— Ты не видел его, — угрюмо ответил Вилли. — Это была не соломинка. Это был… мировой торговый центр.

— Он не оставил записки, по которой мы могли бы что-то узнать.

— Христос, — произнес Вилли, проведя рукой по волосам. — Христос!

— Но причины самоубийства Хопли не тема для нашего разговора. Мы ведь говорили о другом?

— Только не я, — пробормотал Вилли. — Только не для меня…

— Мне кажется, что мы должны поговорить о том, что сознание сыграло с тобой, Вилли, злую шутку. Оно завлекло тебя в ловушку. У тебя разыгралось воображение… относительно цыганского проклятия… и когда ты зашел той ночью к Хопли, ты просто увидел то, чего не было, — теперь голос Хьюстона приобрел доверительные нотки, чего раньше в нем не было. — Ты случайно заглянул к нему, а до этого зашел к жене Гари. И все только для того, чтобы немножко взбодриться?

— Нет.

— Ты уверен? Хейди говорит, что ты стал выпивать.

— Если бы это было так, меня бы видела Энди, твоя жена. Ведь так?

Последовала долгая пауза. Потом Хьюстон бесцветно проговорил:

— Это удар ниже пояса, Вилли. Но именно такого замечания я ожидал бы от человека, который пережил сильный стресс…

— Психологический стресс. Апсихо-анорексия. Вы, врачи, напридумывали имен для чего угодно. Но если бы ты видел Хопли. Ты бы… — Вилли остановился, вспомнив пламенеющие прыщи на щеках Хопли, сочащиеся угри, нос, который стал совсем неприметным на фоне жуткого, вулканического пейзажа этого лица.

— Вилли, неужели ты не видишь, что твой разум пытается найти логическое объяснение тому, что с вами происходит. Ты чувствуешь, что виновен в смерти цыганки…

— Проклятие перестало действовать, когда он застрелился, — услышал Вилли свой голос. — Может быть, именно по этому он не выглядел столь уж отвратительно. Это как в фильмах про оборотней, которые мы смотрели в детстве, Майкл. Когда убивают оборотня, он снова превращается в человека!

На смену замешательству, которое он ощутил при известии о смерти Хопли и его более-менее нормального раздражения кожи, пришло возбуждение. Мысли Вилли устремились по новой тропе, исследуя новые вероятности и возможности, отметая предположения. «Куда девается проклятие, когда проклятый наконец получает свое? С таким же успехом можно спросить, куда исчезает последний вздох умирающего. Куда отлетает его душа? Она уходит прочь, прочь, прочь! Может, существует способ, каким его можно отогнать прочь?»

Россингтон — это во-первых. Он отчаянно цепляется за идею, что у него рак кожи, потому что альтернатива намного хуже. Когда умрет Россингтон, не превратится ли он снова?.. — Вилли вдруг понял, что Хьюстон уже давно молчит. А вдалеке на том конце провода слышались всхлипывания, такие неприятные, знакомые… Рыдания? Наверное это Хейди!

— Почему она плачет? — прохрипел Вилли.

— Вилли…

— Дай ей трубку!

— Вилли, если бы ты только слышал себя…

— Дай ей трубку, черт тебя возьми!

— Нет, не дам. Пока ты…

— Слушай, ты, кокаиновый…

— Вилли, перестань!

Хьюстон рявкнул так громко, что на мгновение Вилли убрал трубку подальше от уха. Когда он снова поднес ее к уху, рыдания прекратились.

— А теперь послушай, — сказал Хьюстон. — Таких вещей как оборотни и цыганские проклятия в жизни не существует. Я чувствую себя нелепо, когда говорю тебе об этом.

— Майк, а разве ты не видишь, что в этом и есть часть проблемы? — мягко спросил Вилли. — Разве ты не понимаешь, что этот народ благодаря подобным представлениям сумел не привлечь к себе внимания последние двадцать веков или около того?

— Вилли, если на тебя и наложено проклятие, оно наложено твоим собственным подсознанием. Старый цыган не может проклясть. Но твой собственный разум, маскируясь под старого цыгана, может.

— Меня, Хопли и Россингтона прокляли, — глухо сказал Халлек. — Всех в одно время. Слепцом оказываешься ты, Майкл.

— Это не более чем совпадение. Сколько нам еще ходить хороводом вокруг куста, Вилли? Вернись к Гласману. Дай им помочь тебе. Не своди с ума свою жену.

