— Вот поэтому надо расслабиться. Сейчас мы покинем отель и прогуляемся по Невскому, как настоящие француженки!

— А если филеры? — неуверенно спросила дочка.

— Они уже есть! — Сонька подошла к дочке, показала вниз на двух мужчин в черном. — Видишь, караулят.

— Нас?

— Скорее всего. Но мы никого и ничего не боимся. Мы — иностранки!

В выходной Невский жил праздничной шумной суетой. Прогуливался народ, проносились кареты, повозки и автомобили, важно прохаживался городовой, играли в нескольких местах шарманки, показывали фокусы цирковые с мартышками, приставали к прохожим нищие и цыгане, горланили продавцы газет и сластей.

Сонька и Михелина, весьма заметно выделяясь одеждой и степенностью, неспешно шагали в этом головокружительном бедламе, с улыбками вертя головой и разглядывая людей и дома и одновременно замечая, что за ними метрах в пятидесяти тащатся два филера.

Также они заметили в толпе вора Кабана, который неотрывно и ненавязчиво следовал за ними, время от времени покупая то газеты, то сласти.

Вдруг Сонька увидела бредущую им навстречу Ольгу-Слона. Бывшая прислуга была одета в то же самое тряпье, которое было на ней и раньше, голос ее был жалостливый и крикливый, рука протянута в надежде, что в нее что-либо кинут.

Михелина тоже увидела Слона, легонько толкнула мать в бок.

— Не смей ей ничего подавать!

Слон подковыляла к ним, завопила еще более жалостно и протяжно:

— Господа милостивые! Вижу, что не русские, только все одно, поймите горе одинокой бабки, у которой все сгорело — и дом, и дети, и все добро…

Сонька достала из сумочки денежку, брезгливо сунула в грязную ладонь, сказала по-французски:

— На твои похороны, свинья.

Ольга принялась бить поклоны, слезливо приговаривая:

— Благодарная и тебе, и твоей доченьке… Красивые вы какие и нарядные! Глаз не отвести! И голос даже какой-то знакомый, хоть и не русская! Низко, до земли кланяюсь.

Сунула денежку в карман, с какой-то озадаченностью посмотрела им вслед, повернулась было идти и тут натолкнулась глазами на вора Кабана. От неожиданности на момент присела, но тут же нашлась, заголосила:

— Люди добрые, люди божьи!.. Не отвернитесь, не пройдите мимо несчастной бабки… — Оглянулась вслед Кабану, подобрала подол и заспешила к городовому, стоявшему на обочине.

Городовой, похоже, ее знал, поэтому спросил лениво и с раздражением:

— Ну, чего опять?

— Вор там идет, — заспешила Слон. — Соньку когда-то охранял. Сама не раз видела. Держите, а то уйдет!

— Это который?

— За двумя тетками… за нерусскими топчется. Видать, дернуть чего-то желает. Держите!

Городовой коротко свистнул, к нему тотчас вынырнули два шпика. Он что-то сказал им, показал рукой, и шпики ринулись вперед.

Кабана они обошли сзади и спереди. Он в последний момент понял, что его берут, рванулся было в сторону, но на него уже набросились, завернули руки за спину и потащили к подкатившей повозке.

Сонька и Михелина, привлеченные каким-то шумом сзади, оглянулись и увидели, как Кабана уже заталкивали в повозку, и мать коротко бросила дочке:

— Так живут русские… Идем дальше.

Допрашивал Кабана следователь Потапов, с виду большой и добрый, а по слухам — чистый зверь. Он вошел в комнату, где сидел в наручниках вор, с тонкой папочкой в руке, обошел вокруг Кабана, как бы приглядываясь, с какого боку начать, грузно сел на стул напротив.

Протокол допроса вел младший полицейский чин Феклистов.

— Имя, — шумно выдохнул Потапов.

— Иван Григорьев.

— Род занятий.

— Рабочий.

— Какого завода?

Кабан взглянул на следователя, усмехнулся.

— А какого еще?.. Путиловского.

Потапов чиркнул что-то себе в блокноте, промурлыкал:

— Путиловский. Это мы проверим, — поднял на задержанного глаза. — Чем занимались на Невском?

— Как чем? — удивился вор. — Гулял.

— С какой целью?

