Затем глаза ее опять потухли. Она покачала головой.

— Нет, мой дорогой, — сказала она. — Я не могу воспользоваться твоим великодушием, хотя очень тебе благодарна. Не могу по двум причинам. Первое: я тебе небезразлична, и это было бы несправедливо по отношению к тебе. Второе: это значило бы получить свободу обманом, и Роланд узнал бы, что это обман.

— Ну и что? Он обманул тебя!

— Да, — сказала Жонкиль, — но злом зло не поправишь.

— Он обманом женился на тебе, почему ты обманом не можешь развестись?

— Я просто не могу, — сказала она. — Я не такой человек. Да и ты тоже. Ты прямой, как палка, Билл, и даже когда был ребенком, ты ненавидел обман или ложь, ты никогда никого не обманывал.

— Это совсем другое. Было бы просто справедливо, если бы ты использовала любые имеющиеся в твоем распоряжении средства, чтобы разорвать этот брак.

— Боюсь, я не могу с тобой согласиться, — сказала она. — Видишь ли, я убеждена, что ложь, обман и предательство, даже если они помогают достичь благой цели, ведут в конечном счете в трясину. Я была сурово наказана за то, что обманула бабушку и убежала с Роландом. Если я обману его и он даст мне развод, это не приведет ни к чему хорошему. Я должна играть честно, даже если мне придется остаться его женой. И в любом случае, какое это имеет значение? Я буду жить своей жизнью. Я никогда не вернусь к нему.

Билли освободил ее руки. Он был разочарован и не скрывал этого.

— Ну, если ты так думаешь, Килли, я ничего не могу поделать. Но мне очень жаль, моя дорогая старушка. Ты так несчастна, и я отдал бы полжизни, чтобы исправить нанесенное тебе зло.

— Ты — прелесть, Билл, и я очень дорожу твоей дружбой, — сказала она, вытирая глаза тыльной стороной руки. — Я, без сомнения, со временем преодолею все это. И я думаю, что Роланду надоест держать меня силой, и он когда-нибудь отпустит меня. А пока буду работать.

Билли постукивал хлыстом по сапогам. Он хмурился, когда смотрел на нее.

— Мне так не хочется отпускать тебя совсем одну, — сказал он. — Ты, право же, такой ребенок. И так глупо с твоей стороны, дружище, отказываться от денег, которые мистер Риверс оставил тебе.

Ее глаза стали жесткими.

— Они принадлежат Роланду, а не мне. Я никогда не дотронусь до них. В будущем я надеюсь сама зарабатывать деньги, которые должны принести мне больше счастья.

— Деньги не так легко даются, Килли. Я это понял, когда пошел на службу. Может случиться так, что ты будешь чертовски нуждаться. Даже голодать.

— Я смогу перенести это.

— Откуда ты знаешь, старушка? Ты никогда не нуждалась и не голодала. Ты всегда жила среди изобилия в Риверс Корте.

— Это будет не хуже, чем духовный голод, — сказала она, слегка улыбнувшись. — А его я перенесла.

Его честное сердце болело за нее. Он покачал головой.

— Килли, дорогая, ты не знаешь, о чем ты говоришь. Ты никогда не работала, никогда не ходила голодная, никогда не нуждалась в деньгах. Я опасаюсь за тебя, и бьюсь об заклад, что миссис Риверс тоже не нравится, что ты уезжаешь. Видишь ли, однажды я встретил совсем молодую девушку-машинистку, — он покраснел до корней волос, когда, запинаясь, рассказывал ей эту историю. — Она была без работы несколько месяцев и ужасно голодала. Родители ей не помогали. Я встретил ее вовремя, поддержал и подыскал ей место в нашей фирме. Иначе ей пришлось бы зарабатывать... ужасным способом, Килли. С девушками это часто случается, они оказываются в таком положении, особенно, если они молодые и хорошенькие, как ты.

Жонкиль тяжело смотрела в пол. Она получила строгое воспитание и ничего не знала о пороке, но в какой-то степени понимала, что Билли имел в виду под «ужасным способом». Но это ни в коей мере не поколебало ее решение ехать одной и искать работу.

— Да, такое может случиться с некоторыми девушками, но не со мной. Это невозможно, — сказала она.

