— Может быть, вы разделите сегодня мое одиночество, и выпьете со мной чаю?

— С удовольствием, — сказал Хьюкаби.

Квистус также принял предложение и со своей обычной серьезной вежливостью отодвинул в сторону стул, чтобы дать пройти даме. Зал был полон космополитической, пьющей чай, курящей и говорящей публики. Издали доносилась тихая музыка. Царила освежающая прохлада, особенно приятная после дышащих зноем улиц.

Квистус сел около своей хозяйки и предоставил ей хлопотать. Он удивлялся, до какой степени было приятно после его грубоватых коллег общество кроткой привлекательной женщины. Она была прелестна — светлая блондинка, в лиловом платье и шляпе, одетая не роскошно, просто и изящно. С ее белокурыми волосами, тонким овалом лица, изящными губами, придававшими ей скромный вид мадонны, странно дисгармонировали огромные темно-серые глаза под длинными ресницами. Все ее манеры, изящные и в то же время естественные, говорили о воспитании; безусловно, она была настоящей леди. По всей вероятности, одно из прежних знакомств Хьюкаби. Она, наверное, не подозревает о его теперешнем положении.

— Мы были знакомы с м-ром Хьюкаби, когда мир был еще молод. Сотни лет тому назад в палеолитическую эпоху, до моего замужества.

— Увы, — сказал Хьюкаби, пыхтя над непривычным для него чаем. — Вы поступили не по пословице: «Arma cédant togae» [17]. У вас взял верх военный, вы вышли за солдата?

Она кивнула и задумалась, глядя на свое обручальное кольцо. Затем рассмеялась и подвинула Квистусу масло и хлеб.

— Уверяю вас, д-р Квистус, что я сейчас только узнала о существовавшем соперничестве. Он, наверное, только что придумал его для красного словца. Не правда ли?

— Во всяком случае, — возразил Хьюкаби, — оно было так незначительно, что вы даже его не заметили.

Она снова засмеялась и обратилась к Квистусу:

— Долго вы еще останетесь в Париже?

— Один или два дня, до конца конгресса.

— Как, вы решаетесь покинуть Париж в его лучшее время? Это нехорошо.

— Боюсь, что Париж легко может надоесть.

— Разве Париж вам не нравится? Он такой изменчивый, опасный и зачаровывающий. Окунитесь в него на одну или две минуты, и он будет для вас Фонтаном Юности. Останьтесь дольше, чем того требует осторожность, и вы выйдете сгорбленным и старым, оставив в нем всю вашу молодость и красоту!

— По всей вероятности, я окунулся в него с предосторожностью, — улыбнулся Квистус.

— А я уверена, что совсем нет. Вы оставались все время на берегу. Даже хуже — в четвертичной эпохе. Обедали вы в Арменонвилле?

— Раньше, в этот приезд нет.

— Вот так, — сказала м-сс Фонтэн. — Теплые июньские ночи, таинственный Bois [18], залитый луной, очаровательный дворец, в котором вы будете есть прекрасные вещи среди смеха и шуток, характеризующих Париж… И вы всем этим пренебрегаете? И это только небольшой пример. Есть тысячи других возможностей. Вы даже не омочили ноги.

Она высказывала свои мысли очень грациозно, как светская женщина, привыкшая говорить в обществе, обнаруживая ум так же полный противоречий, как ее целомудренное лицо со страстными глазами. Квистус слушал ее с интересом. Для него, встречавшегося до сих пор только с бесцветными женщинами ученого мирка, такой тип был внове. Не задевая самолюбия своего давнишнего друга, она в то же время ясно показывала, что из них двоих — Квистус более достоин ее внимания и более для нее привлекателен. Польщенный Квистус нашел, что она очень чутка.

— Ну, а вы, — сказал он наконец. — Как вы погружаетесь в Фонтан Юности? Это, конечно, не значит, что вы нуждаетесь в этом, вы уже питались медвяной росой в Булонском лесу и пили молоко в Арменонвилле?

— Я приехала сегодня ночью, — объяснила она, — и должна, как беззащитная женщина, оставаться в карантине, пока не приедет моя приятельница леди Луиза Мэллинг, или пока кто-нибудь из моих парижских знакомых не узнает о моем приезде. Я хожу в Лувр любоваться смеющимся фавном и Джиакондой, катаюсь на пароходе по Сене и от Мадлен до Бастилии в омнибусе. Этим и кончаются мои парижские удовольствия.

