Охрану меняли каждые полтора-два месяца. На время строгие правила содержания заключенных возвращались: приходилось заранее составлять списки родственников и знакомых, желающих навестить узников, и дожидаться разрешения министерства обороны на их допуск в тюрьму. Разрешения часто запаздывали. Чтобы ускорить бюрократические процедуры, заключённые угрожали голодовкой. Чины в министерстве, от которых зависели «визы» на посещение, сдавались быстро, не хотели выглядеть в глазах общественного мнения «безжалостными церберами».

Венесуэльская традиция «блата» давала возможность поддерживать контакты между узниками и общественностью. Известный левый политик и журналист Хосе Висенте Ранхель[39] сумел обнаружить лазейку в системе тюремной охраны и передал Чавесу портативную видеокамеру. Листок с вопросами он получил ещё раньше. Интервью было записано без помех, и кассета с записью переправлена на волю. Ранхель так смонтировал интервью, что у зрителей создалась иллюзия его «необъяснимо-загадочного» проникновения в тюрьму. Программа «Говорит Чавес» имела огромный успех. По решению военного трибунала Ранхеля надолго изгнали с телевидения. В отместку «за наглость» Чавеса были проведены обыски в домах его близких и дальних родственников. «Они перевернули всё, — вспоминал он. — Унесли даже одежду детей и те небольшие деньги, которые оставались у моей первой жены Нанси. Так и хочется спросить: что это было — демонстрация силы? По существу, это являлось проявлением самой настоящей слабости». В то время страной правил престарелый Рафаэль Кальдера. Однако все узники, участвовавшие в перевороте, помнили о том, что ненависть экс-президента Переса к ним не имела границ: это по их вине кризис его правительства приобрёл обвальный характер. Поэтому угроза физической ликвидации организаторов переворота не миновала. Необходимые рычаги для этого у Переса были. В прошлом он был министром внутренних дел, сохранял отношения с представителями ЦРУ в Венесуэле и считал практичной их методику «превентивной нейтрализации» экстремистских лидеров. Аналитики и политологи, обслуживавшие Четвёртую республику, обеспокоились: подполковник Чавес может стать могильщиком демократии в Венесуэле, ведь Фидель Кастро тоже начинал с поражения: неудача при штурме казармы Монкада, потом арест, суд. Вовремя не остановили, и вот результат — коммунистический режим на Кубе. Надёжно «остановить подполковника» можно было только одним способом — убийством.

Несмотря на усилия спецслужб, полностью изолировать узников Яре не удавалось. Венесуэльцы хотели знать как можно больше об участниках «мятежа Чавеса» (как окрестила восстание 4 февраля официозная печать). Людей интересовало, что думает Уго Чавес о состоянии дел в стране, каковы его прогнозы на будущее и какими он видит пути преодоления кризиса. Зная об этом, Чавес принял участие в подготовке манифеста, опубликованного под названием «Как выбраться из лабиринта». Главными в нём были призывы к новому прочтению теоретического наследия Либертадора, которое не утратило своей актуальности, и решительному отказу от позорной коррупционной практики Четвёртой республики.

Растущая популярность Чавеса вызывала ревность у некоторых его соратников. Особенно раздражался Франсиско Ариас, «Панчо», как звали его друзья. Он считал свои заслуги недооцененными, старался скрыть свои переживания, но они прорывались наружу всякий раз, когда в беседах затрагивались события 3–4 февраля. По всему выходило, что он, Ариас, свои задачи в Маракайбо выполнил безукоризненно, а вот в Каракасе всё завершилось провалом. Главным виновником поражения он считал Чавеса.

Через девять месяцев после февральского мятежа, 27 ноября 1992 года, венесуэльские военные предприняли ещё одну попытку свержения правительства Переса. Центром выступления стал портовый город Пуэрто-Кабельо, где расположена крупная база ВМФ. Выступление возглавили контр-адмирал Эрнан Грюбер, контр-адмирал Энрике Кабрера и генерал ВВС Эфраин Франсиско Висконти. К ним примкнули левые политические партии «Bandera Roja» и «Третий путь». Восставшие подвергли бомбардировке административные здания, установили контроль над основными военными объектами в городе и телевизионным центром.

