Агата поддела кнопку самым кончиком изящного ногтя и извлекла из нее тихую нотку. Кланк! Потом устало вздохнула и покрутилась на стуле из стороны в сторону. Нога задела сумочку. Агата взглянула вниз, увидела, что расческа торчит наружу, и запихнула ее поглубже. Что-то было не так.

Словно птица, которая бросает гнездо, если, вернувшись, найдет его потревоженным, Агата знала — что-то не так. Возможно, чего-то не хватает. Она заглянула в ящики стола, потом подняла с пола сумочку, открыла ее, проверила, на месте ли кошелек.

Кланк! Дергать ногтем эту кнопку уже превратилось у нее в привычку. Это заставляло ее вспоминать. Иногда день проходил за днем, а она не вспоминала, хотя и сидела с утра до вечера за столом, глядя на кнопку и не замечая ее. А потом, по какой-то неведомой причине, старые мысли возвращались к ней, и она понимала, что забыла. Забыла, что помнит.

Кланк! Она вспомнила, как лежала на кровати Гектора, а он писал с нее очередную «Обнаженную», ни одну из которых так никогда и не закончил. Она вспомнила, как лежала, смотрела на пятна на потолке и размышляла о Тибо и об этом вопросе. Она ведь так и не спросила его: «Тибо, если мы с тобой один раз, всего лишь один только раз займемся любовью, поможет ли это тебе? Хватит ли тебе этого? Излечишься ли ты?»

Кланк! Агата встала, быстро подошла к двери кабинета мэра и впервые за три года вошла, не постучавшись, — просто распахнула дверь и вошла. Тибо сидел за столом, засовывая что-то в коричневый конверт. Он посмотрел на нее и улыбнулся — ведь поскольку она не постучала, у него не было времени сделать угрюмый вид, а его естественной реакцией даже на саму мысль о ней была улыбка. И он улыбнулся, как улыбался в старые времена, когда она заходила в его кабинет.

