— Привет, Агата!

Она удивленно и обрадованно подняла глаза и шагнула ему навстречу, потом заставила себя остановиться.

— О, Тибо! Привет.

Тибо не нашел ничего лучше, чем спросить:

— Покупаете обувь?

— Да нет, просто смотрю. — Она указала на пару зимних сапожек на витрине. — Скоро зима. Как вы думаете?..

— Позвольте себе немножко безумия. Порадуйте себя, купите их.

— Может быть, и куплю — когда получу зарплату, но мне кажется, что это будет ужасной расточительностью. В конце концов, у меня есть замечательная пара галош, но…

— Но ноги у вас мерзнут.

— Да-да, именно так. А у вас? Каждый раз, когда у меня замерзают ноги, целая вечность уходит на то, чтобы их отогреть.

Тибо внезапно набрался храбрости и сказал:

— Вы всегда можете греть свои ножки об меня.

Но Агата не расслышала, потому что продолжала говорить:

— Знаете, я готова побиться об заклад, что в Далмации ни в одном обувном магазине нет ни галош, ни зимних сапог. Они там просто никому не нужны. В Далмации ни у кого никогда не мерзнут ноги. Извините, что вы сказали?

Тибо улыбнулся.

— Нет-нет, ничего.

По Альбрехтовской улице грохотали набитые трамваи, спешили автомобили, проехал в сторону завода по производству удобрений старый, серый от пыли грузовик, груженый бочками с отходами мясной лавки; а наверху, над самыми дешевыми и маленькими квартирками с покрытыми сажей бархатцами на подоконниках, летали птицы, маленькие точки на фоне неба. Они пели, но никто их не слышал. А на углу, там, где все лето устраивали свой медленный фейерверк одуванчики — желтые звезды и потом белые помпоны, — показалась и прошла мимо кошка с голубыми глазами. Ее никто не заметил. Но позже, вспоминая эти мгновения, Тибо обнаружил, что все это словно выгравировано в его памяти: и ярко-желтые цветы, и упитанная кошка с колокольчиком на шее, звяканье которого порой заглушала громкая птичья песня.

— А вы зачем сюда пришли? — спросила Агата.

«Чтобы познать тебя и наслаждаться тобою вечно» — должен был бы прозвучать ответ, но Тибо сказал:

— Чтобы купить костюм.

— А, да, помню-помню. Можно, я схожу с вами? — спросила Агата так, словно интересовалась, не желает ли он еще чашечку кофе. «Можно, я схожу с вами» — чтобы увидеть его тайное унижение! Все равно, что пойти вместе с ним к врачу, все равно, что наблюдать, как ему чистят уши или срезают мозоли.

— Можно, я схожу с вами?

