— Подождите, он взбунтуется и под вашей рукой, — предупредил Осоргин. — Ваши намеренья очень похвальны, но не за тем сюда стекается люд. Вы хотите упокоить их в колыбели достатка? Не таков русский мужик! Тот же Артамонов, он вам сегодня паровую машину построит, а завтра адскую бомбу сочинит, которой разнесет дворец какого-либо Струнского. А Матвей? С виду смирный, а посмотрите, какая силища! Неужто будет ее внутри таить?

— По-вашему, кроме бунта, негде себя проявить? — спросила госпожа Черногорская.

— На первых порах — да.

— Я не согласна с вами, Петр Иванович. Человек по природе добр, он не хочет воевать, его к тому принуждают.

— Ах… — Петр Иванович осекся.

— Что вы хотели сказать?

— Да вот забавно, — Петр Иванович был смущен, — не знаю, как к вам обращаться. Настей вас называли в детстве, а вот полного имени не представляю.

— Называйте неполным. Я и сама своего отчества толком не знаю.

— Нет, это получится фамильярно, — возразил Осоргин.

— Ну так зовите меня Нэтти, как то повелось давно. Уклончиво и достойно.

— Нэтти… — пробормотал Петр Иванович. — Господи, хоть бы мне кто открыл ваше истинное происхождение!

— Кто же может открыть, как не я сама? — Госпожа Черногорская привстала и взмахнула рукой.

Тотчас из сосен появился Станко и поднес ей предмет, завернутый в синий шелковый плат. Госпожа Черногорская развернула, и под ним оказалась небольшая скрипка, блеснувшая в свете дня коричневым лаком.

— Я иногда упражняюсь, — сказала она. — Вы мне простите мой маленький каприз?

Она приложила скрипку к плечу и повела смычком. Мягкий и нежный звук вознесся в вечереющее небо Тавриды…

История Анастасии Черногорской, рассказанная ею самой и записанная Дмитрием Почиваловым

Хорошо себя помню с самой младенческой поры. Даже тот страшный день в Кукушкином доме остался во мне неясным воспоминаньем, во всяком случае мне часто снилось, как черный Верлиока с горящим глазом хватает меня и тащит в свою пещеру.

Зато годы, проведенные в Михалково, были светлыми и чудесными. Жили мы уединенно, только иногда наезжали гости, и в особенности в те дни, когда в именьи бывала сама княгиня Екатерина Романовна Дашкова.

Все знают, сколь замечательна эта русская женщина. По уму и образованности с ней может равняться разве сама государыня, да и то, как мне кажется, знанья княгини более глубоки и основательны, недаром она ныне стоит во главе Российской Академии.

Мне же княгиня заменяла на первых порах мать, да и осталась ею в известной степени, хотя к теперешним дням жизни наши достаточно разошлись.

Конечно, меня и с детства занимал вопрос, кто же мои родители, но княгиня со свойственным ей тактом умела обходить эту тему. Она говорила, что родители мои теперь далеко, а меня оставили на ее попеченье. Когда же я подросла, княгиня прямо сказала, что родителей нет в живых и я должна всецело довериться ей. Но что-то подсказывало — это не так. Я чувствовала на себе странные взгляды приезжих, иногда мне вручали подарки от неизвестных лиц, и в глазах княгини Екатерины Романовны я замечала беспокойство.

Однажды граф Иван Матвеевич Осоргин наехал в Михалково, вместе с ним был сын княгини Павел, взрослеющий юнец с отменными манерами. С Павлом мы подружились сразу. Приглашая меня на прогулку, он церемонно подавал руку и рассказывал светские новости. Я слушала внимательно, хоть шел мне всего одиннадцатый год, но так приятно было представить себя взрослой дамой.

Иван Матвеевич с разрешенья княгини собирался взять Павла на охоту в смоленские леса, а Павел по своему капризу настоял, чтобы с ними поехала я. Впрочем, Иван Матвеевич был этим доволен.

