– Поднесем-ка их поближе к огню, – предложила она.

Когда тепло камина добралось до щек Андрея, он смог сосредоточиться на своей собеседнице. Лицо Ярмилы раскраснелось от жара, идущего от огня, а в глазах танцевали золотые искорки. Она сняла плащ и сидела на табурете, похожая в своем испанском наряде – жесткий верх, пышная юбка – на куклу. Стержни из железа и китового уса, поддерживавшие корсет, сдавливали ей грудь, делая ее похожей на мальчишку; талия была очень тонкой, Андрею показалось, что ее легко можно обхватить двумя пальцами. Вместо жабо она носила воротник с высоко поднимающимися боками, который Андрей сначала принял за часть плаща. Каждый раз, когда она шевелилась, ее одежда трещала. Несмотря на свое легкое одеяние, Андрей чувствовал себя почти голым. Она перехватила его взгляд и еще больше покраснела.

– Я в этом платье просто уродина, – смущенно прошептала она.

– Ничто не может превратить вас в уродину, – тихо произнес он в ответ.

По ее губам скользнула мимолетная улыбка, и она снова уставилась на огонь. Их взгляды опять встретились, лишь когда им подали вино и они сделали первый глоток. Вино было щедро сдобрено пряностями, а пожилая служанка, похоже, не доверяла качеству городской воды, потому что подогрела вино, не разбавляя его. В желудке у Андрея вспыхнул мощный, как солнце, жар. Он осторожно поставил кубок.

– Так что вы хотите рассказать мне? – спросил он. Она никак не могла начать и теребила шнуровку корсета.

– Мой отец умер два года назад, – наконец нерешительно приступила она к повествованию. – До того момента я жила в уверенности, что моя мать умерла от болезни, когда я была еще младенцем. Но отец сообщил мне на смертном одре, что это неправда. – Неожиданно ее глаза наполнились слезами. – Понимаете… он так сильно меня любил, что не хотел, чтобы я посвятила свою жизнь попытке раскрыть тайну ее смерти. Вот почему он лгал мне – из любви.

Андрей откашлялся. Ей нужно было дать время прийти в себя. Краем глаза Андрей заметил, что исповедник поднял голову и посмотрел на них, но затем снова углубился в лежавшую перед ним Библию.

– Вы протестант или католик? – вдруг спросила Ярмила. Андрей пожал плечами.

– Совершенно не интересуюсь вопросами конфессий.

– Вы должны принять какую-нибудь сторону.

– В отношении вас?

– В отношении Бога.

– Вы действительно считаете, что Бог интересуется вопросами конфессий?

– Члены моей семьи всегда были католиками, – тихо продолжила Ярмила. – Но после того, что поведал мне отец, моя мать начала считать так же, как и вы. Мы потеряли почти все, что имели, но во всем крае к северо-востоку от Праги нашу семью уважали. Моя мать воспользовалась этим, чтобы добиваться взаимопонимания между католиками и протестантами. Она убедила многих городских дам присоединиться к ее планам и стала путешествовать вместе с ними по всем известным монастырям, чтобы говорить с приорами и аббатами и умолять их защитить семьи, оказавшиеся в нужде. Прежде всего она беспокоилась о детях, чьи родители умерли или были убиты. Отец сказал мне, что она всегда объясняла: дети не принадлежат ни к какой конфессии и, следовательно, не могут быть еретиками, а их души чисты и невинны, ведь такими их создал Господь.

Андрей почувствовал, что она задела чувствительные струны его души. Он постарался подавить боль, разбуженную ее словами. Души детей чисты, невинны и полны могучей любви к тем, кто в них нуждается. Никто не мог сильнее почувствовать эту власть любви, чем тот, кто потерял всех, кто в нем нуждался. Он посмотрел в ее полные слез глаза, и в носу у него защипало. В том, что касается судьбы, они были похожи: все, кого они когда-то любили, умерли. – Однажды осенью моя мама не вернулась, – продолжила Ярмила. – Это случилось в тот год, когда в Париже произошло ужасное массовое убийство гугенотов. Она отправилась в путь почти с дюжиной других дам. Некоторые из них путешествовали с детьми, собственными или сиротами, взятыми на воспитание. Мой отец ждал их возвращения почти до самого Рождества, а когда они не вернулись, понял: с ними что-то случилось. Думаю, я тогда была еще слишком мала – мне еще и года не исполнилось, – но отец сказал, что я тоже ждала маму. Когда пришла весна и дороги подсохли, отец отправился искать ее. Но он не нашел ничего – . ни единого следа, никаких слухов, совсем ничего ни о ней, ни о других женщинах. По правде говоря, моя матушка словно исчезла. Она пропала двадцать лет назад, и… и…