— Я думаю, что Фонтан Юности сам собой подразумевает невинность, — сказал Хьюкаби.

Легкая тень пробежала по лицу мадам Фонтэн.

— Наоборот, мой друг. Это покаянное погружение в воды прошлого, — улыбаясь, возразила она.

— Почему покаянное? — осведомился Квистус.

— Разве вы не находите необходимым иногда помучить себя? — Ее лицо сделалось значительным. — Припомнить времена, когда вы были счастливы, освежить свою память прошлыми радостями?

— Это что-то аскетическое, — улыбнулся Квистус.

— Мне кажется, что я чувствую к нему влечение, — мечтательно ответила она. Ее лицо прояснилось. — Я не ношу власяницы и даже появляюсь иногда в бальных туалетах, но мне доставляет удовольствие каяться. Моему духовнику была бы масса дела, если бы я была католичкой.

Губы Хьюкаби сложились под усами в едва заметную улыбку. Если все, что рассказывал о Лене Фонтэн Биллитер было верно, то действительно у духовника оказалось бы много дела. Он смотрел на нее с восхищением. У этой женщины не было ничего общего с жестоким, не стесняющимся в средствах компаньоном по преступлению, с которым познакомил его Биллитер перед его отъездом из Лондона. Тогда они только условились, установили дальнейшую программу действий и расстались.

Хьюкаби, спускаясь вместе с Биллитером по лестнице, чувствовал себя, как будто его побили, и предсказывал неудачу. Такая женщина не годилась для Квистуса. Но Биллитер усмехался и предложил ему подождать. Он дождался и теперь был совершенно удовлетворен, видя Квистуса всецело поддавшегося ее очарованию.

Он удивлялся, как она могла поддерживать отношения с таким непривлекательным человеком, как Биллитер, к которому он лично чувствовал только презрение. Биллитер умалчивал об этом, дав только понять, что он был знаком с драгуном до своего разорения и в следующие годы оказал ей несколько услуг.

Какого рода были эти услуги, было покрыто глубоким мраком неизвестности. Хьюкаби подозревал шантаж. Это было единственное, что могло связывать красивую женщину с неизвестным прошлым и такого ничтожного непривлекательного оборванца, как Биллитер. Он вспомнил, что однажды Биллитер признался в каком-то таинственном источнике дохода. Что может быть естественнее такого объяснения, что, узнав случайно тайну женщины и держа, таким образом, ее репутацию в своих руках, он получал от нее за молчание известное вознаграждение. Он знал, что женщины типа Лены Фонтэн с определенным положением в большом свете не спускаются в полусвет без отчаянной борьбы.

Но не могло быть и слова о дружбе между нею и Биллитером. Для нее он был презираемым, но необходимым злом, от которого она прилагала все усилия избавиться. Она настаивала на одном условии: чтобы ее знакомство с Биллитером не было известно Квистусу. Она им не гордилась. Хьюкаби учитывал, какую выгоду могли представить для него сделанные соображения.

Г-жа Фонтэн сидела и разговаривала с мужчинами, пока окружающая публика не разошлась. Тогда она встала, поблагодарила за доброе намерение разделить одиночество беспомощной женщины и выразила надежду, что она еще увидится с Хьюкаби до его отъезда.

— Я надеюсь, что и я могу иметь это удовольствие, — сказал Квистус.

— Вы, может быть, поведете нас в один из вечеров к Фонтану Юности? — поддержал его Хьюкаби.

— Это было бы восхитительно, — согласилась леди, вопросительно взглядывая на Квистуса.

— Я не смею мечтать о чем-нибудь лучшем, — сказал он, кланяясь в своей старомодной манере.

Когда она ушла, мужчины снова сели. Квистус закурил папиросу.

— Очаровательная женщина!

Хьюкаби согласился.

— Я постоянно жалел, что в последние годы не мог поддерживать с ней дружбы. Мы вращались в разных мирах, — он остановился, как бы грустя о своей неудачной жизни. — Я надеюсь, что вы не обиделись на мое предложение вместе пообедать, — добавил он, — я оказался в очень щекотливом положении.