Видимо, Хомяков имеет в виду слова молитвы 7–й ко святому причащению преподобного Симеона Нового Богослова: «Да не кроме обрет мя Твоея благодати, прелестник восхитит мя льстивне».

Ср. другие тексты из Посланий апостола Павла: Рим. 5, 12–10; 1 Кор. 15, 21–22; 45–49.

Слова библейского змея–искусителя (Быт. 3,5).

Хомяков указывает на последующие слова из той же главы Послания к Филиппийцам: «Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (ст. 8).

Якоб Беме, немецкий метафизик, не знакомый Хомякову, был известен в русском переводе уже в конце XVII в.; первые печатные издания появились столетие спустя, из них наиболее заметное: Бем Иаков. Christosophla, или Путь ко Христу. СПб., 1815.

Говоря о предшественниках Спинозы, Хомяков, быть может, имеет в виду Рене Декарта, Фрэнсиса Бэкона и Томаса Гоббса, но не исключено, что и непосредственного учителя Спинозы — иезуита Франциска ван–ден- Энде.

Иммануил Кант начинал с трудов по космогонии; перелом в его творчестве, переход к так называемому критическому периоду, произошел в конце 1760–х гг. Среди ортодоксальных учеников Канта крайним своеоб¬разием его трактовки отличался Карл Леонгард Рейнгольд, однако эту фразу можно понять и более широко, — в подобном случае В. 3. Завитневич к «немецкой философии школы Канта» относит И. Г. Фихте, Ф. В. И. Шеллинга, Г. В. Ф. Гегеля (Завитневич В. 3. Алексей Степанович Хомяков. Киев, 1913. Т. 2. С. 1–22), — если полагать так, то в этой заметке Хомяков выразил некоторое отношение и к Гегелю с Шеллингом.

Выясняя свое понимание философов нового времени —Н. Мальбранша, Г. В. Лейбница и др. — Хомяков намечает собственную систему миропред¬ставлений, к подробной разработке которой он приступил лишь накануне смерти.

Заручные — «одобрительные свидетельства, требовавшиеся еще не так давно от прихожан для получения известным лицом церковной должности в приходах. При развитии крепостного права заручные, в помещичьих имениях, заменялись ходатайством самого помещика, не всег¬да, однако, принимавшемся во внимание, так как часто ставились священно- и церковнослужители «назло помещикам» (прим. П. И. Бартенева; ЯСС, II, 51S).

Причетник — псаломщик, дьячок, пономарь, т. е. низший служитель в православной Церхви, так называемый церковнослужитель, в обязанности которого входит чтение и пение на клиросе и церковное делопроизводство.

«Еще во времена апостольские упоминается о существовании списков кандидатов на церковные должности. Эти списки представлялись на усмотрение высшей иерархической власти и составлялись церковной общиной, о чем см.: пр. Сильвестр, Д. Бог. IV, с.344. У него же обстоятельно изложены факты, доказывающие, что избрание народом кандидатов на священные степени было общеустановленным порядком в первые века христианства и что Церковь в этом следовала как примеру, данному самими апостолами при избрании первых дьяконов, так и наставлению ап. Павла (I Тим. 3,7), чтобы новопоставляемые имели доброе свидетельство от внешних; а если от внешних, пишет Св. Иоанн Златоуст, то тем более от братии. Этому порядку строго следовали, в силу древнецерковного о нем (священстве) учения и «касающейся его практики» (пр. Сильвестр, Д. Б., IV, с.341) до начала IV века. Но избрание при участии народа, будучи только «относительно пригодным средством» к выбору достойных для иерархиче¬ского служения лиц, имело, по мнению пр. Сильвестра, только условное, а не существенное значение; почему в дальнейшее время (начиная с IV века), вследствие обнаружения своей несостоятельности, оно стало значительно ограничиваться и даже отменяться (там же, 350 стр.).

Мнение о «несостоятельности», начиная с IV века, апостолами установ¬ленного порядка избрания членов клира разделяется не всеми учеными. А. С. Павлов в речи «об участии мирян в делах церковных» объясняет постепенное опущение этого порядка не одними арианскими смутами, а более общими причинами, сводящими его к тому, что «участие христиан¬ского общества в делах церковных тем обширнее и деятельнее, чем менее Церковь пользуется покровительством государства». «Крайний предел со¬действия (мирян духовным пастырям) положен там, где прекращается и человеческое действие самой иерархии, где она является непосредственным органом действования Божественной силы, т. е. в совершении таинств». Государственная опека над Церковью со времен Константина способствовала упадку церковной жизни в ней самой, а таковой способствовал умалению участия мирян в делах церковно–устроительных, сосредоточивая их в одном клире (Известия Каз. Универ. 1866 г. вып. 8)» (прим. П. И. Бартенева; Там же, 519).

