– Отец говорил о каком-то подвале, – нарушил молчание Андрей.

– Тайник для Книги?

– Он считал, что она должна быть спрятана где-то внизу; там, где ее можно было бы укрыть в темноте; там, где в случае необходимости можно было бы навсегда завалить проход к ней, устроив обвал.

Киприан вспомнил полуразрушенные катакомбы языческого святилища под церковью в Хайлигенштадте. Слова Андрея подходили к ним. Он повел плечами, чтобы избавиться от мурашек, побежавших по коже. Неожиданно он Увидел себя самого, только на много лет моложе, спешащего с факелом по коридорам, а мифические существа на стенах пытались схватить его и отшатывались от проносящегося мимо них света; вот он поднял с пола хрупкую скорчившуюся фигурку и как можно скорее отнес ее ко входу в этот подземный лабиринт, пока священник не обнаружил, как далеко на самом деле удалось зайти Агнесс; вот он положил ее у подножия лестницы и начал будить ее, надеясь, что она забудет, где очутилась.

– Она там, внизу, – прервал его воспоминания Андрей.

Киприан покачал головой, но у него не было уверенности. Он никогда не замечал в себе склонности к сомнениям, но здесь почувствовал, что не может быть все так просто, что цель четырех сотен лет заговоров и поисков, приведших к гибели нескольких Пап, не может вот так просто находиться в развалинах старого монастыря. И все же…

– Мы умрем, – сказал Андрей.

Они уже достигли подножия лестницы. Дневной свет сюда не доходил, но впереди горел желтый огонек факела. Киприан втянул носом воздух – уже ставшая привычной вонь чувствовалась и здесь, но далеко не так сильно, как раньше. Факел зажгли специально для них. Он не двигался. Та часть стен, которую можно было рассмотреть в неверном свете факелов, казалась обтесанной на скорую руку и будто бы состояла из смеси сильно запеченной глины, гальки и щебня. Это был ненадежный материал для того, чтобы оборудовать в нем подвал. Подозрение, что миллионы тонн щебня только и ждут, как бы рухнуть при малейшей вибрации и раздавить их, было сильнее, чем в. тот раз, снаружи развалин монастыря. У Киприана волосы на затылке стали дыбом.

– Идите дальше, – прошептал Андрей и придвинулся к нему, когда их сопровождающие сомкнули ряды.

Киприан уловил панику в его голосе. Он надеялся, что Андрей не потерял самообладания, догадываясь, что если Андрей полностью поддастся панике, то он и сам перестанет контролировать себя.

Их повели дальше. Проход был узким, потолок – неровным. Пол оказался сухим, хотя ложе реки не могло проходить далеко от этого места. Будь грунт чуть более водопроницаемым, этот проход уже давно бы обвалился. Киприану показалось, что он услышал стон. Кто-то все время шептал: до его слуха доносились обрывки исковерканной латыни и почти отчетливые слоги. Неожиданно все истории о проклятом знании, ради которого люди убивали или оказывались жертвами, показались ему не такими уж вздорными, а легенда о замурованном монахе, которому помогал работать сам дьявол, потеряла налет сказочности. Кто это сказал, что достаточно прочитать «Отче наш» задом наперед – и ты уже присягнул на верность дьяволу? Шепот летел из темноты, как полные ненависти заклинания всех демонов преисподней.

Они прошли мимо двух или трех небольших отверстий в абсолютной темноте. Шедший оттуда воздух не приносил запаха живого. В нем бы высохли черви, и крысы погибли бы от отчаяния. Проходя мимо, Киприан поймал себя на том, что разжимает кулаки: он невольно сжал их, подумав, что сопровождающие могут вытолкнуть его в одно из этих отверстий. Неужели он действительно заявил Андрею, что никакого оружия с собой брать не нужно? Что с ним происходит, если он так быстро раскаивается в том, что еще недавно уверенно утверждал? Но в глубине души он понял: проходя мимо черного жерла, он бы не только сжал кулаки, но и вытащил бы нож, если б он у него был, и что тогда ожидание кровопролития оказалось бы не таким уж долгим.