Ярмила сжалась и громко всхлипнула. Андрей попытался что-нибудь сказать, несмотря на боль в горле, но не смог издать ни звука. Он протянул руку, чтобы погладить ее по плечу, но не осмелился. Неожиданно она не глядя схватила его руку мокрыми от слез пальцами и сжала ее.

Исповедник оторвал взгляд от книги и посмотрел на них. Андрей скорчил приличествующую случаю мину и пожал плечами. Священник никак не отреагировал, но и не продолжил свое занятие. Он наблюдал за ними из своего угла в противоположном конце зала, но не произнес ни единого слова сочувствия или хотя бы понимания. Андрей ощутил, как из глубин его естества поднимается презрение к этому чопорному святоше.

– Уже двадцать лет… – всхлипывала Ярмила. – А вот теперь я узнаю о вас и вашей истории, этой кошмарной истории о том, как вы потеряли своих родителей. И тогда я… и я подумала… и я сказала себе…

– И теперь вы считаете, что моя история – разгадка вашей… что это были ваша матушка и ее свита, смерть которых мне довелось увидеть и за которыми последовали мои собственные отец и мать.

Она кивнула.

– А знаете ли вы, – продолжил он, – что мои родители точно так же исчезли в тот самый день? Я знаю, что они умерли, но ведь я этого не видел. Моя мать была всего лишь тенью среди других теней, а отца я видел в последний раз, когда он входил в полуразрушенное здание монастыря своей обычной легкой походкой, как будто мир – это фруктовое дерево и ему нужно всего лишь потрясти его.

Она еще сильнее сжала его руку. Затем поднесла ее к своему лицу, прижала к щеке и обхватила обеими ладонями. Андрей уловил ее дыхание на своей коже, влагу ее щек, слезы, бегущие по тыльной стороне его ладони. Он сглотнул, не зная, что должен сказать, и одновременно подозревая, что она думает о том же, о чем и он: нет ничего, чем посторонний мог бы утешить такую боль.

Когда он оторвал от нее взгляд, то увидел подошедшего к ним исповедника.

– Уже поздно, – сказал тот. – Ты должен идти, сын мой.

Андрей беспомощно и одновременно яростно замахал свободной рукой.

– Я не могу оставить ее одну в таком состоянии, – возразил он.

– Нет ничего такого, что бы ты мог для нее сделать, сын мой, – упрямо произнес священник.

– Мы могли бы вместе попытаться выяснить, где находится монастырь, в котором погибли ее мать и мои родители! – выкрикнул Андрей. – Я же там был – только не помню, где это.

– Доброй ночи, сын мой, – заявил исповедник и посмотрел на него в упор.

Андрей почувствовал, что Ярмила разжала пальцы. Он повернул голову и посмотрел на нее. Ее лицо было мокрым, косметика расплылась, а нос и щеки покраснели и распухли. Он невольно ахнул, только сейчас разглядев, насколько она красива, и волны горечи утраты, боли и страха, исходящие от нее, поразили его еще сильнее.

– Я справлюсь, – сказала она и выпустила его руку. – Просто боль еще… – Она сглотнула и закашлялась. – святой отец это уже понял, ведь правда?

Священник молча кивнул.

– Вы должны идти, Андрей, – согласилась она.

– Я проведу тебя, сын мой, – предложил капеллан.

Андрей смущенно встал и последовал за худым церковником. Когда он уже почти вышел из зала, то неожиданно вспомнил о манерах и обернулся. Ярмила сидела на табурете у огня, как воплощение скорби, закованная в роскошное платье, как в панцирь, и смотрела ему вслед. Он поклонился ей и увидел слабую улыбку в ответ.

– Вот сюда по коридору, – подал голос исповедник.

Кучер сидел на облучке, как будто так и не слезал с него с момента приезда. Он ни единым жестом не дал понять, что узнал Андрея или как он относится к тому, что придется опять ехать морозной ночью до самых Градчан.