— Я считаю, что именно так и закончится. Подумай об этом, — сказал он, когда она проваливалась в темноту. — Прими правильное решение.

— Но… пожалуйста, расскажи Мирнину, расскажи кому-нибудь!

Он снова покачал головой. — Так будет лучше, Клер. Поверь мне. Просто… отпусти.

Клер быстро вылетела из портала в монохромную гостиную Стеклянного Дома, и энергия снова обрушилась на нее. Она ощутила огромное облегчение и страх, потому что до этого момента она не понимала, насколько слабой она позволила себе стать в Зазеркалье.

Собирался ли Фрэнк помогать ей или нет… оставалось только догадываться. Вероятно, он даже сам еще не знает.

Но, в лучшем случае, оставалась последняя слабая надежда.

Был поздний вечер. Ева сделала бутерброды, которые трое живых соседей ели в молчании — или, скорее, Майкл и Ева ели их. Шейн просто взял свою порцию и вышел из-за стола, не сказав ни слова. Майкл и Ева смотрели, как он уходит, молча спрашивая друг друга что делать, и затем Майкл сказал, — Лучше пусть идет.

Клер не была уверена, что так было правильно.

Она поплыла наверх — это давалось ей легко, с тех пор, как она поняла, что всё что ей необходимо было сделать — это сосредоточиться на подъеме вверх. К сожалению, проплывая между этажами, она также видела старые деревянные перекрытия, проводку, крысиный помет и пауков, прячущихся в стенах, и, фу, это было не самое лучшее путешествие в ее жизни. Она была рада плыть в тишине коридора наверху. Нам нужно вызнать истребителя насекомых, подумала она, но, честно говоря, это была не самая большая проблема из имеющихся у них в данный момент.

Дверь в комнату Шейна была открыта, и его там не оказалось. Она заглянула внутрь, проверила кровать и даже заплыла в шкаф, но если только он не скрывался под заваливающейся стопкой белья, он не пришел сюда в поисках уединения.

Ванная была пуста. Она не стала проверять комнаты Евы или Майкла — она знала, где он был, когда на секунду задумалась.

Она прошла сквозь закрытую дверь ее спальни в конце коридора, и обнаружила, что оказалась в сумеречной тишине. Солнце клонилось к закату, но на этой стороне дома была уже ночь, и небо за окном было глубокого, темно-синего цвета.

Шейн сидел на полу, прислонившись спиной к двери в спальню, в полной темноте. Его колени были подтянуты к груди, а голова запрокинута назад, опираясь о твердую древесину. Почему-то она ожидала, что он будет плакать, но не было даже молчаливого плача — он просто сидел с открытыми и сухими глазами и смотрел в темноту. Она заметила, что не застелила кровать — постель всё ещё была в беспорядке, простыни и одеяла перевернуты с последнего раза, когда она спала на них. Глупо стесняться из-за этого теперь, или из-за сваленного в углу белья для стирки, или из-за ночной рубашки, что она оставила на полу, когда одевалась.

— Шейн? — сказала она. Она не пыталась кричать, зная, что не добьется ничего, кроме неприятных высказываний Хирэма Гласса. — Мне так жаль. Мне хотелось бы что-нибудь сделать, чтобы ты знал, что я здесь. Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, это было глупо и…

Она застыла, потому что его голова повернулась, и он смотрел прямо на нее. Радость пронзила ее, но потом поблекла, когда она поняла, что он смотрел не на нее, а сквозь нее.

На ночную рубашку, лежащую на полу.

Он встал и поднял ее. По какой-то странной причине она ожидала, что он откинет ее, может быть, положит ее на кровать, но вместо этого он вернулся к двери, опустился на то же самое место, и вцепился в ее ночную рубашку обеими руками.

Он приложил его к своему лицу и сделал глубокий дрожащий вдох. — Помоги мне. Прошу. Я не могу больше выносить это. Не могу. Боже, Клер, пожалуйста… — Она никогда не слышала Шейна таким прежде. Он звучал… сломленным. Хуже, чем когда умер его отец, хуже чем когда он узнал, что Мирнин использует Фрэнка в своей лаборатории.

Это было совсем не похоже на Шейна.

Она парила рядом с ним, жалея, что не может прикоснуться к нему, обнять его, исправить всё.

Наконец, Шейн вздохнул, будто он принял какое-то решение, и достал что-то из кармана куртки. Сначала она не разглядела, что это было — это была всего лишь угловатая форма в темноте.