— Боже правый, конечно, нет. Я только рассказал, чтобы ты поняла, как трудно тебе может быть, — объяснил он. — Нужно, чтобы за тобой кто-нибудь присматривал. Килли, старушка, ради Бога, если тебе не удастся получить работу, возвращайся в Чанктонбридж. Мы все будем ждать тебя.

Жонкиль не плакала с тех пор, как рассталась с Роландом, но тут не могла сдержать слез. Крупными каплями они текли по ее щекам. Юноше, который любил ее, было невыносимо смотреть, как она стоит и безутешно плачет. Он крепко обнял ее. В этом объятии не было страсти, только огромная братская нежность, и Жонкиль не противилась ей и горько рыдала, прильнув к его плечу.

— О, Билл, — плакала она, — о, Билл, если бы мы могли вернуться назад — назад в старые добрые дни до Рождества, когда я была счастлива — и глупа. О, Билл...

Билли сжал губы и почувствовал почти убийственную ненависть к человеку, который разбил сердце его маленькой подруги. Глаза его стали мрачными и суровыми, но он очень нежно гладил волосы Жонкиль. Близость ее молодого стройного тела волновала его, однако он держал свои чувства под контролем. Сейчас Жонкиль нужен был друг, брат, а не возлюбленный, и он решил выказать себя и братом, и другом.

— Ну, ну, старушка, приободрись, не унывай, — бормотал он, и в горле у него стоял ком. — Не плачь, Килли, я не могу видеть, как ты плачешь, милая.

Постепенно слезы иссякли. Она вытащила платок из кармана и вытерла мокрое лицо, затем освободилась из его объятий.

— Ты молодчина, Билли, — сказала она приглушенным голосом. — Я тебе ужасно благодарна. А теперь иди, пожалуйста, и позволь мне довести все до конца самой.

— Килли, мне так не хочется оставлять тебя.

— Со мной все в порядке, — она попыталась улыбнуться ему, хотя смятый платок был еще прижат к ее губам. — Я буду чувствовать себя гораздо лучше, когда буду работать.

— Поклянись, что ты позовешь меня, а не кого-то другого, если тебе понадобится друг, Килли, — попросил он.

— Да, клянусь. Ты славный парень, Билл.

— Хорошо. Тогда я ухожу, — сказал он. — Но не забудь, если я понадоблюсь тебе, дай мне знать. Я буду ждать. И я сделаю для тебя все на свете. До свидания, старушка.

— До свидания, Билл.

Он быстро вышел из комнаты; его красивое лицо было немного бледно. В течение многих дней он не сможет забыть горьких прерывистых рыданий Жонкиль...

Его сердце болело за нее, но он чувствовал, что помочь тут нельзя. И он вернулся домой, терзаемый мыслями о ней и тяжело переживая свою первую настоящую любовь. Для него сейчас не существовало никого на свете, кроме Жонкиль.

После того, как Билли ушел, Жонкиль направилась к кабинету мистера Риверса. Бабушка приказала слугам вытирать пыль в комнате, убирать ее, все оставляя на прежних местах. «Бедная старая бабушка, — думала Жонкиль. — Для нее так много значит эта мрачная, безобразная комната, в которой ее сын работал более тридцати лет...»

Вдоль стен в комнате стояли шкафы со скучнейшими книгами, с большими стеклянными коробками, в которых хранились ботанические образцы; столы были уставлены коробочками меньших размеров с любимыми мотыльками — коллекцией всей жизни.

Жонкиль с распухшими от слез, но сухими сейчас глазами, немного постояла в дверях кабинета. Здесь она провела так много томительных часов. Бедный отец!.. Она представила его себе за этим большим письменным столом, в очках, сосредоточенно рассматривающего новый образец папоротника, какой-нибудь листочек или крохотного мотылька... Как часто она сама сидела за небольшим столом у окна и, подчиняясь его приказаниям, рылась в громадных тяжелых энциклопедиях, которые ей было так тяжело снимать с полок, когда была подростком.

Под его диктовку она записывала наброски статей, содержащие слова невероятной длины, работала часами рядом с ним. Таким образом, по его представлению, она отдыхала, когда не занималась с гувернанткой, которая тогда жила в Риверс Корте и занималась образованием маленькой наследницы.

Жонкиль думала о Генри Риверсе печально и без обиды. Он был фанатиком своих мотыльков и своей ботаники и честно верил, что ей гораздо полезнее учить все то, чему он хотел научить ее, чем бегать с девочками ее возраста и играть в куклы.