В одном полку с П. Н. Врангелем по странной случайности служили два офицера, которые прогремели впоследствии, как и Врангель, на фронтах гражданской войны, но на Дальнем Востоке, — Семенов и барон Унгерн-Штернберг. Оба они, естественно, привлекли внимание Врангеля, и он впоследствии в своих мемуарах дал очень полную характеристику обоим.

Семенов — «бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, отличный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров».

Унгерн был для Врангеля более интересен. Как и Врангель, Унгерн происходил «из прекрасной дворянской семьи лифляндских помещиков». Но, видимо, генный код этого потомка рыцарей выдал на свет Божий несколько иные, но несомненно присущие рыцарству на ранней стадии его истории черты. «Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли ужиться в обстановке мирной полковой жизни, — вспоминал Врангель. — ...Худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной. Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины и против воинского воспитания — это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн-Рида».

В Нерчинском полку Врангель вновь отличился. Вся Уссурийская дивизия, возглавляемая талантливым кавалерийским начальником генералом Крымовым, действовала, как пишет военный историк, «с исключительным блеском». За блестящую атаку 22 августа 1916 года в Лесистых Карпатах полк Врангеля получил особое отличие — сам Наследник Цесаревич был назначен полковым шефом. Врангель был ранен и лечился в Петрограде, вернулся на фронт и вновь с группой офицеров своего полка выехал в столицу представляться новому шефу.

Опередивший полковую депутацию, Врангель по праву флигель-адъютанта был назначен дежурным при царе и обедал с царской семьей. Впоследствии он подробно описал это время и дал характеристику членам царской семьи: «На всех видевших его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой... Ум Государя был быстрый. Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная... Обедали на половине Императрицы. Кроме меня посторонних никого не было, и я, обедая, и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах. Разговор велся частью на русском, частью, в тех случаях, когда Императрица принимала в нем участие, на французском языках. Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца, что я ее не видел. Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение ее глаз... Великие Княжны и Наследник были веселы, шутили и смеялись. Наследник, недавно назначенный шефом полка, несколько раз задавал мне вопросы — какие в полку лошади, какая форма... После обеда перешли в гостиную Императрицы, где пили кофе и просидели еще часа полтора».

В церкви, куда Врангель сопровождал всю царскую семью, он вновь сравнивал «спокойное, полное глубокого религиозного настроения лицо Государя с напряженным, болезненно экзальтированным выражением Императрицы».

4 декабря было представление царю и наследнику делегации от Нерчинского полка, которая привезла Цесаревичу мундир полка и маленького забайкальского коня. «Тут же на крыльце Царскосельского дворца Государь с Наследником снялся в группе с депутацией... Это, вероятно, одно из последних изображений Государя во время Его царствования и это последний раз, что я видел русского Царя», — писал Врангель в своих воспоминаниях. В тот же день Николай II и наследник престола уехали на фронт, на следующий день на фронт отбыл и барон Врангель.

Дивизия его была переброшена на Румынский фронт. Здесь Врангель был назначен командиром 1-й бригады, а затем, поскольку начальник дивизии генерал Крымов выехал в Петроград, принял командование над всей Уссурийской дивизией. В январе он за боевые отличия был произведен в генерал-майоры. В своих записках П. Н. Врангель вспоминает, как в эти дни он узнал об убийстве Распутина, как обедал с Великими княгинями и румынской королевой, как отведенные на отдых части стояли в Бессарабии и как веселились в Кишиневе. «Среди беззаботного веселья и повседневных мелочных забот, казалось, отлетели далеко тревоги последних долгих месяцев и ничто не предвещало близкую грозу».

2. СМУТА

4 или 5 марта в бессарабскую глухомань дошло известие об отречении Николая II от престола в пользу его брата, Михаила Александровича, и об отречении Михаила, точнее о передаче им вопроса о форме власти в России на усмотрение Учредительного собрания.

К известиям об отречении Николая Врангель отнесся спокойно, но когда услышал об отречении Михаила, сразу же сказал своему начальнику штаба: «Это конец, это анархия».

«Последние годы царствования отшатнули от Государя сердца многих сынов отечества. Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями своими больше всего Сам подрывает престол. Передача Им власти Сыну или Брату была бы принята народом и армией не очень болезненно», — писал Врангель. Отречение Михайла напугало его гораздо больше: «Опасность была в уничтожении самой идеи монархии, исчезновении самого Монарха».

Первые плоды «свободы» дали знать о себе сразу же. Дисциплина в армии стала стремительно падать. Генерал Крымов, восторженно встретивший известия о революции, теперь хватался за голову и не нашел ничего лучше, как послать Врангеля в Петроград с письмом к военному министру Гучкову (с ним Крымов был дружен) о недопустимости подобных порядков в армии. С Гучковым Врангель не встретился, передал письмо министру иностранных дел Милюкову.

Решительный и прямолинейный барон не скрывал своих чувств. Он не боялся выбросить из буфета наглеца с красным бантом, который приставал к даме; отказывался провести полковой праздник с казаками, которые выстроились под красным флагом («...Под красной юбкой я сидеть не буду и сегодняшний день с вами провести не могу»); открыто восхищался командиром корпуса графом Келлером, отказавшимся присягнуть Временному правительству.

Естественно, что Врангель стал близок с кругами, которые впоследствии были названы «корниловскими». Его непосредственный начальник, генерал Крымов, получил назначение командовать 3-м конным корпусом, тем самым, что впоследствии по приказу Корнилова пошел на Петроград. Крымов в сложившейся ситуации решил «ставить на казаков» и, получив новое назначение, добился включения в свой корпус Уссурийской казачьей дивизии, командовать которой поставили П. Н. Врангеля.

Врангель понимал, что собирается кулак для борьбы с «анархией», но не разделял надежд Крымова на казаков.

«Прожив детство и юность на Дону, проведя Японскую войну в рядах Забайкальского казачьего полка, командуя в настоящую войну казачьим полком, бригадой и дивизией, в состав коих входили полки трех казачьих войск — я отлично знал казаков, — писал Врангель. — Я считал, что они легко могут стать орудием известных политических казачьих кругов. Свойственное казакам испокон стремление обособиться представляло в настоящую минуту, когда значительная часть армии состояла из неказаков, а казачьи части были вкраплены в целый ряд регулярных дивизий, немалую опасность.

Я считал, что борьба с развалом должна вестись иными путями, не ставкой на какую-либо часть армии, а дружным единением верхов армии и сплоченностью самой армии».

Однако ставка на казаков стала давать свои плоды, в кавалерийских дивизиях стало заметным разделение, настороженное отношение казаков к неказакам и наоборот. В казачьих полках стали искоса поглядывать на «русских» офицеров.