Он мог только дезертировать, или объявить себя банкротом, или передать все дело адвокату. На все это у него не было ни малейшего желания. Он просмотрел для поверхностного ознакомления со своим делом несколько книг, но углубиться в механику закона у него не было никакой охоты. Он придавал больше значения кремневому оружию, которым дикари во время ссор пробивали друг другу головы, чем презренной бумаге, на которой устанавливало свои отношения настоящее поколение. Принимая наследство, он исполнил и заветное желание отца. Фирма «Квистус и сын» существовала уже сотню лет в Линкольн Инне, и старику хотелось, чтобы «Квистус и сын» остались бы там «in secula saculorum» [2].

Будь отец жив, Ефраим бы еще над этим подумал, но теперь он считал себя обязанным свято исполнить его желание. Самым нелогичным было то, что у него не было даже финансового затруднения, заставившего бы его отдаться ненравившейся профессии. Он не только получил от родителей порядочное состояние, но был еще объявлен наследником своего престарелого дяди, старшего брата отца, владевшего большими имениями в Девоншире.

Теперь нужно было продолжать дело «Квистус и сын». Каким образом? Он посоветовался с доверенным клерком Марраблем, поступившим в контору еще мальчиком. Маррабль дал решение затруднявшего его вопроса, от которого сам в восторге потирал себе руки. Оно было великолепно. Гениально. Квистус приветствовал его, как Генрих VIII приветствовал предложение Кромвеля избавиться от королевы Екатерины. Решение состояло в том, что Маррабль на льготных началах входил с ним в компанию. Квистус подписал бумаги о компаньонстве, и для него потянулся ряд счастливых беззаботных лет.

Он иногда посещал контору, подписывал бумаги и принимал старинных клиентов, с которыми беседовал о беспокоившем их деле, пока они не успокаивались. Если же они нуждались не в успокоении, а в совете, он звонил и, как джин из бутылки, появлялся Маррабль.

Ничего не могло быть проще и плодотворнее такой работы. Клиенты не только получали полнейшее разъяснение своего дела, но и были польщены вниманием законного главы фирмы.

Вы скажете, что Квистус надувал народ, выдавая себя за стряпчего, что он не имел права на это звание. В таком случае покажите мне человека, который никогда не делал того, чего он не имел права делать. Вам придется указать или на непроходимого идиота или ангела, принявшего человеческую оболочку. У меня есть некоторое сомнение, что даже Иов перед своими испытаниями не был так добродетелен, как говорят.

Квистуса нельзя причислять ни к идиотам, ни к ангелам. Он просто был добродушным ученым, из любви к отцу попавшим в отчаянное и запутанное положение. Он не мог никого ни убить, ни пожелать над кем-нибудь господства.

Он был в договоре с дьяволом, скажете вы. Конечно, дьявол очень коварный нотариус, и Квистус мог бессознательно войти с ним в сделку. Во всяком случае дьявол имел хорошего помощника в лице компаньона мистера Самуэля Маррабля.

Однажды Квистус пришел в контору и нашел там вместо компаньона только письмо от него, что он уехал на неопределенное время за границу и адреса не дает. Квистус удивился. Но он совершенно растерялся, когда открыл вместе с клерком несгораемый шкаф. Проведя же час или два с вызванным по телефону присяжным счетоводом, впал в полное отчаяние.

Днем полиция заявила ему, что сделано распоряжение об аресте Самуэля Маррабля. В это время он узнал, что Самуэль Маррабль занимался всем тем, чем не должен заниматься стряпчий. Он присвоил себе вверенные капиталы; расстраивал заключенные контракты; подделывал счета и переводы; спекулировал без денег в предприятиях; и, в свою очередь, сделался жертвой компании, известной под названием «Геенна».

Он грабил вдов, сирот, фирмы, грабил безнаказанно много лет. Но коса нашла на камень, когда он попробовал ограбить «Геенну». Он бежал за границу.

Это был первый гром. Квистус увидел, что репутация «Квистус и Сын» пошатнулась, его собственное имя запятнано, он же — и это было худшее — обманут и ограблен человеком, в которого он свято верил.

