— Бедная девочка, — сказал он.

~~~

Привычка — вторая натура. Мы следуем привычными путями, подобно трамваям, — иногда чуть наклоняясь на поворотах, порой слегка поскрипывая тормозами или рассыпая фонтанчики искр, но в целом придерживаясь одного и того же маршрута. И несмотря на то, что жизнь Агаты сошла с рельсов, по которым катилась столько лет, она, к удивлению самой Агаты, катиться не перестала. Не перевернулась, не остановилась. Ни увечий, ни жертв, никакого ущерба — просто новый маршрут, расходящийся со старым. Или движение вовсе без маршрута.

Эти мысли пришли Агате в голову, хотя она и не была поэтической натурой, когда она сошла с трамвая у Зеленого моста, там же, где и всегда. И только терпеливо дождавшись, когда трамвай отъедет от остановки и пройдут все машины, только собравшись уже перейти на другую сторону, она вспомнила, что теперь нужно будет пройти еще две остановки до Литейной. «Я здесь больше не живу», — сказала она сама себе и пошла по заснеженному тротуару мимо «Трех корон» и дальше, к Приканальной улице.

Ей было грустно, и она ничего не могла с этим поделать. Даже сияние новой любви не могло помочь. Агата не могла не грустить после такого объяснения с Тибо. Она вспоминала, как он спасся бегством в свой кабинет, не поворачиваясь к ней лицом. Она вспоминала, как он закрыл дверь, — раньше он никогда этого не делал, и она знала, почему. Она знала, что он боялся, что она увидит его слезы, и мысль об этом причиняла ей боль.

«Я не смогу вернуться, — думала она. — По крайней мере, у Гектора есть работа, а вдвоем можно жить практически на те же средства, что и одному. А может быть, и на меньшие средства — посмотрим, как пойдут дела, когда я возьмусь за хозяйство. И он больше не будет просаживать деньги в „Трех коронах“ — особенно если учесть, что он больше не сможет пить со Стопаком».

Она все еще продолжала успокаивать себя мыслями о перспективах трудовой жизни Гектора, когда, свернув на Приканальную улицу, увидела его самого у дверей дома с коробками в руках.

Лицо Агаты приобрело озадаченное выражение.

— Почему ты не на работе? — спросила она. — Сейчас еще только середина дня!

— О, это мило, ничего не скажешь! — ответил Гектор. — Я таскаю через полгорода твои вещи — и вот благодарность! Превращение не заставило себя долго ждать, а?

— Какое превращение?

— Превращение страстной любовницы в сварливую жену.

— Гектор! — возмущенно воскликнула Агата. С языка чуть было не слетели отрепетированные за много месяцев повторения слова «Тибо Крович никогда бы такого не сказал», но она удержала их и проглотила. — Гектор, я просто хочу знать, почему ты сейчас здесь.

Гектор поднял красный картонный чемодан с кожаными углами, втащил его в квартиру и прокричал из темноты:

— Видишь ли, оказалось, что Стопак не такой разумный парень, как я думал. Он сказал мне, чтобы я проваливал — или что-то очень близкое по смыслу.

— Что? — Агата поспешила пройти в дверь.

— То! Сейчас я официально безработный.

— Нет-нет, я не о том. Расскажи, что случилось.

— Да ничего. Я пришел к нему, как обычно. Сварил кофе. Ввел его в курс дела.

— Что ты ему сказал? Боже, как я могла допустить… Я сама должна была поговорить с ним.

— Я постарался быть помягче. Я же не идиот. Но такую новость все равно приятной не назовешь. Как я должен был ее преподнести? Я сказал, что ты провела ночь со мной и домой возвращаться не собираешься. Он не дурак. Графики рисовать не пришлось.

— Он разозлился?

— Хороший вопрос. Скажем так: он выплеснул кофе мне в лицо и врезал кулаком в живот.

— О Боже, Гектор, только не говори, что вы подрались!

— Прости, малышка, он парень крупный. Пришлось повозиться, пока он пришел в себя.

— С ним все в порядке? — Агате было непросто так сразу полностью перенести чувство привязанности с одного объекта на другой.

— Эй, это мне плеснули кофе в лицо. Это мне заехали кулаком в брюхо!

Агата бросилась к Гектору и стала целовать его в лоб, в глаза, в щеки — множество маленьких поцелуйчиков.

— Да, да, я знаю! Бедный мой мальчик. Но ведь он такой большой и сильный мальчик!

Однако Гектор был не в настроении. Он отстранил ее голову одной рукой, а другой ухватил за пухлую попку.

— Послушай, никто не пострадал. Соседям, конечно, было развлечение…

— О, Боже!

— И я лишился работы, но это не важно. Теперь у меня будет больше времени для живописи, вот и все. К тому же ты по-прежнему работаешь в Ратуше. Это поможет нам пока продержаться.

— Гектор, я…

— Кроме того, — он крепко поцеловал ее в губы, — мне понадобятся силы, чтобы удовлетворять твои женские потребности. — И он пинком захлопнул дверь и повалил Агату в постель.

Такова любовь — по крайней мере, поначалу, — и, поскольку Гектор напомнил Агате об этом, он в то же время заставил ее забыть, что именно так когда-то было у нее и со Стопаком. И когда она стонала и извивалась под ним, на нем или рядом с ним, когда она ласкала его, когда они шептали и когда кричали, — она не помнила больше ни о чем.

Она забыла о работе и об ужасной перспективе снова встретиться с Тибо, она забыла о том, что каждый день ей нужно будет ходить в Ратушу, чтобы им с Гектором было на что жить. Она забыла обо всем и помнила только одно: она должна сделать Гектора великим художником. И она сделает его великим художником. Он станет знаменитым, и она сделает для этого все и пожертвует всем. Она будет согревать его постель, готовить для него, работать для него, позировать, танцевать голой, лгать, будет делать все, что угодно, потому что любит его, а любовь именно такова. По крайней мере, поначалу.

