Он догнал Мадлен как раз напротив «Шартреза», и она решила, что пора кричать.

— Перестань! Перестань! Не смей со мной так обращаться! — завизжала она. — Нет! Нет!.. Ради всего святого, перестань!

— Потаскуха! — орал Ролан, колотя ее по спине. — Вертихвостка! Хороший парень собирается жениться на тебе, а ты пришла путаться с солдатами! — Он сыпал проклятия на смеси французского и бретонского.

Хотя старик старался не причинять ей боль, ему это не вполне удавалось, так что Мадлен кричала по-настоящему. Потом Ролан схватил ее за плечи и начал трясти как грушу. У Мадлен даже закружилась голова.

— Сучка! — Разъяренный «отец» широко размахнулся и сделал вид, что со всей силы ударил ее. Корзинка с печеньем покатилась по сходням.

— Помогите! Помогите! Он ошалел от вина! — кричала Мадлен, поглядывая на корабль. — Перестань! Отец, ради Бога, перестань! Я не хотела ничего плохого!

Охрана, привлеченная ее криками, оставила свой пост.

С криком: «Помогите!» — Мадлен вырвалась и побежала к кораблю. Старик перехватил ее и снова замахнулся для удара.

— Эй, приятель, ты чего разошелся? Оставь ее! — приказал солдат, с которым Мадлен разговаривала утром. — Оставь ее, я сказал!

— Она моя дочь, и я сделаю с ней все, что захочу, — ответил Ролан. — Я ее научу, как шляться по ночам! — И он ударил Мадлен так, что у нее все поплыло перед глазами.

Молодой республиканец выругался и, не слушая своего товарища, ринулся по узким сходням на берег.

— Оставь ее, пьяный ублюдок! — прорычал он, поднимая мушкет.

Тут события стали ускоряться. На палубе появился третий республиканец, дородный сержант, и властно полюбопытствовал, что происходит. Ролан, когда солдат двинулся к нему, толкнул Мадлен так, что она полетела на землю, а сам, решив, очевидно, что сыграл свою роль до конца, припустил вдоль причала.

Мадлен медленно поднималась на ноги. Она видела, что сержант сейчас прикажет солдату вернуться на судно, и понимала, что должна еще задержать на себе их внимание. Она сделала шаг к солдату, покачнулась и со стоном осела на землю, изображая обморок.

Глава пятнадцатая

Торопливые шаги приближающегося солдата неестественно громко отдавались в ушах Мадлен, и она радовалась тому, что они заглушают лихорадочные удары ее сердца. Она почувствовала, как солдат наклоняется над ней, поднимает на руки. На мгновение все ее чувства обострились. Она ощущала его жаркое дыхание на своих волосах и толстое сукно мундира у щеки, чувствовала табачно-чесночный запах. Каждая клеточка ее тела рвалась прочь от этого человека, и не было еще в жизни Мадлен задачи труднее, чем сейчас: держать глаза закрытыми и заставлять тело бессильно свисать в его руках.

— Не вздумай тащить девчонку на корабль! — услышала она слова сержанта.

— Parbleu[31], сержант! Не оставлю же я ее лежать на земле! — возразил солдат.

Мадлен слышала, как его шаги отдаются на деревянных сходнях, а потом почувствовала, что ее кладут на палубу.

— У вас там все в порядке? — донесся крик с соседнего корабля.

— Все хорошо. Крестьяне подрались на берегу. Мы навели порядок, — раздраженно ответил сержант и приказал второму часовому: — Поднеси фонарь — посмотрим, что с девчонкой.

Когда кто-то принялся тереть ей руки, Мадлен издала стон. Хватило ли времени Леону и остальным, чтобы подняться на борт? — гадала она. Оставалось надеяться, что хватило, потому что невозможно было изображать обморок до бесконечности. Открыв наконец глаза, она увидела склонившихся над собой троих республиканцев, но тут же зажмурилась от света фонаря.

— Полегчало? — спросил усатый солдат.

— Немножко. — Она продолжала изображать слабость. — Отец ушел?

Солдат кивнул.

— С чего он тебя так?

— Я только пришла навестить вас… принесла немного печенья… сама испекла… — Она выдала самую очаровательную свою улыбку. — Мой отец — сумасшедший. Он бы держал меня взаперти, если б мог…

Ей показалось, что за спинами солдат что-то движется, однако полной уверенности не было: фонарь слепил глаза. Мадлен попыталась сесть, но снова со стоном упала на доски палубы.