На мгновение Вилли захотелось поддаться соблазну и сдаться, поверить Хьюстону — разумному и рациональному предложению в его голосе, который звучал утешительно, несмотря на раздражение. Потом он вспомнил Хопли, поворачивающего лампу, и его слова. «Я убил бы его очень медленно. Но пощажу вас, не стану вдаваться в подробности».

— Нет, — тихо сказал Вилли. — Они не смогут помочь мне, Майкл.

Хьюстон тяжело вздохнул.

— Тогда кто сможет? Старый цыган?

— Да, наверное, если я найду его, — ответил Халлек. — Но только наверное. И есть еще один парень, который может мне помочь. Такой же прагматик как и ты.

«Джинелли».

Имя выросло в его сознании, когда он произносил последнюю фразу.

— Но главным образом, я думаю, что должен сам себе помочь.

— Именно об этом я и говорил!

— О… а у меня сложилось впечатление, что ты советовал мне снова отправиться к Гласману.

Хьюстон вздохнул.

— Мне кажется, твой мозг тоже теряет вес. Ты думал, что станет с твоей женой и ребенком? Ты вообще об этом думал?

«Хейди не говорила тебе, чем она занималась, когда я сбил цыганку?» — чуть не выпалил Вилли.

— Вилли?

— Я поговорю об этом с Хейди, — ровно сказал Вилли.

— Но ты не?..

— Я думаю, что ты был прав относительно, по крайней мере, одного.

— Хоть на этом спасибо. И в чем же я был прав?

— Что мы достаточно крутились вокруг одного и того же, — сказал Вилли, вешая трубку.

Но они не говорили об этом.

Вилли попробовал пару раз, но Хейди только качала головой. Ее глаза обвиняюще глядели с белого, застывшего лица. Она ответила только один раз.

Это произошло на третий день после разговора с Хьюстоном, того самого, где она выступала в роли рыдающего аккомпанемента в отдалении. Они как раз заканчивали ужинать. Халлек только что расправился со своей огромной порцией, но не чувствовал ни малейшего аппетита. Но он обнаружил новый тревожный факт: если он ел, то терял меньше веса. Хейди после разговора — спора с Хьюстоном вернулась домой бледной и молчаливой, с распухшим от слез лицом. Крайне расстроенный и удрученный Вилли в тот день пропустил ленч с обедом… а когда взвесился на следующее утро, то увидел, что сбросил пять фунтов, до 167. Он глядел на весы, чувствуя, как в желудке трепыхаются холодные мотыли. «Пять фунтов за один день! Христос!» И с этого раза он не пропустил ни одного обеда.

Сейчас он указывал на свою пустую тарелку.

— Это напоминает тебе анорексию невроза, Хейди? — спросил он. — Напоминает?

— Нет, — неохотно ответила она. — Нет, но…

— Таким же образом я ел весь последний месяц и в прошлом месяце потерял около 60 фунтов. Ты не можешь объяснить, как мое подсознание оказалось способным на такой трюк? Потерять ежедневно около двух фунтов при приблизительном поглощении шести тысяч калорий каждые двадцать четыре часа?

— Я… я не знаю… но Майкл… Майкл говорит…

— Ты не знаешь, и я не знаю, — продолжал Вилли, сердито швырнув салфетку в свою пустую тарелку. Его желудок стонал не в силах вместить такое количество пищи. — И Майкл Хьюстон не знает.

— Но если это проклятие, то почему со мной ничего не происходит? — вдруг завизжала она на мужа, и хотя ее глаза сверкали от ярости, он увидел, как в них скапливаются слезинки.

Уязвленный, испуганный и временно неспособный сдержать себя, Халлек закричал в ответ:

— Потому что он не знал, вот почему! Это единственная причина. Потому что он не знал!

Рыдая, она отодвинула свое кресло от стола, едва не опрокинувшись вместе с ним, и вылетела из-за стола, закрыв руками лицо, словно у нее разыгралась чудовищная головная боль.

— Хейди! — закричал он, вставая так быстро, что опрокинул стул. — Хейди, вернись!

Ее шаги стихли. Он услышал, как хлопнула дверь — дверь не их спальни, а то ли комнаты Линды, то ли спальни для гостей. Халлек был готов поручиться скорее, что дверь спальни для гостей. Он был прав. С того дня Хейди больше не спала с ним.