Телезрители вновь увидели Чавеса. Его «Обращение к народу» было тайком записано в тюрьме и использовано Грюбером для усиления пропагандистского эффекта от вооружённого выступления. Венесуэльцы истолковали появление Чавеса на экранах телевизоров как указание на связь восстания военных в Пуэрто-Кабельо с событиями 4 февраля. Заговорили о том, что неутомимый и бесстрашный Чавес даже в тюремных стенах ведёт работу по подготовке революции.

В ходе ноябрьских боёв с правительственными силами погибло не менее трехсот человек. Восставшие потерпели поражение. Ни одна из поставленных ими задач достигнута не была, в том числе — освобождение Чавеса[40]. Почти все организаторы этого мятежа, включая контр-адмирала Грюбера, бежали за границу. Чавес отрицал свою причастность к ноябрьскому выступлению. По его словам, телевизионное «Обращение к народу» было записано для другого восстания, которое планировалось на июль — август. Чавес утверждал, что Грюбер саботировал совместную работу с оставшимися на свободе участниками событий 4 февраля, поэтому армейские подразделения, которые могли поддержать Грюбера, не были им задействованы. На провале выступления 27 ноября сказался ещё один фактор: очередное предательство! «Иудой» стал капитан Манрике Падрон, правая рука Грюбера.

Военная контрразведка воспользовалась раздорами среди заговорщиков «первой и второй волны» и распространила слухи о том, что Чавес тайно способствовал поражению этого выступления, потому что, дескать, не хотел появления в военной среде нового лидера. Чавес вспоминал: «В эти месяцы — декабрь 1992-го — январь 1993 года — я чувствовал себя изгоем, впервые в своей жизни испытал всю полноту горьких переживаний. Никогда прежде я не чувствовал такого, даже 4 февраля после капитуляции. Я ощущал эту горькую боль потому, что мои товарищи сочли меня виновником поражения 27 ноября».

Ариас подливал масла в огонь, при каждом удобном случае напоминая сокамерникам, что Уго — виновник провала заговора 4 февраля: «Отсиживался в безопасном месте, наблюдая за тем, как гибнут товарищи, штурмуя Мирафлорес». Уго защищался, говорил, что одно проигранное сражение не определяет поражения всей кампании. И снова приводил пример с неудачной попыткой Фиделя захватить казармы Монкада. Ариас отмахивался от аргумента: мол, это типичное «высокомерие» Уго: сравнивает себя с Кастро, демонстрирует свою «избранность», словно он единственный «обладатель правды». Трудно было представить, что совсем недавно Ариас придерживался противоположной точки зрения, говорил, что все участники движения должны помогать распространению мифа «о высшем предназначении Чавеса», закреплению его в народе, чтобы потом воспользоваться им для успешного завершения «боливарианского проекта».

В эти дни Уго часами осмыслял события последних месяцев. Он оставался один в камере или уединялся на небольшой площадке в тюремном дворе, отгороженной для него колючей проволокой. Обычная сцена: он сидит на стуле, погружённый в себя, а перед ним — на ящике — бюстик Симона Боливара. Чавесу не мешали, может быть, потому, что привыкли к его медитациям, духовному общению с Либертадором, Саморой и Майсантой.

Расхождение во взглядах между Чавесом и Ариасом беспокоило друзей. Один из них писал на волю: «Кто виноват в этом? Оба. Они непримиримы даже в тактических вопросах. Дай Бог, чтобы я ошибался. Если один говорит „черное“, другой отвечает „белое“, если один говорит „выборы“, другой настаивает на „неучастии в них“. Как грустно, потому что именно их голоса слушает народ. Если они не объединятся, то вполне вероятно, что „MBR“ расколется. Лучшие представители нашего „Движения“, 50 человек, сидя в тюрьме, не могут ни о чём договориться. Совладают ли они со страной в состоянии кризиса? Это очень серьёзно…»