Так побывала я вновь в Кукушкином доме, и от Почиваловой Марьи немного узнала о своей истории. Верней, я подслушала ее разговор с графом, а потом невзначай спросила, верно ли, что родилась я на этом подворье. Марья покраснела и не стала скрывать от меня правды.

А бегал там еще малышок в коротенькой рубашонке, и это был, как догадываешься, ты, Митя. Мы даже ходили с тобой по землянику и видели издали кабана.

Когда мы вернулись в Михалково, здесь ждало известье от княжны Екатерины Романовны о том, что я должна переехать в Москву и обучаться в частном пансионе. Граф Иван Матвеевич отвез меня в пансион и ласково там распрощался со мной.

Полтора года провела я в пансионе, и об этом времени говорить добрых слов не приходится. Каждый раз, когда меня навещала княгиня Екатерина Романовна, я бросалась ей на шею и со слезами умоляла забрать из этих серых скучных стен, от безразличных и жестоких классных дам.

Княгиня и сама видела, что пребывание в пансионе не идет мне на пользу, знаний у меня не прибавляется, а здоровье убывает. В конце зимы она объявила, что забирает меня с собой в долгое заграничное отсутствие, связанное с планами воспитания молодого князя Павла Дашкова.

Княгиня безгранично верила в живительную силу просвещения. Человек легко увлекающийся и непомерно трудолюбивый, она многого требовала от других, порой переоценивая их силы. Так впоследствии случилось и с ее сыном.

Когда мы уже были в дороге, Павлуша, а так его называли в семье, с унынием показал мне тот перечень предметов, которые ему предстояло изучить. Этот любопытный перечень я запомнила наизусть, поскольку дальнейшее обучение происходило в строгом соответствии с ним.

Первый семестр. Языки, риторика, литература, государственные учреждения, история, математика и логика.

Второй семестр. Языки, история, государственные учреждения, математика, логика, опытная физика, рисование и фортификация.

Третий семестр. Языки и литература, история и государственные учреждения, фортификация и естественное право, физиология и естественная история, рисование и математика.

Четвертый семестр. Этика, математика, фортификация, права народов, общие начала юриспруденции и гражданская архитектура.

Пятый семестр. Этика, повторение физики, элементарная химия и повторение всех предметов.

Все эти курсы предполагалось освоить в Эдинбургском университете за пять лет. При этом надо добавить, что и сама княгиня Екатерина Романовна разбиралась почти во всех предметах, а кроме того, хорошо знала искусство.

Что касается до Павлуши, то юноша он был очень способный, но ленивый. Он хоть и постигал ученье под неустанным присмотром матери, но внутри его зрело недовольство. Он считал, что можно ограничиться гораздо меньшим, и к концу многолетнего пребывания за границей считал ученье свое чуть ли не каторгой.

Дорога через Европу длинна. Меня восхищала аккуратность здешних пейзажей, довольное устройство путей и обилие красивых городов. С долгими остановками мы ехали через Вильну, Варшаву, Берлин и Ганновер. Везде княгиню любезно встречали хозяева особняков и замков. С ней охотно говорили короли, герцоги, ученые и мыслители. Я и не предполагала, что она так известна в Европе, а между тем тут знали ее как сподвижницу государыни, просвещенную и умную женщину. Достаточно сказать, что еще с прошлой поездки в друзьях у нее оказались знаменитые философы Дидро и Вольтер.

Конечно, я была мала, чтобы понимать все значенье подобных встреч, но осознавала это впоследствии, тем более что за границей мне довелось провести годы, когда крепнет разум и человек становится взрослым.

В красивом бельгийском городке Спа мы провели остаток лета, а потом через Лондон отправились в Эдинбург, где поселились в старинном королевском замке, о котором у меня остались поэтические и грустные воспоминания, ибо в этом же замке жила когда-то несчастная Мария Стюарт, окончившая свою жизнь на плахе.

В Шотландии мы провели несколько лет, совершая небольшие путешествия в горы или на морские купания в Скарборо. Павел мужал, усердно занимался, но каждый раз, когда он оставался вне матушкиного глаза, проклинал свою судьбу и сетовал, что скоро станет ученым гомункулом.