— Да, конечно, — ответил Тибо и предложил ей руку.

~~~

Магазин Купфера и Кеманежича был через два здания: стеклянная дверь, задернутая изнутри коричневой льняной занавесью, и единственная широкая витрина с усатым манекеном, который вот уже пятьдесят лет стоял на одном и том же месте, бесстрастный, как часовой, не меня ни позы, ни прически — что летом, когда солнце грозило расплавить его восковые усы, что зимой, когда его наряжали в теплое пальто последней модели; не обращая на все это ни малейшего внимания, он стоял твердо и непоколебимо, воплощая собой неизменность высших стандартов обслуживания, принятых в магазине Купфера и Кеманежича.

Внутри магазин казался бесконечным. Длинный ковер с неярким узором устилал дно каньона из высоченных деревянных стеллажей и шкафов с надписями на пронумерованных по размерам ящичках: «носки синие», «носки черные»… В дальнем конце каньона Тибо и Агата увидели самих себя, рука об руку в рядах зеркал. Было в этом что-то неожиданно тревожное, слишком уж свадебное: мужчина и женщина, идущие так близко друг к другу, так напряженно-спокойно, так застенчиво-непринужденно. Они взглянули на отражения друг друга и тут же отвели глаза, как будто их застали за чем-то постыдным.

— Сударь, сударыня.

Это был господин Кеманежич собственной персоной, в темно-синем костюме и белоснежной рубашке с алым платочком в кармане. Через мгновение, уже узнав мэра, он пододвинул Агате позолоченный стульчик и слегка толкнул ее им под коленки, приглашая сесть.

— Господин мэр, рады видеть вас в нашем магазине. Чем можем быть полезны?

— Я думал купить костюм… — тонким неуверенным голосом проговорил Тибо.

— К вашим услугам, сударь. — Откуда ни возьмись в руках Кеманежича — точь-в-точь как у фокусника, являющего зрителям живую змею, — оказался портновский сантиметр, и он принялся хлестать и стегать им Тибо, измеряя обхват груди, ширину плеч, длину рук, окружность талии и — «Не соблаговолит ли сударыня посмотреть на эти образцы?» — бедер.

Затем Кеманежич извлек из воздуха крошечный блокнотик в кожаной обложке. Внеся в него несколько быстрых пометок, он сказал:

— Замечательно, господин мэр. Сейчас вы выберете материал, а через две недели можно приходить на примерку.

Тибо был уничтожен.

— Да, — сказал он, — конечно. — Через две недели. — И, торопливо выбрав два образца материала, повернулся к выходу.

— Однако пока вы шьете новый костюм, господину мэру нужно будет в чем-то ходить, — сказала Агата. — У вас же есть готовое платье? Что-нибудь из этой вот синей ткани в елочку. — Она указала на образец.

— Готовое платье? — с сомнением в голосе произнес Кеманежич. — Подождите, госпожа Крович, я посмотрю.

Когда они остались наедине, Тибо благодарно посмотрел на Агату.

— Спасибо!

Агата сочувственно улыбнулась.

— Я не знаю, как с ними разговаривать, — сказал Тибо.

— Он на это и рассчитывал. Вы не должны позволять так собой понукать.

— У меня замечательно получается управляться с начальником полиции или с секретарем Городского Совета, это у меня только… — он понизил голос до сдавленного шепота, — с портными так.

Агата опустила взгляд на свои туфли.

— Вы заметили?

— Да. Он назвал вас «госпожа Крович».

— Нужно его поправить.

— Да, конечно, — согласился Тибо, но было в его голосе что-то мальчишески-неохотное. Такой гон куда больше подошел бы для фразы «Ну пожалуйста, еще пять минут!»

Они смотрели друг на друга, пытаясь сдержать смех, пока не вернулся господин Кеманежич, сопровождаемый бледным юношей с огромной кипой костюмов в руках. Тогда они снова постарались обрести серьезный вид.

Господин Кеманежич отдернул занавеску примерочной кабинки так, что загромыхали кольца, на которых она висела.

— Будьте добры примерить, господин мэр!

Господин Кеманежич обладал удивительной способностью (наблюдающейся также у матерей, очень хороших учителей и злодеев-дворецких в фильмах про инспектора Войтека) произносить даже самые простые и вежливые просьбы так, что они казались зловещими угрозами. «Будьте добры примерить» в его устах звучало так же грозно и безысходно, как в устах тюремного надзирателя звучат слова «Пора, сынок», обращенное к узнику камеры смертников.

Тибо беспокойно посмотрел на Агату, но та только тихонько похлопала его по руке.

Снова загромыхали кольца занавески, и Тибо остался один в деревянной примерочной кабине. В ней была тусклая лампочка, укрытая матовым стеклянным колпаком, зеркало с левой стороны, два крючка с правой и маленький коричневый плетеный стульчик в углу. Тибо присел на него, развязал ботинки, встал и снял их один о другой. Потом снял пиджак и повесил его на крючок, стянул брюки, аккуратно сложил их по складкам и повесил на спинку стула. Брюки тут же с тихим шелестом сползли на пол и сложились гармошкой. Тибо подобрал их и положил на стул. Больше попыток к бегству они не предпринимали.

Тибо хмуро посмотрел в зеркало. Черные носки, белые ноги, свисающий подол рубашки. «Я похож на индюка», — прошептал он и надул щеки. Разве может он показаться желанным хоть какой-нибудь женщине, не говоря уже об Агате Стопак, нежно-розовой, соблазнительной и благоухающей «Таити»? «Впрочем, обычно начинают раздеваться не с брюк, — сказал он сам себе. — Как правило, начинают сверху». Однако это не снимало проблему носков. Тибо представил себя облаченным в одни лишь носки и простонал:

— О, Вальпурния!

— Все в порядке, господин мэр? — послышался голос Кеманежича.