По кюветам, глубоким бочажкам и придорожным лужам надрывно орали огромные жабы, раздувая крупные, в пупырышках жабры, а на верхушках высоких берез, словно огромные грачиные гнезда сидели жирные тетерева-петухи, совершенно не боявшиеся людей, идущих по дороге.

   И среди этой идиллии совсем не верилось, что совсем близко отсюда находится один из самых тайных полигонов на земле, чья неукротимая энергия, если её бесконтрольно выпустить на волю, может в один миг стереть в черный порошок, в седой пепел половину земного шара вместе с этими вот жабами, хвойными лесами, просторными полями и душистыми лугами, с этим дурманящим голову разнотравьем и тонким ароматом цветущей черемухи. Прямо в пасть к этому невиданному и потому казавшемся очень страшным зверю шло сто человек в гимнастерках ВСО и пилотках с красными звёздами.

   Шагать до Объекта было ещё прилично, Филипов, отгоняя от себя нахлынувшую вдруг волну тревоги и какого-то дурного предчувствия, крикнул.

   -Рота, запе -вай!

   Мамакин шел в первой шеренге, одноклассник Валера Михно из второй шеренги попросил:

   - Слава, давай нашу любимую.

   И Мамакин, приноравливая строевой шаг под слова, запел:

   Кто может сравниться с Матильдой моей,

   Сверкающей искрами черных очей,

   Как на небе звезды осенних ночей!

   Все страстною негой в ней дивно полно,

   В ней все опьяняет,

   В ней все опьяняет и жжет,

   Как вино.

   Солдаты уже знали начальные слова, Мамакин пел эту совсем не строевую песню не впервые, и дружно подхватили:

   Она только взглянет, -

   Как молнией ранит,

   И пламень любви

   Зардеет в крови;

   Она засмеется

   Иль песней зальется...

   Если бы кто кроме их роты в тот вечерний час услышал необычную песню, он, наверное, решил бы, что в лес из города приехал оперный театр - так необычно звучала ария из оперы П.И. Чайковского "Иоланта" исполняемая под строевой шаг в этом глухом краю.

   " Ну, артисты, - восхищался командир роты,- и работать, и петь, и воровать мастаки. Особенно этот Мамакин. Надо подумать, может командиром отделения его назначить. Солдаты его уважают, тянутся к нему. Да и голова у парня неплохо работает".

   А Славка пел оперную арию и вспоминал, как он сегодняшним утром едва не отомстил Ренату Габидуллину за свой затылок,разбитый в казарме о верхний ярус кроватей.

   ЗА ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО Ч.П.

   Утром их взвод на десятом этаже административного здания занимался отделочными работами. Салабонов загнали под самый потолок, который в огромном зале находился на высоте пяти-шести метров от пола. В этом сыром от свежей штукатурки помещении ещё не успели вставить окна и сквозняки гуляли по сотням квадратных метров словно ветер на море. Славка залез на самый верхний ярус железных строительных лесов и штукатурил потолок. Раствор ему подавали снизу в вёдрах, он затаскивал на верхотуру тяжелое ведро привязанное к толстой верёвке, и там, на шаткой площадке, сооруженной из перекинутой доски-сороковки, выливал цементный раствор в большую бадью. Работа спорилась.

   Деды работать не желали. Кто-то из них пошел в лес собирать чернику и голубику, кто-то раздобыв старенький бушлат, дремал в прохладном углу. По залу ходили человек пять старослужащих, подгоняя штукатуров и маляров из числа молодых.

   Среди таких ярых командиров оказался Ренат Габидуллин, затылок которого Славка всё время видел под своими лесами. И тогда у него созрел план. Как только Габидуллин в очередной раз оказался под Славкиными лесами, Славка чуть сдвинул бадью с раствором к краю площадки. Славка уже видел, как тяжелая бадья летит вниз и плющит в кровавую лепешку голову ненавистного татарина. Но в последний момент что-то помешало Славке осуществить свою задумку, и он поспешно подтянул бадью на прежнее место. "Нет, так не годится, - думал Мамакин. - Начнётся следствие, выяснят, что Славка имел на Габидуллина большой зуб, наверняка кто - нибудь расскажет следователю или военному дознавателю о сегодняшнем конфликте в казарме и тогда доказать, что бадья упала случайно, будет очень тяжело. Надо выждать момент, когда у Славки будет железное алиби и его никто не сможет обвинить тогда в убийстве татарина".

