— Вы очень щепетильны в некоторых вопросах, но вот если бы надо было убить сотни невинных людей вашими бомбами…

— Воевать — это всегда убивать невинных.

— Вчера утром я ходила взглянуть на жертвы последнего налета. Среди них были и дети. Я говорила с матерью девочки, которой оторвало ноги.

Она сознавала, что говорит не о том, что заставило ее прийти к Сент-Розу, и все-таки не могла остановиться. Ей это было так же трудно, как остановить бег фантастического животного простым поднятием руки. Стоя у окна, прижавшись лбом к стеклу, Сент-Роз озабоченно смотрел в сад, исхлестанный дождем.

— Вам лучше вернуться к себе, — сказал Сент-Роз, и Сандра заметила, что глаза у него блестят, а щеки пылают.

— Надеюсь, вы меня отсюда не выставляете?

— Нет.

— Благодарю вас, — ответила она с наигранной покорностью.

И так как он опять повернулся к окну, приняв прежнюю позу, она спросила:

— О чем вы думаете?

— Об одном самолете, который, отстав от своей эскадрильи, возвращался с задания. Он получил сильные повреждения и шел на некотором расстоянии от других машин, потому что не мог их догнать. И никто не в силах был ему помочь. А потом самолет объяло пламенем.

Она понимала, что он отвечает на ее упрек, и почувствовала усталость. Девочке, о которой она говорила, грозила смерть, об этом ей сказал врач, и ничто в глазах Сандры не сможет оправдать такую чудовищную несправедливость. Она вспомнила, что не могла даже плакать, — в точности как восемнадцать лет назад, когда смотрела на окаменевшее лицо своего ребенка. При этом воспоминании сознание ее словно захлестнуло бурным потоком, низвергнувшимся со скал.

— Это был ваш самолет?

— Нет. Но все очень схоже.

Узнает ли он когда-нибудь причину, которая привела ее к нему? Это преследующее человека чувство одиночества, против которого бессильны любые уловки? Сандру охватило желание бросить ему вызов, спровоцировать, завладеть его разумом, заставить забыть обо всем, повернуться только к ней.

— Знаете, мы с мужем просто хорошие друзья.

— Однако не думаю, чтобы он обрадовался, увидев вас здесь.

— Я тоже не думаю. Он не так равнодушен, как мне иногда кажется. Но как бы то ни было, супружеская измена в моих глазах — вовсе не грех.

Сент-Роз не реагировал на ее слова, но Сандра была убеждена, что он слушает с напряженным вниманием.

— И я спрашиваю себя, — продолжала Сандра, — что же такое настоящий грех? Можно ли, например, считать, что грешно убивать маленьких девочек? Это послужило бы мерилом.

Прижавшись лбом к стеклу, Сент-Роз продолжал смотреть в сад, словно там, внизу, среди тощих деревьев, его подстерегала какая-то опасность.

— Как бы то ни было, — заметила Сандра, — похоже, будто я родилась прежде, чем было придумано понятие греха. Моя душа, я в этом уверена, возникла во времена сотворения мира, еще до того, как начали искупать наши грехи и нести нам спасение. Словом, у меня душа в некотором роде доисторическая.

Дождь прекратился. Ветви деревьев под окном блестели от влаги. Сент-Роз не спеша вернулся на середину комнаты и подошел к Сандре, заложив руки под мышки, будто он озяб; под его взглядом у нее перехватило дыхание, но она продолжала улыбаться. Потом быстрым движением бросила сигарету в пепельницу.

— Вы ни во что не верите, — грустно сказал Сент-Роз. — Ваша маленькая душа бежит куда-то не останавливаясь, как ночью светлячки на кладбище.

— Я верю только в одно: вот в эту минуту я жива. Вчерашнего дня нет и никогда не было. Точно так же, как и часа, который должен наступить, пока еще не существует. Вне этой минуты все — лишь паскалевская тишина, астральная пустота, гипнотический сон — словом, все что угодно, по вашему выбору.

Теперь он стоял около кровати, и по лицу его видно было, с какой силой желание овладело им. Это было, наконец, то, чего она так хотела, и что-то в ее существе, давно уже очерствевшее, затрепетало, раскрылось, ярко расцвело в волнах мужской страсти, постепенно обволакивавшей ее. Словно какая-то неведомая молния пронзила глубины ее существа, ранила ее, освободила, избавила от страхов. Когда Сент-Роз, протянув руку, сорвал с нее кимоно и обнажил ее грудь, Сандра запрокинула голову и закрыла глаза. Она еще улыбалась, когда он положил ее на кровать и тесно прижался к ней.

