Письмо IV

Вас должно быть удивляет, что я так долго не писала. Но я питаю к вам слишком большую привязанность, сударыня, чтобы не льстить себя надеждой, что, несмотря на мое молчание, вы не усомнитесь во мне. Я очень часто о вас думала, и ежели уж ни разу не выразила вам своих чувств, значит, и в самом деле не было у меня ни минутки свободной. Сердце мое занято вами беспрестанно, и печаль разлуки ничуть не уменьшилась с того дня, как вы покинули Париж: каждое мгновение чувствую я, чего лишилась. Обрести друга, подобного вам, и оказаться с ним в разлуке – может ли быть что-нибудь горше? Об этом слишком мучительно думать. Поговорим лучше о другом.

Вчера вечером скончался принц де Бурнонвиль [73]смерть его была неизбежна; он умер и очень молодым, и очень дряхлым. Его жалеют, но никто о нем не скорбит, ибо положение его было столь горестным, что для него же самого лучше было окончить свою жизнь, нежели продолжать влачить ее в таких страданиях – он ведь уже не в силах был ни говорить, ни дышать. Мне кажется, трудно было его душе расставаться с телом – ведь в сущности тела-то уже не было. В завещании, составленном еще четыре года тому назад, он отказал мне две тысячи экю. Я очень рада, что оно не сохранилось. Ведь те, кто ничего не знает о дружеском его ко мне расположении в ту пору, когда он бывал частым гостем г-на де Ферриоля, бог знает что стали бы болтать по этому поводу. Своей наследницей он назначил герцогиню де Дюрас; он весьма щедро вознаградил своих слуг, ни один не забыт. Вас это немало удивит, сударыня, но уже через четверть часа после его кончины было решено и объявлено, что его вдова выходит замуж за герцога де Рюффека [74]; а еще больше поразит вас то обстоятельство, что зачинщиками сего неприличия явились кардинал де Ноайль и маршальша де Грамон [75], матушка госпожи де Бурнонвиль (она рожденная де Ноайль). Герцог де Рюффек – сын г-на де Сен-Симона [76], ему двадцать пять лет. У него всего двадцать пять тысяч ливров ренты, и происхождения он, как видите, не бог весть какого, а у госпожи де Бурнонвиль рента в тридцать три тысячи ливров Она молода, хороша собой и принадлежит к высшему свету как по рождению, так и по покойному мужу А госпожа де Сен-Симон в большой дружбе с кардиналом де Ноайлем Она не раз говорила о герцоге де Бурнонвиле, что он человек обреченный, и как она была бы счастлива, если бы после его кончины вдова согласилась выйти за ее сына. И в тот самый час, когда герцог отдает богу душу, она спешит к кардиналу и, не дав ему даже закончить обеда, понуждает его тут же отправиться к госпоже де Бурнонвиль просить для сына ее руки. Маршальша де Грамон дала свое согласие на этот брак и сказала кардиналу, что очень этому рада, однако следует до времени держать это в секрете. Однако кардинал сказал, что вовсе молчать не намерен, а, напротив того, будет всем об этом рассказывать, и таким образом известие об этом браке распространилось еще до того, как г-н де Бурнонвиль был предан земле. Умер он 5-го, а 9-го были посланы извещения всем родственникам и друзьям. Все возмущаются. Свадьба будет по прошествии сорока дней. Назавтра после похорон герцогиня де Дюрас и госпожа де Майи [77], сестры покойного, нанесли вдове визит – она встретила их в траурном платье, под густым слоем румян, и тут же находился и ее суженый, явившийся в качестве будущего супруга. Брак этот заключается отнюдь не по сердечной склонности, любовью здесь и не пахнет. Вокруг всего этого много разговоров.

