнью. Свет и тени, краски, формы и запахи как будто разговаривают с нами.