— Господин мэр, — начала Агата и замолчала. Продолжать было невозможно. Ни одна фраза, начинающаяся со слов «господин мэр» не могла закончиться приглашением в постель. Агата захлопнула рот так резко, что щелкнули зубы, развернулась и вышла. Через пару секунд Тибо встал из-за стола и закрыл дверь.

~~~

На следующее утро, когда добрый мэр Крович сошел с трамвая на две остановки раньше Ратушной площади и прошелся по Замковой улице до «Золотого ангела», в кармане его пиджака лежал тот самый коричневый конверт, который видела Агата, когда ворвалась к нему в кабинет. На ходу Тибо то и дело засовывал руку в карман, чтобы убедиться, что конверт на месте, надежно прижат бумажником.

Войдя в кофейню, Тибо встал на свое обычное место за высоким столиком у двери, заказал кофе по-венски и притворился, что читает газету. Конверт жег его карман, как когда-то открытки, а уши горели от стыда, но именно сегодня, когда ему больше всего хотелось быть невидимым и никому не известным, не было ему спокойствия в «Золотом ангеле». Каждый официант, проходя мимо, обязательно чуть-чуть задевал его и извинялся.

И каждый по очереди говорил: «Доброе утро, господин мэр», так что он был вынужден отвечать: «Доброе утро!», а потом, когда не поздоровавшихся официантов не осталось, они продолжали улыбаться и кивать ему, бесшумно перемещаясь по залу. Тибо погрузился в чтение статьи о самой старой золотой рыбке в Доте. Потом в его чашке кончился кофе. Тибо посмотрел на часы: без десяти девять. Он вытащил мятный леденец из пакетика, купленного в киоске у трамвайной остановки, поболтал его языком между зубами, достал из кармана конверт и положил его на стол. Его ручка была наполнена черными чернилами. Он размашисто и зло написал на конверте «господину Чезаре», придавил его пакетиком с леденцами, словно опасаясь, что его может унести ветер, положил на блюдце несколько монет и вышел на улицу.

Тибо поставил себе за правило каждый день приходить на работу немного раньше девяти, а Агата неизменно чуть-чуть опаздывала. Формальной договоренности об этом у них не было, так сложилось само собой. Это их устраивало. Меньше тягостных встреч на лестнице, меньше случайных взглядов, в которых можно было бы по ошибке увидеть обиду, тоску или упрек. Так было проще, вот и все. Кроме того, приходя на работу первым, Тибо имел возможность исполнять свой глупый ритуал: прислушиваться к ее шагам, бросаться к двери, падать на ковер и подсматривать.

Так он сделал и в то утро. Бедный, добрый, убитый любовью мэр Крович лежал на своем обычном месте и смотрел на прекрасные розовые пальчики госпожи Стопак, когда они вдруг удивительным образом развернулись в его сторону. На то, чтобы понять, что происходит, и подняться с ковра, у Тибо ушла секунда-другая, и он опоздал. Дверь открылась и ударила его по щеке. Грохот получился не хуже, чем когда груженый углем грузовик перевернулся при столкновении с памятником графу Громыко, но Агата не собиралась извиняться.

— Тибо, хватит вести себя как ребенок! Сядьте! — Она указала ему на стул, на котором накануне сидел Чезаре, и без особого сочувствия посмотрела, как он потирает челюсть и пробует языком, нет ли выбитых зубов. — Тибо, у меня нет на это времени.

Мэр Крович почувствовал, что его губа начинает стремительно распухать, но все же проговорил:

— Вот уже второй раз вы назвали меня Тибо.

— Я жалею, что перестала так вас называть.

— И второй раз вы заходите, не постучавшись.

— Я не могу тратить время на пустые формальности. Это вопрос важный и срочный.

Тибо забеспокоился. Он перестал потирать челюсть и сказал:

— Говорите, в чем дело. Что бы ни случилось, расскажите мне об этом, и я вам помогу.

И Агата задала ему свой вопрос.

— Так не может продолжаться, — сказала она. — Вы думаете, я не знаю, но я знаю. Вы думаете, я не вижу, но я вижу! Я должна помочь вам покончить с этим. — Она взяла его за руку. — Один раз, Тибо, всего лишь один раз, и больше никогда. Чтобы покончить с этим. Чтобы поставить точку.

Добрый мэр Крович сидел и молчал, прислушиваясь к пульсированию крови в щеке. Вид у него был немного рассерженный и слегка шокированный. Наконец Агата нарушила тишину:

— Скажите же что-нибудь!

— Убирайтесь, — сказал Тибо. — Вон из моего кабинета, немедленно!

Агата поспешно встала. Она увидела в глазах Тибо знакомый недобрый огонек и узнала его. Такой огонек иногда загорался в глазах Гектора, и Агата знала, что в такие моменты надо держаться подальше. Она выбежала из кабинета.

— И закройте, черт побери, дверь! — прокричал Тибо ей вдогонку. Хорошо, что она уже сидела за своим столом и ожесточенно стучала по клавишам пишущей машинки, когда он добавил шепотом: — Сука!

Тибо еще много чего сказал, когда Агата оказалась вне пределов слышимости. Он вскочил со стула для посетителей так резко, что тот грохнулся на пол. Тибо не обратил на это внимания. Он обогнул стол, рыча, словно медведь, и пнул корзину для мусора. Он не хотел этого делать, но она сама оказалась на его пути! Корзина издала звук, похожий на звук лопнувшего барабана, и тут Тибо взорвался. Он изо всех сил врезал по несчастной корзине, так что та отскочила от стены, и принялся молотить ее ногами, пока она, в свою очередь, не ударила его по голени. Тогда он рухнул на стул.

— Сука! Ну и сука! Богом клянусь, если она придет сюда снова, я ее удушу ее же собственными вонючими чулками! Ни один присяжный, черт побери, не признает меня виновным! Уличная девка! Сказать мне в лицо такое! Вот, значит, что она обо мне думает! Она думает, что со мной так можно, что я тряпка, что я чертов пудель! Подобрала и бросила! Сука!

Тибо скрежетал зубами и тяжело дышал. Потом, мало-помалу, дыхание его успокоилось, челюсть замерла, и вскоре от его ярости ничего не осталось, только горечь в горле и что-то вроде стыдливой обиды в груди.

Он взглянул на пол и увидел, что весь кабинет усыпан вскрытыми конвертами, рваной бумагой и карандашными очистками. Надо бы прибраться. Он поискал глазами мусорную корзину, поднял ее и попытался вернуть ей изначальную форму. Занятие это было успокаивающее, но результата не дало. Корзина, прежде круглая, гладкая и симметричная, теперь была покорежена, изогнута и походила на ананас. Тибо поставил ее на стол. Корзина накренилась и задребезжала. Тибо улыбнулся и снял ее со стола. Потом он опустился на четвереньки и принялся собирать пахнущие кедром карандашные очистки и заворачивать их в бумажные листки. Очистки обнадеживающе похрустывали.