Киприан услышал отчаянный шепот у себя за спиной. Андрей прилагал огромные усилия к тому, чтобы не застонать. Киприан чуть было не протянул руку назад и не схватил его, но вовремя спохватился. У него возникло ощущение, что он начал понимать своего попутчика. Возможно, он спрашивал себя, не прошел ли и его отец этим коридором, прежде чем кануть в небытие. Быть может, его труп лежит в одной из каморок, к которым ведут маленькие отверстия, – мумифицированный, высохший, черный. Быть может, это и не каморки вовсе, а огромные залы, тянущиеся в глубь породы, и в них лежат сотни мертвецов – люди, еще недавно решившие, что они снова стали хозяевами положения.

Фигура в черной рясе так неожиданно появилась перед ними, что сердце Киприана ухнуло куда-то вниз. Андрей споткнулся и наскочил на него. Фигура не произносила ни слова. Свет пошел снизу вверх, вырвал из сумрака рясу и одновременно придал ей тень, бежавшую в темноту. У Киприана закружилась голова. Куча лохмотьев проползла мимо него; он невольно отшатнулся. Вокруг фигуры в рясе подобно запаху серы вился жаркий шепот: confetior Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis… credo in unum Deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium… domine Deus, miserere nobis, miserere nobis [49]… смилуйся над нами, смилуйся над нами…

Фигура в рясе протянула вперед руку и схватила факел. Рука была белой и совершенно бестелесной. Киприан заметил, что ряса вовсе не черная, ее цвет состоял из различных оттенков серого и коричневого, да и вообще одеяние походило скорее не на монашескую рясу, а на старинное платье без пояса. Капюшон был вовсе не монастырским наплечником, а обрезком плаща. Он потрясенно вгляделся в тень, скрывавшую лицо незнакомца, и понял, что перед ним стоит женщина.

Как будто желая ответить на его изумление, она потянула факел к себе. Сколько ей было лет – тридцать или шестьдесят, – наверняка не смог бы сказать никто. Кожа ее лица была почти белой, черты – пропорциональными. При свете солнца да с помощью определенных косметических ухищрений она могла бы быть красивой. При свете солнца и без отметин проказы… Левая половина ее рта представляла собой кусок черно-серой мертвой плоти, обнажавшей зубы и покрытой гнойниками вплоть до ноздрей, одну влажную рану, в которой мерцали обломки зубов. Гнойники поднимались вверх, к ее левой щеке, и вниз, к подбородку, чтобы там продолжить свою разрушительную работу. Все, что Киприан мог сделать, – это замереть на месте и не шарахнуться в сторону. Он молился, чтобы его лицо не исказилось от отвращения; когда же обезображенное лицо расплылось у него перед глазами, он понял, что глаза его наполнились слезами.

Женщина неподвижно смотрела на него своими большими глазами под красиво изогнутыми бровями. Ее рот зашевелился. Он не знал, мертва ли плоть нижней части ее лица, почувствовала ли она боль, когда рана открылась в нескольких местах и в разрывах заблестела жидкость; и он едва ли мог разобрать, что она произнесла, но его мозг перевел ему то, что уши отказывались воспринимать.

Она сказала: «Слава Богу, вы пришли».

Старый монах лежал на каменном ложе, которое пытались сделать удобнее с помощью тряпок и высохшей травы, но он все разбросал и теперь слабо ворочался на голом камне. Из его запавшего рта вылетал горячий шепот молитвы, а в уголках губ засыхала пена. Киприан осторожно подошел ближе, ожидая почувствовать вонь разложения и экскрементов, но уловил только запах пыльной, чудовищно старой дерюги и еще более старого тела, высыхавшего на ней. Кисти рук и ступни монаха были обнажены, на них почти отсутствовала плоть – сплошные кожа да кости; голова лежала на капюшоне, вместо того чтобы скрываться под ним.

Киприан поднял факел повыше и осветил старика. Он взял его, стиснув зубы, у прокаженной, испытывая к ней неприязнь оттого, что сначала не спрятал руки в рукава. По выражению лица нельзя было понять, заметила ли она его жест. Старый монах заморгал от яркого света. Киприан осторожно сделал еще шаг вперед.