   Мамакин допел арию до конца и замолчал, было слышно как стучат по бетонке покованные нержавейкой солдатские каблуки. Ренат Габидуллин шагал замыкающим в последней шеренге. После утреннего перепуга он уже давно пришел в себя и уверовал в то, что родился под счастливой звездой, хотя его нет-нет да посещали беспокойные видения. Пять месяцев назад он во время самохода за водкой попал в лапы к рексам и отсидел на губе пять суток. За разбитую голову Мамакина ему могли дать больше, а на губу он больше опадать не хотел. Габидуллин вспомнил, как он через пять суток вернулся с губы и едва дошел до казармы. Болело всё: рёбра, почки, ломило суставы, кружилась голова. Сам чернявый, Габидуллин, казалось, превратился чуть ли не в негра. Грязные, чуть обмороженные руки тряслись. Одним словом, на губе Ренату было не сладко. Начиная с раннего утра их будили и выгоняли на зарядку, на небольшом пятачке перед корпусом гарнизонной комендатуры они превращались в верховых лошадей - "рексы" ездили на их спинах по плацу наперегонки, устраивали азартные соревнования, кто победит в скачках. Ренат два утра подряд возил на хребте огромного ефрейтора "рекса" и чуть не сорвал себе спину, а за то, что Ренат отставал от остальных "рекс" ефрейтор бил его пудовым кулаком по почкам. После зарядки штрафникам давали наскоро проглотить несколько ложек холодной каши без мяса и гнали на гарнизонные работы - чистить солдатские нужники. Даже ночью штрафники не высыпались. Их то и дело поднимали с деревянных нар без матрасов скучающие дежурные, устраивали им "отбой - подъем" по горящей спичке, с теми, кто не успевал занимались до утра индивидуально. На губе сидели танкисты, связисты, краснопогонники, автобатовцы, но больше всего здесь было представителей мабуты.

   Даже в тот период, когда он был салабоном, Ренат не испытывал такого унижения и стресса, как на гарнизонной губе. А в салагах Ренату досталось ох как не сладко.

   ЗА ПОЛТОРА ГОДА ДО Ч.П.

   Их привезли, что называется, в чистое поле. Вернее, это было не поле, а лесная поляна среди болот, на которой стояло несколько дырявых палаток.

   Пьяный лейтенант выстроил их на грунтовой дороге и прокричал.

   - Здесь, на этом месте вам предстоит построить казармы для военно-строительного отряда, проложить бетонную дорогу, протянуть теплотрассу , связь. Вам повезло, что прибыли вы не на пустое место. До вас вот этим воинам выпала незавидная участь ночевать, мерзнуть в палатках, греться у лесных костров, не мыться по нескольку недель подряд, терпеть неудобства и сырой климат. Вот кому достались все тяготы службы, - лейтенант показал на угрюмых, заросших щетиной солдат , которые сгрудились у палаток и с интересом наблюдали за новобранцами. Ренату на миг показалось, что ледяные глаза этих обмороженных минувшей зимой, изможденных, озлобленных неустроенностью быта солдат вспыхнули кровожадным волчьим огнём.

   - Но они сделали главное,- продолжал выкрикивать лейтенант, стоя перед двумя сотнями новоиспечённых солдат, - к этой весне они расчистили площадку под казармы и к осени вашими руками здесь должны быть построены шесть казарм, штаб, столовая, клуб, водокачка, баня. Времени на раскачку нет, завтра вам выдадут инструменты, разделят по ротам и отделениям, каждой роте поставят конкретную задачу. Пока вами будут руководить сержанты и прапорщики. А сейчас прием пищи и отдых до утра.