Ср. «Собрание мнений» и т. д. митрополита Филарета, т. IV, с. 414: «В православные приходы, смежные с неправославными, с особенным вниманием определять должно таких священников, которые соединяли бы ревность с разумением истины и наипаче с назидательностью жизни, кротостью и бескорыстием. Дверь слова отверзается временно; добрая жизнь служителя слова проповедует истину денно и ношно» (прим. П. И. Барте¬нева; Там же, 520).

«С 1867 году возбужден был вопрос о назначении представителя Синода при Патриархе Константинопольском, для облегчения междуцер¬ковных сношений. Почин этому вопросу положен был тогдашним об. — про¬курором Синода гр. Д. А. Толстым. В докладной записке о деятельности духовного ведомства в 1861 году он выражается так: «Желательно бы установить прямые сношения между православными Церквами по делам чисто духовным. От недостатка общения происходят некоторые разности в обрядовой части богослужения и другие неудобства, мешающие полному единству Церкви». На этой записке Государь, Александр Николаевич, сделал следующую отметку: «Сообразить, как это исполнить». Формальное дело о назначении синодского представителя в Константинополе началось вследствие беседы по этому вопросу между русским послом и новоизбранным патриархом Григорием VI. Донесение посла министру иностранных дел, в котором он излагал свой разговор с патриархом по этому вопросу, было сообщено министром об. — прокурору Синода и через него поступило на заключение митрополита Филарета. Мнение митрополита было не в пользу учреждения должности синодального представителя в Константинополе, хотя он в сущности разделял взгляд гр. Толстого и русского посла о необходимости устройства более непосредственных сношений между Церк¬вами. Митроп. Филарет, кажется, скорее восставал против проекта потому, что патриарх Григорий еще в 1844 году, во время первого своего патриар¬шества, высказываясь о необходимости иметь представителя русской Церкви при себе, желал ввести его, как члена, в высший Патриарший совет. Кроме того митрополит считал, что присутствие официального представителя Синода поставит Святейш. Синод в невозможность отмалчиваться иногда по вопросам, на которые отвечать почему‑либо неудобно. Он предлагал тепе¬решние сношения через Министерство иностранных дел заменить трояким видом сношений: 1) официальным, посредством грамот; 2) менее офици¬альным, посредством писем патриарха к первенствующему члену Синода, и, наконец, 3) неофициального, через архимандрита–настоятеля посольской Церкви в Константинополе, который сообщал бы патриарху сведения, идущие от русской иерархии и принимал бы поручения патриарха к русским иерархам. «Опыт предлагаемых теперь сношений, — писал митрополит, — по времени может показать, можно ли и благонадежно ли перейти к тому, что Церковь российская имела бы своего представителя при вселенском патриархе».

Это мнение митрополита Филарета, предложенное гр. Толстым С. Синоду в 1867 году, не встретило сочувствия в оном, а было поставлено признать полезным послать в Константинополь доверенное от Синода лицо из архимандритов или ученых, вдовых протоиереев, снабдив его инструк¬цией. В 1869 году утверждена была в принципе и сама инструкция. Дело это не получило дальнейшего движения по случаю несогласия со стороны Министерства иностранных дел («Мнение митр. Филарета по делам Восто¬ка», стр. 179) (прим. П. И. Бартенева; Там же, 520—521).

«Первоначально Белокриницкий митрополит Амвросий поста¬вил архиереев только в пограничные с Россией епархии. Очень вероятно, что А < лексей > С < тепа нови > ч подразумевал под выражением «расширяя даже пределы их епископств» возможность допущения их юрисдикции в самой России. Видимо, что он почитал австрийское рукоположение пра¬вильным по форме, но не законным по условиям совершения его («Aliud est поп habere, — говорит Бл. Августин по поводу рукоположения донатистов, — et aliud est поп utiliter habere» < Одно значит не иметь, а другое значит иметь на пользу (лдт.).>) и потому недействительным, до церковной реабилитации. В нашей церковной практике господствует воззрение о совершенной недействительности рукоположений, совершенных митр. Ам¬вросием; тем не менее противоположное воззрение имеет тоже веских сторонников. Если признавать митр. Амвросия в момент поставления им епископов «правоспособным», то ничто не мешало бы по примерам, бывшим в древности, осуществить предположение Хомякова. Лишению сана, по суду древней Церкви, клирики «раскольников» и «еретиков» только в том случае подлежали, если они были «главными виновниками в возникновении, распространении и утверждении ереси или гонителями православия» (ср. определение С. Синода 1898 г. № 1017). На основании такого положения признание старообрядческих епископов, обращающихся к Церкви, в их сане, единовременно с отлучением «главного виновника», представляется как бы возможным, хотя трудно судить о том, какие получились бы последствия такой меры» (Там же, 522).