Борьба между поклонниками мадемуазель Лемор и сторонниками мадемуазель Пелисье ото дня ко дню все больше разгорается. Обе комедиантки бешено между собою соревнуются» благодаря чему Лемор становится очень недурной актрисой. Случается, что в партере вспыхивают споры, да такие жаркие, что еще немного – и дело дойдет до шпаг. Обе дамы ненавидят друг друга как жабы, а уж болтают они обе просто прелесть что такое! Мадемуазель Пелисье особа очень наглая и очень взбалмошная. На днях в Бульонском дворце [78]она за столом в присутствии неких крайне подозрительных особ во всеуслышание возвестила, что дорогой ее супруг г-н Пелисье – единственный в Париже мужчина, который не носит рогов. Что касается Лемор, то она глупа как пробка, зато голос у нее удивительный, не сравнимый ни с чьим другим, и играет она с большим чувством, в то время как игра Пелисье – это прежде всего большое искусство. Последнюю, переиначив ее имя, иные называют Подлянкой. Мюрера вот уже три месяца как перестала бить лихорадка, теперь им овладело благочестие. 14-го сего месяца будут давать «Прозерпину» [79]. Цереру играет Антье, Прозерпину – Лемор, Аретузу – Пелисье, Плутона – Тевенар, Асколафа – Шассе. Таково распределение ролей; говорят, оно как нельзя более удачно. И все же я сомневаюсь, чтобы эта опера имела успех – речь идет там о покинутой любовнице, вспоминающей дни былой любви, о маленькой девочке, которая собирает цветы и плетет из них гирлянды, о старике-вознице, грубом и влюбленном. Один только эпизод – «Алфей и Аретуза», пожалуй, еще довольно трогателен, все же остальное холодно, тягуче и скучно. Г-н де Носе [80]на днях уверял меня, будто это лучшая опера на свете – в ней-де заключена аллегория [81], и в этом ее очарование. Я на это ответила ему, что, возможно, она доставила удовольствие особе, для коей была сочинена, но что до меня, то я никакого почтения к оной особе не испытываю, никогда ее не видела и ее разрыв с королем, ее пени, ее печали – все это неспособно меня растрогать. Комедия приходит в упадок, все хорошие актеры собираются покинуть ее, а дурные играют из рук вон плохо и никаких надежд не внушают.

Король сейчас в Марли [82], где по вечерам ужинает с придворными; а у королевы теперь по утрам завтракают. Такого заведения еще не бывало – никогда прежде королева не вкушала пищу вместе с придворными дамами. Идут разговоры о войне [83], наши кавалеры весьма ее жаждут, дам же наших она не слишком пугает. Давненько не тешили они себя тревогами и радостями военных кампаний; видно им охота проверить, очень ли будут они печалиться в разлуке со своими милыми. Г-н де Нель [84]весьма грубо посмеялся над принцем де Кариньяном [85], который скверно говорит по-французски. Принц вышел из терпения и сказал ему, что придется отколотить его палкой; у них в Савойе никто и понятия не имел, какой это трус: г-н де Нель стал рассыпаться в извинениях и всячески унижался – с ним частенько это случается, что не способствует его доброй славе.

Сию минуту узнала, что будут сокращать бессрочные ренты [86]. Ни у меня, ни у вас ее нет – этим и утешаюсь. Последнее время мне что-то неможется. Вчера я велела отворить себе кровь. Я принимаю железо, я похудела; надеюсь, это не будет иметь дурных последствий. Прощайте, сударыня, не оставляйте меня и далее своим добрым расположением – оно служит мне лекарством от всех моих недугов, как телесных, так и душевных. Кстати, здесь имело место одно происшествие, от которого волосы встают дыбом [87]– до того мерзкое, что невозможно написать о нем. Но все, что ни случается в этом государстве, предвещает его гибель. Сколь же благоразумны все вы, что не отступаете от правил и законов, а строго их блюдете! Отсюда и чистота нравов. А я что ни день, то все больше поражаюсь множеству скверных поступков, и трудно поверить, чтобы человеческое сердце было способно на это. Иной раз мне кажется, что уже ничто не способно поразить меня, но назавтра же я убеждаюсь, что ошибалась.