— О Боже! Кажется, у меня что-то с лодыжкой. — Она излишне высоко задрала юбку, чтобы осмотреть ногу, и три пары мужских глаз уставились на ее обнаженные икры.

Леон Лемуа мрачно улыбнулся и, жестом приказав брату оставаться на месте, подкрался к присевшим на корточки солдатам. Рукояткой пистолета он оглушил сержанта и направил дуло на солдат.

— Если будете молчать и делать, что я велю, останетесь целы, — сказал он.

Солдат с усами гневно обернулся к Мадлен. Подавив в себе чувство вины и мысленно напомнив себе же, что на карту поставлена жизнь Люка, она объяснила своему незадачливому ухажеру:

— Извини, мы не причиним тебе вреда. Мы только хотим освободить офицеров, которых вы караулите.

— Есть здесь еще часовые? — спросил Ги, и солдат кивнул, по-прежнему глядя с укором на Мадлен.

Леон, не слишком осторожничая, поднял его на ноги.

— Где?

— Еще один часовой стоит у трапа на нижней палубе.

Леон прокомментировал сообщение тихим ругательством.

— Свяжи этих двоих! — велел он Ги. Когда младший Лемуа протянул Мадлен свой пистолет, она с опаской уставилась на оружие.

— Нужно только направить на цель и нажать на спусковой крючок, — с ухмылкой пояснил Ги. — Курок уже взведен.

Услышав это, второй солдат тихо выругался и поторопился лечь на палубу, чтобы облегчить Ги его задачу. Скоро оба солдата были связаны по рукам и ногам, а у второго изо рта выглядывал скомканный носовой платок. Мадлен с облегчением вернула Ги его пистолет — она сомневалась, что смогла бы выстрелить. Оба республиканских солдата были очень молоды и к тому же мало чем отличались от братьев Лемуа.

С удивительной легкостью Леон поднял горе-спасителя Мадлен на ноги и потащил к трапу на нижнюю палубу.

— Вызови наверх своего друга, — требовательно прошептал он, жестом приказывая Ги спрятаться.

— Он не выйдет, — возразил солдат, — нельзя оставлять пост.

— Придумай что-нибудь, — сказал Леон, угрожающе вдавливая пистолет под подбородок парня.

Республиканец вздохнул и крикнул вниз:

— Мишель! Та девчонка вернулась и привела двух подружек. Они хотят повеселиться с нами и просят, чтоб ты показался. — Он заставил себя рассмеяться. — Девочки боятся, что ты старый урод. Покажись на минутку.

Мадлен услышала шаги, за которыми последовал сдавленный смех и тяжелый удар. Оглянувшись, она увидела четвертого республиканца, распростершегося на палубе у люка.

— Теперь, — обратился к своему пленнику Леон, — говори, где держат офицеров-шуанов?

Парень ответил не сразу — только когда Леон пригрозил раздробить ему череп.

— В кладовой у трапа.

— Покажи! — приказал Леон, толкая его вниз. — И берегись! Может быть, жизнь стоит больше, чем гордость!

Мадлен и Ги целую вечность молча ждали, держась в тени. В круге света от висевшего впереди фонаря бился мотылек, взлетая и падая, трепеща атласными крылышками. У себя под ногами Мадлен слышала шипение и ворчание реки, с нарастающей скоростью устремляющейся к морю. Все остальное застыло в неподвижности. На набережной не было ни одной живой души, а пленные внизу, очевидно, уснули. Женщина молилась про себя о том, чтобы Леон нашел Люка, и они не зря рисковали жизнями.

Когда на трапе показалась первая темная фигура, у Мадлен перехватило дыхание.

— Люк? — окликнула она.

— Нет, — ответил неизвестный и, прежде чем Мадлен успела отреагировать, добавил: — Он идет сразу за мной.

Незнакомый офицер-шуан отступил в сторону, и она увидела Люка. Не помня себя от счастья, Мадлен бросилась в его объятия.

— О, Мади, — прошептал он, прижимая к себе жену. — Ты не должна была подвергать себя такой опасности…

Краем глаза она увидела, что с Леоном вышел еще один офицер, но усатый республиканец не показывался. Мадлен решила, что его заперли вместо Люка.