Маррабль, которого он знал с 5 лет, с которым мальчиком посещал пантомимы, выставки и тому подобные зрелища; который исправлял его неверные шаги в дебрях закона; который стоял рядом с ним у постели умирающего отца; который был связан с ним во всех случаях жизни; в которого он верил, как ребенок в любовь матери, — Маррабль был не мошенником, действующим под влиянием минутного искушения, а бессовестным негодяем.

Неопровержимые доказательства были налицо, и закон начал свое дело. И в продолжение всех испытаний, наблюдая негодующие лица и слыша о вопиющих делах, несчастный думал только об одном. Как мог этот человек совершить такие вещи? Маррабль плакал над могилой его отца, и, обняв, увел его от нее. Маррабль же стоял рядом с ним у другой закрытой могилы — его жены, и с любовью утешал его. Даже в день бегства он завтракал вместе с Квистусом в «Савойе». Он шутил, смеялся и рассказал несколько анекдотов. Расставаясь, он сказал: «Увижу я вас еще сегодня в конторе? Нет? До свидания, Ефраим. Да благословит вас Бог».

Он улыбнулся и весело помахал рукой. Как мог человек, делящий с другим его слезы, симпатии, радости и неподкупную честность, в то же время предательски работать над его разорением? Все его знание доисторического человека не могло дать ему ответа на этот вопрос.

«И зачем так много людей похожи на Маррабля?» — говорил он себе.

И с этого времени он мрачно взирал на всех открыто смотрящих людей, потому что они были похожи на Маррабля.

Он счел своим долгом, так как семейная честь была в опасности, повидаться с Маттью Квистусом, старшим братом отца, главой семьи и владельцем больших поместий в Крокстоне, Девоншире и других местах. Старый джентльмен, насчитывавший около девяти десятков, принял его с почетом. Он решил в свою очередь оказать ему внимание, как человеку с видным положением в ученом мире. Вместо «мастер Ефраим», как его звали до сих пор, он был объявлен даже горничной и слуге «доктором Квистусом». Квистус, привыкший видеть в нем гордого родственника, готового на все за вопросы семейной чести, был очень обрадован этим неожиданным знаком внимания.

Старик, улыбаясь, выслушал рассказ племянника о несчастии и велел достать для него драгоценного вина пятьдесят четвертого года. Неопытность Ефраима заставила старика только с жалостью пожать плечами. Во всяком случае, он с участием отнесся к совершившемуся неприятному факту.

— Во всяком случае, это вам вскочит в копеечку, — сказал он.

— У меня огромные убытки. Придется годами их покрывать.

— Поддельные векселя? Хорошо, но я же не буду вечно жить. Хоть я не скоро умру… Избави Боже, — его старая рука жалобно поднялась. — Мой дед, ваш прадед, жил до ста четырех лет.

— Это будет гордостью и счастьем для всех ваших знакомых, — сказал Квистус, протягивая ему бокал, — если вы будете чемпионом долголетия.

— Дело требует больших расходов? — спросил старик.

— Сознаюсь, — ответил Квистус, — что я окажусь в затруднительном положении, если уплачу все обязательства из собственного кармана.

— Что же вы сами намереваетесь делать, когда закроете лавочку?

— Я весь отдамся своему любимому делу.

Старик кивнул и осушил бокал.

— Настоящее занятие для джентльмена, — одобрил он, — не то, что современная погоня за наживой.

Квистус был доволен. До сих пор дядя не смотрел на его антропологические занятия так благосклонно. Он прожил всю свою жизнь помещиком, занимаясь своими имениями, строя коттеджи, обрабатывая поля и охотясь с собаками. К знанию и науке он не питал никакого интереса. Тем более было приятно Квистусу, что его будущая цель жизни была им одобрена.

С этим настроением он вернулся в город.

Со времени катастрофы он видел от друзей и от дельцов только сочувствие. Началась его первая борьба с безжалостностью и бессердечностью света. И в этой борьбе, как святой Себастьян, он был между свидетелями совершенно одинок, и не было никакой надежды на чудесное спасение.