Ночь. На экране машина. Въехала на парковку, заняла свободное место. Из машины вышел мужчина, остановился у фонарного столба. На нем кожаная куртка и бейсболка, на щеках двух-трехдневная щетина. На мгновение он посмотрел прямо в камеру. Затем вытащил из кармана маленькую черную коробку, опустился на колени и прикрепил ее ко дну соседней машины. После этого повернулся спиной, сел в машину и уехал. Экран погас.

Нелл взглянула на профессора, тот что-то писал в блокноте.

— Хотите кофе? — предложил он, поднимая глаза. — Я вот не откажусь. — Он отошел к подоконнику, где стояла кофеварка, и налил напиток в две кружки с логотипами в виде зеленых волн. — Натуральный, с Суматры, с щепоткой цикория.

— Очень вкусно, — сказала Нелл.

Профессор вернулся за стол, жестом велев гостье занять кресло напротив.

— А где вы изучали историю искусств? — спросил он.

Она ответила.

— Какой-то конкретный период?

— Раннее барокко, но в последнее время, до урагана, я стала интересоваться южной пейзажной живописью.

— А раннее барокко — это какие годы?

— Начало семнадцатого века.

— Я мог слышать о каких-либо известных художниках этого периода?

— Быть может, Караваджо?

Профессор покачал головой.

— Увы, совсем не разбираюсь в искусстве. — Он извлек из верхнего ящика папку и придвинул ее к Нелл. — Откройте.

Нелл повиновалась. Внутри лежали шесть фотографий: три на пять дюймов, до плеч, все — мужчины.

— Который из них подложил бомбу? — спросил профессор Урбана.

Нелл рассмеялась, не то от смущения, не то от раздражения. Ей не нравилось, что ею манипулируют. С другой стороны, его попытки отвлечь ее сейчас казались ей такими грубыми и очевидными. Едва ли этот ученый муж учел ее наметанный глаз и превосходную зрительную память. Проблем быть не должно.

Нелл изучила фотографии, пронумерованные от одного до шести. Вторую и четвертую исключила сразу же: на них были изображены негр и латиноамериканец, а взрывчатку заложил белый. К тому же он был гораздо моложе, чем номер один; его она тоже смело отбросила. У шестого были очень выразительные брови, сросшиеся на переносице, — она бы запомнила.

Остались третий и пятый. У обоих был такой же безвольный подбородок, как и у «автомобильного террориста», а у пятого пробивалась жиденькая бороденка. Впрочем, бороденки легко сбриваются, а вот губы у пятого показались Нелл слишком тонкими. У преступника были пухлые губы, практически такие же, как у мужчины на третьем снимке. Именно на него и указала Нелл, ловко обходя ловушку с жидкой бороденкой.

— Вот этот.

— Правильный ответ: его здесь нет. — Профессор вытащил седьмую фотографию, с которой смотрел искомый террорист. Третьего мужчину он напоминал весьма отдаленно — и не больше, чем пятого. Человек со стороны запросто мог бы заявить, что эти люди вообще не похожи. Нелл изо всех сил постаралась не выдать своей досады.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее профессор Урбана. — Ни у кого не получается. Просто это подтверждает, что ничто человеческое вам не чуждо. Я лишь стремлюсь доказать, что полиции нужны более совершенные технологии.

— Например?

— Ну, самые явные нарушения, вроде прямых наущений со стороны следователей, мы опустим. Во-первых, фотографии следует показывать последовательно, а не все сразу. Во-вторых, и при выборе фотографии, и на очной ставке свидетель должен быть извещен, что преступник может и отсутствовать среди представленных вариантов. И в-третьих, дистракторы — неправильные ответы в многовариантных тестах — следует подбирать справедливо. Возьмем крайний случай: свидетель уже описал белого мужчину, а пять из шести возможных подозреваемых — черные. Это несправедливо. — Профессор Урбана убрал папку. — Но основная реформа заключается в том, чтобы внедрить в обязательном порядке так называемую процедуру двойной анонимности.

— Что это значит?