~~~

С Тибо все было совсем не так. Он передвигался с места на место — из дома на работу, из спальни в ванную — как движутся фигуры апостолов в часах на соборе. У него был ежедневный маршрут, работа, обязанности — но он не понимал, зачем все это нужно. Он просто плыл по течению, без руля и без ветрил.

Его сознание онемело, застыло в беззвучном крике. В четыре часа утра он мог вдруг обнаружить, что стоит на лестнице, не в силах понять, то ли слишком рано проснулся, то ли еще не дошел до кровати. Он перестал есть. Какой в этом смысл? Любая еда была на вкус, как старый башмак, и не доставляла ни малейшего удовольствия. К тому же каждый раз, начиная есть, он вспоминал о другой еде — о той, которую давным-давно готовила для него Агата.

Ближе к середине зимы Тибо стал все чаще бродить по городу. Каждый день (а иногда и дважды в день) он ходил к маяку и стоял у его подножия, под кинжально-острым лучом, насквозь продуваемый ветром. Поскольку зимние дни коротки, а работы у мэра много, чаще всего он оказывался у маяка в темноте, когда невидимое море ревело и билось о груды камней внизу, и злобно тянулось к нему когтями брызг, желтыми в скользящем свете прожектора. Иногда, впрочем, ноги приводили его сюда и днем, и тогда он старался дышать в такт доносившимся с вершины башни звукам движения огромных линз или подладить стук сердца под ритм накатывающихся на берег волн. Все, абсолютно все напоминало ему об Агате. Весь мир был ее метафорой. Прожектор маяка, внезапно погасший или переместившийся на несколько метров, чтобы обречь несчастных мореходов на гибель. Полярная звезда, сдвинувшаяся со своего места. Все, что было правдой, оказалось ложью, все, что было прочным, оказалось призрачным. Часами стоя у маяка, Тибо терзал и мучил себя. Разбитое сердце снова и снова прогоняло по венам злобу и обиду. «Как она могла так со мной поступить, если сама сказала, что любит меня? Она меня любит, она повторила это, я ей не безразличен. Как же тогда она могла причинить мне такую боль? Значит, она солгала. Она лгунья и шлюха. Но разве я мог влюбиться в лгунью и шлюху? Получается, я круглый дурак? Чего я стою, если не могу отличить лгунью и шлюху от добропорядочной женщины? Тогда, вполне вероятно, я напринимал на работу в бухгалтерский отдел воров и мошенников. Если Агата лгунья и шлюха, тогда ни в чем нет смысла, ни в чем нельзя быть уверенным. Значит, это не так. Агата — хорошая женщина. Но как она могла так со мной поступить?» И снова и снова, опять и опять, одни и те же мысли в такт злым волнам, искушающе шумящим внизу. Тибо отступил от края, медленно отошел назад, пока спина не уперлась в прочную стену башни, и подождал, пока успокоится сердцебиение.