6

В пятницу в середине дня Сент-Роз пошел к Филанджери, чтобы встретиться с Лукой. Он предупредил маркизу, что вернется домой только на другой день утром. Она ни о чем не спросила, но сказала, что в случае срочной необходимости он может позвонить ей по телефону, говоря о себе в третьем лице. «Будем считать, что ваше имя — Тиберио. Был такой Тиберио, когда мне было семнадцать, моя первая любовь!» Она обещала также не говорить ничего Сандре и Луиджи, кроме самого необходимого: что он останется на ночь у партизан, чтобы условиться насчет побега.

— И все. Вы знаете мою невестку. Очень взбалмошная. Я в молодости была на нее похожа. И я ее понимаю. Она мне, впрочем, куда ближе, чем Луиджи, хоть он и мой родной сын. Поэтому я часто прощаю Сандре ее выходки.

Сент-Роз осторожно вышел на улицу. Опять объявление: «Римский муниципалитет! Запрещается…» Можно подумать, что в городе свирепствует эпидемия! Но опасней всего полицейский кордон! Сент-Роз шел, припадая на раненую ногу, на душе было тревожно, но жизнь казалась захватывающей и прекрасной! Ощущение, что он находится в сердце большого города, замкнувшегося в себе, волновало его. Каждый сквер, каждая улица, каждый фонарь казались ему исполненными нерушимой гармонии, как все предметы на борту корабля, одиноко плывущего в открытом море. Тусклое солнце пряталось меж туч. Сент-Роз равнодушно поглядывал на проезжавшие по улице немецкие грузовики с солдатами и думал о Сандре и о волнении, охватившем его при встрече с Луиджи за ужином — всего через час после того, как он обладал его женой. Боже, какой она была пылкой. Он вспоминал ее стройное тело, трепетные бедра, истомленное страстью лицо. Он ни о чем не жалел и все-таки был недоволен собой, осуждал себя за внутреннюю раздвоенность и за то, что вынужден теперь притворяться, пока не покинет Рим. В конце улицы стремительно текла река. С тех пор как Сент-Роз ушел из палаццо, время ускорило свой ход, и он понял, что, в сущности, у него только одно желание: бежать в Абруццкие горы. Со дня прибытия в Рим он жил лишь ожиданием побега, и мысль об этом, как спрятанный бриллиант, не переставала сверкать где-то в тайных глубинах его существа. Ну что такое Сандра? Одна из многих женщин, встреченных им на жизненном пути! Но пока эта мысль зрела в его сознании, инстинкт предупреждал о том, что он напрасно пытается обмануть сердце, что это не просто любовное приключение и что в этой женщине таится страшное зло, которое может поразить его.

Полчаса спустя Сент-Роз входил в дом, где жил Филанджери. Скульптор встретил его так же приветливо. Он был одет в свой обычный черный свитер. В доме было холоднее, чем на улице.

— Пойдемте в мастерскую. Я сейчас затоплю печь. Хотите вина или горячего молока?

— Вина.

В ожидании Луки они говорили о войне и о последних новостях, переданных по Би-би-си. Печь начала гудеть, и от тепла запотели оконные стекла. Глиняная статуя, накрытая покрывалом, походила на привидение. Против Сент-Роза стояла отлитая из бронзы кошка, подстерегающая добычу. Казалось, что тело ее — сгусток электрической энергии и что вся она готова к прыжку за чем-то жизненно необходимым. И кошачья морда, и торчащие уши предвещали неминуемую схватку. Эта напряженность пленила Сент-Роза больше, чем изящество и чистота форм, словно он увидел в ней пластическую интерпретацию своего собственного внутреннего напряжения. Живая модель бронзовой кошки, зябко свернувшись клубком, лежала в корзинке. Филанджери предложил сыграть в шахматы и расставил на доске фигуры, которые сам выточил из черного и лимонного дерева. Прежде чем начать игру, он задернул занавеси на окне. Окно это как бы обрамляло скопившиеся над крышами лиловатые тучи, которые, казалось Сент-Розу, весьма подходили к тому, что он называл «океанским безмолвием» города. Погруженный в это безмолвие, он представил себе ожидавшую его Сандру, ибо она его ждала, он был уверен и не мог не признаться себе, что эта мысль доставляет ему удовольствие.