И потом, когда он поднял этот предмет вверх, чтобы взглянуть на него, форма превратилась в оружие. Полуавтоматический пистолет.

— Шейн, где ты взял пистолет? — вырвалось у нее, и она поняла, что это был неуместный вопрос — пистолеты были у его отца, и, вероятно, он снабдил его еще в старые времена. У него всегда было удивительное количество вооружения, но она никогда не видела пистолет прежде.

Проблема была не в том, где он достал пистолет.

Проблема была в том, что Шейн сидел в темноте с пистолетом и прижимал ее ночную рубашку к своей груди.

— Нет! — Она кинулась вперед, насколько это возможно бестелесному призраку, и посмотрела прямо на него. — Нет, ты послушаешь меня, Шейн Коллинз, ты не можешь этого сделать. Ты не можешь. Ты слышишь меня? Это не ты. Ты — боец!

Он смотрел на пистолет, поворачивая его, чтобы поймать тусклый свет, словно он был каким-то прекрасным ювелирным изделием. На его лице не отражались никакие эмоции, но она чувствовала страдание внутри него. Оно было реальным. Настолько реальным, насколько это вообще было возможно. Он не пытается привлечь к себе внимание и симпатию, это не был какой-то крик о помощи.

Это было отчаяние.

— Я устал, — пробормотал он. — Я устал от борьбы. И я хочу снова тебя увидеть.

Казалось, он отвечает ей. Она знала, что это было не так, но она не могла удержаться от попытки. Вся ее иллюзорная форма дрожала от ужаса и паники. — Я знаю, я знаю это. Ты боролся за нас всех, так долго, но ты всё еще теряешь нас, я знаю. Но ты не можешь этого сделать. Я все еще здесь, Шейн. Я все еще здесь ради тебя, и я всегда буду здесь… пожалуйста…

— Тебя нет, — сказал он. На этот раз, не было никаких сомнений, что он отвечает ей, хотя он этого и не знал — он словно разговаривал сам с собой.

Он думал, что представляет ее себе.

— Тебя здесь нет, и больше никогда не будет, — он говорил тем грустным, пустым голосом. Он проверил обойму в пистолете, передернул затвор с резким металлическим щелчком, а затем сидел в тишине, держа его в руке. — Ты всего лишь мои мысли.

— Это не так. — Она опустилась на колени перед ним и сосредоточилась, заставляя его почувствовать ее присутствие. Поверить ей. — Я здесь, Шейн. Я заперта в доме. Пожалуйста, скажи, что ты можешь меня слышать.

— Это дерьмовая ложь. Только потому что Мирнин сказал это не делает это правдой.

— Нет, это — правда, и пока есть хоть какой-нибудь шанс, что я здесь, что я могу вернуться, ты не можешь это сделать, понял? Ты не можешь.

— Клер. — Очень слабый кривая улыбка тронула его губы, а глаза просияли — не от счастья, поняла она, а от слез. — Ты проникла в мою голову. И в мое сердце. И мне очень жаль.

Он поднял пистолет.

— Нет! — Она закричала и бросилась к нему, прямо в него. — Нет, Шейн, не надо!

Она почувствовала волну раскаленной добела силы, пульсирующей в ней, ощутила ту же предсмертную вспышку света, и вдруг…

Вдруг она оказалась на коленях Шейна, держась обеими руками за его руку, отводя пистолет вверх и в сторону от его головы.

Заход. Это был заход солнца, и она только… на мгновение… снова стала реальной.

Шейн закричал, и его пальцы разжались. Он выронил пистолет, который отскочил на ковер, и на одно остановившееся мгновение, он просто смотрел на нее.

Она отпустила его руку, и он медленно опустил ее вниз, все еще глядя на Клер.

А затем его руки обвились вокруг нее.

Или попытались.

Они прошли сквозь нее.

Она снова исчезала.

— Нет… — Он хватался за нее. — Клер! Клер!

— Я все еще здесь, — прокричала она. Получился тоненький шепот звука, но она знала что он услышал его — она увидела огонек жизни и надежды в его глазах. — Не сдавайся!

Он потянулся снова, и она потянулась в ответ. Их пальцы соприкоснулись. Ее выглядели слабым очертанием в дыму. — Боже, — выдохнул он. — Ты здесь. Сумасшедший дурак был прав, ты и правда здесь. Клер, если ты меня слышишь, я верну тебя. Мы вернем тебя. Я клянусь.