— Не понял… господин… не знаю, как вас…

— Господин следователь.

— Хороший день, господин следователь, вот и решил прогуляться.

— По Невскому?

— По Невскому.

Потапов неторопливо развязал шнурочки на папочке, достал оттуда фотографию, протянул Кабану.

— Вам знакома эта дама?

Тот внимательно посмотрел на изображение, обрадованно улыбнулся.

— Кажись, знакома.

— Кто она?

— Эта дама?.. К нам приходил топтун, показывал ее. Велел, чтоб если что, сразу хомутнуть.

— Хомутнуть?

— Верно, хомутнуть.

— И кто же она, сия особа?

— Кажись, Сонька… Сонька Золотая Ручка. Знаменитая воровка.

Следователь забрал снимок, сунул его обратно в папочку.

— Все верно. Молодец. — Поднял на задержанного глаза. — А в каких отношениях вы с Сонькой Золотой Ручкой?

Кабан даже опешил.

— Я?.. Да вы че?.. Какие у меня могут быть отношения с этой… шмохой? Тем более с такой!

Потапов строго посмотрел на вора, медленно произнес:

— По нашим сведениям, вы отлично знали эту «шмоху», потому как были ее личным кнокарем.

— Я?.. Кнокарем Соньки?

— Вы атасили ее.

— Да вот вам крест! — истово перекрестился Кабан. — Это даже не придумать такое!.. Вот гляньте на мои руки — они железо пилят!

— Пилят, — согласился следователь. — Когда сейфы ломать надо. — Взгляд его становился все тяжелее. — Что ты, мразь, делал на Невском? У кого канал на хвосте?

— Ни у кого не канал!.. Ливеровал себе, и всех делов!

— Сонька в городе?

— Да не надо мне баки вколачивать, господин следователь! Почему я должен про Соньку гнать фуфло?

Потапов оглянулся на дверь, позвал:

— Введите!

Дверь открылась, и в комнату неуверенно, с опаской вошла Ольга-Слон.

— Знаешь этого чмыря? — кивнул следователь на Кабана.

— А как же! — кивнула та. — У Соньки был атасником.

— Ты сама у Соньки кем была?

— Прислугой.

— Значит, его видела, и не раз?

— Как только с кареты Сонька с дочкой выныривали, так они за ними тенью и шныряли.

Следователь повернулся к вору.

— Что, будем и дальше играть в непонятки?

— Господин следователь, — приложил большие ладони к груди Кабан. — Ни вас, ни эту бабку, ни тем боле Соньку я никогда не видел и видеть не желаю!.. Отпустите меня домой, там женка с детворой жрать хотят!

— Ступай, — махнул Потапов Слону, поднялся, остановился напротив вора. — Подумай и не спеша ответь… Сонька все еще в Питере?

— Господин следователь…

Договорить вор не успел — Потапов ударил его по лицу с такой силой, что голова Кабана резко дернулась назад, а сам он свалился со стула. Следователь принялся бить лежачего сапогами в живот и делал это так умело и сильно, что вор не успевал уворачиваться и только стонал от боли.

Ночь была лунная, безветренная.

Ольга-Слон, довольна пьяная, нетвердо шагала вдоль Карповки, басисто напевая полюбившуюся ей песню:

Боже, царя храни…

Увидела идущих навстречу двух мужиков, привычно протянула руку и заголосила:

— Господа хорошие, не пройдите мимо. Подайте милостыню одинокой, никому не нужной бабке… Сама из погорельцев, что под Великим Новгородом… Дети задохлись, муж спился…

Мужики — это были Улюкай и Артур — приблизились к ней, огляделись.

— Сейчас поможем тебе, сука…

Ольга от испуга шарахнулась, коротко вскрикнула, но воры крепко схватили ее, зажали рот, подняли над чугунными перилами Карповки извивающуюся тушу и бросили в мутную быструю воду.

Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдалеке играла тальянка и подсвистывал веселый и хмельной народ.

При лунной и безветренной погоде дома Петербурга кажутся особо темными, пугающими, таинственными, а грохот проносящихся по булыжнику повозок делает город еще более тревожным.

Марк Рокотов сидел в карете недалеко от входа в ресторан «Бродячая собака» и терпеливо ждал появления желанного господина.