— Это значит, что офицер, ведущий дознание, не должен знать, кем является подозреваемый. Это исключит возможность подсказки, хоть явной, хоть неявной, хоть и вовсе подсознательной. Я сейчас как раз работаю над статьей об имплицитной коммуникации и о невербальных сигналах. Среди примеров можно назвать смену позы (наклон вперед, расслабление плеч) и интонации, косые взгляды, покашливание, даже своевременное чихание. — Фрисби вновь пролетела за спиной профессора. Он глянул на часы. — Боюсь, мне пора на занятия. У вас еще есть вопросы?

У Нелл было множество вопросов, но адресованы они были не ему.

Она двигалась в сторону трассы. Взятый ею маршрут — на запад от улицы Сан-Чарльз — неумолимо привел ее к дому, где вырос Джонни. Это был красивый особняк в самом центре города. Его родители, которых она едва знала и так и не полюбила, не поддерживали отношений с ней после похорон, если не считать подарка, присланного после рождения Норы, и нескольких рождественских открыток. Через восемь-девять лет после гибели Джонни на глаза Нелл попался некролог его матери в газете. Возможно ли, что его отец до сих пор живет в этом доме? Нелл чуть сбавила скорость, проезжая мимо. Ей помнилось, что дом был белый с черной кирпичной окантовкой; теперь же стены были выкрашены кремовым и зеленым. Вокруг вырос забор — высокий, из кованого железа, с пиками на концах. У забора стоял мальчик-газетчик. С другой стороны решетки его сердито прогонял какой-то старик в соломенной шляпе. Да, это был отец Джонни, ссутулившийся, усохший. Нелл не стала останавливаться.

Глава 14

Пират отпер мини-бар.

— Просто посмотреть, — сказал он вслух. Приятно, когда можешь говорить вслух, делать что вздумается, и никто не увидит, никто не запретит.

Сколько же тут всякой фигни: арахис, фруктовые конфеты, шоколадки, драже, кока-кола, апельсиновый сок, пиво, вино, виски, водка, джин, ликер. Первый мини-бар в его жизни. «И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние». Пират не знал, с чего начать. Попить или поесть? И то и другое. Много и того и другого, очень много.

Он начал с арахиса. Умял все конфеты и шоколадные батончики и щедро залил их кока-колой, а после — еще и апельсиновым соком. Все это легко опустилось ему в желудок. Он почувствовал во всем теле свежесть обновления, как будто родился заново.

«Тук-тук». Пират подошел к двери и, немного помучавшись с обилием замков, засовов и цепочек, отворил. На пороге стояла Сюзанна, а за спиной у нее маячил мужчина в пасторском воротничке.

— Привет, Сюзанна.

— Привет, Элвин. Вкусный тут, наверное, сок?

— Сок?

Она указала глазами на картонный пакет у него в руке.

— О да, очень вкусный.

— Это преподобный Проктор из Шахматного общества, — представила своего спутника Сюзанна.

— А что это за общество такое? — Пират не любил пасторов, преподобных, священников и прочих. Его религия в них не нуждалась.

Преподобный такой-то прокашлялся и заговорил своим елейным преподобным голоском:

— Мы помогаем бывшим заключенным заново интегрироваться в общество.

— Да? — Заново интегрироваться? Он что, хочет запихнуть его в гетто? Как это, интересно, ему удастся?

— Позволите нам войти? — спросила Сюзанна.

— Милости прошу. — Пирату настолько понравилось произносить эти слова, что он тут же повторил их.

Они расположились в гостиной его номера люкс. Люкс, как вам? Недурно, да? Он пару раз останавливался в мотелях, когда они с группой ездили по барам, однако номеров люкс там не было.

— Я вскоре уезжаю, — сказала Сюзанна. — Так что связь можете поддерживать через преподобного Проктора.

— А куда вы едете?

— Домой, в Чикаго.

— Вы там живете?

После секундного колебания — возможно, Сюзанна не расслышала — она все же ответила:

— Да. — Сегодня кожа у нее была особенно красивая.

— Город Ветров… — протянул Пират. — Ни разу там не был.

— Вам, наверное, покажется, что там очень холодно, — заметила Сюзанна.