— Об этом и о многом другом мы поговорим завтра, — заметил Духанин и, посмотрев на часы — до окончания допроса оставалось еще несколько минут, — спросил: — Скажите мне: что для вас Родина? И как вы к ней относитесь?
Поляков с усмешкой ответил:
— Да никак! Она для меня — абстрактное понятие.
— Ну как же так?! — удивился следователь. — Для всех слова «Родина», «честь» и «патриотизм» — это святые слова…
— Для меня они тоже были святыми в годы войны, а потом… Не хочу больше говорить об этом.
— Но как же могло так случиться, что для боевого офицера, орденоносца, генерала-разведчика Родина стала вдруг абстрактным понятием?
— Очень просто. Я считал всегда, что страна, которую я защищал в годы войны, должна была дать мне больше, чем дала. За шестнадцать лет после окончания войны коренным образом изменилась в стране обстановка, произошло и перерождение моих взглядов на жизнь. Я взял себе за принцип: брать от жизни или все, или ничего! А всего моя Родина не давала мне и не могла тогда дать…
— Вот ведь как! Или все, или ничего! Неужели вы, Дмитрий Федорович, и в самом деле считали тогда, в тяжелые послевоенные годы, что Родина вам, как ее защитнику, что-то недодала?.. А не кажется ли вам, что она, наоборот, незаслуженно передала вам столько лишнего, что не отработать вам этого еще десятки лет?!
— Нет, не кажется. Мне хотелось жить достойно, а все остальное — патриотизм, Родина, дело партии — все это ерунда!
Духанин не ожидал услышать от фронтовика, бывшего военного атташе таких злобных, ядовитых слов и потому, с трудом сдерживая себя, с некоторым возмущением в голосе парировал:
— Вот с такой крохоборческой идеологией и принципами — или все, или ничего — некоторые и обрекали себя и своих близких на вечный позор. Для основной же массы советских людей честь была, есть и остается превыше всего. С вами, Дмитрий Федорович, мне все понятно: честь и совесть уже давно покинули вас. Но Родина Дмитрий Федорович, дается нам всего один раз до самой смерти.
— Я согласен с вами. И потому я сегодня здесь, а не в Америке. Хотя мне не раз предлагалось перебраться туда и из Индии, и из Бирмы.
Духанин снова посмотрел на часы, потом на Полякова и, поморщившись, сказал:
— А вот о том, кто вам предлагал перебраться туда и за какие заслуги, мы поговорим на следующем допросе…
Несмотря на вскрывавшиеся в ходе следствия все новые и новые факты предательской деятельности Полякова, угрызений совести он по-прежнему не чувствовал. Следователь понимал, что напротив него сидел преступник, с которым он должен постоянно поддерживать хорошие отношения на уровне доверия и откровенности, внушать подследственному профессиональное уважение и понимание его положения. И все это делалось Духаниным ради того, чтобы разоблачить предателя, у которого уже был ярлык врага, и эта оценка его не менялась, хотя вскрывались и хорошие стороны этого человека. Как врач привыкает к тому, что пациент испытывает боль после проведенной тяжелой операции, но по этому поводу хирург не падает в обморок, так и следователь, имея дело с разными обстоятельствами, в том числе и с ужасными, не пересматривает каждый раз своего отношения к сидящему напротив обвиняемому. Свои чувства и недовольство в таких случаях скрываются. Поэтому мозг следователя, не имея передышки, был в постоянном напряжении и днем и ночью. И если об этом Духанину приходилось раньше читать или слышать, то теперь довелось познать на собственном опыте.
Придерживаясь ранее избранной тактики допроса — благожелательного отношения к допрашиваемому и удержания инициативы в руках следствия, Духанин, прежде чем выяснить, кто же из американских «дипломатов» предлагал Полякову остаться за границей, а затем перебраться в США, решил поменять тему допроса и вернуться к выяснению причин провалов разведчиков-нелегалов. К тому времени оперативно-следственная группа завершила свои исследования серии загадочных провалов. Показания отдельных сотрудников ГРУ о том, что это было делом рук Полякова, являлись, конечно, важными, но не имели каких-либо доказательств, и только с помощью объективного выяснения всех обстоятельств можно было рассчитывать на полное понимание происшедших событий и выявление действительного предателя девятнадцати нелегалов. В их длительную подготовку для тайной работы за рубежом вкладывались большие деньги, эти люди составляли золотой фонд советской разведки, они проживали в чужих странах по поддельным документам, ходили по лезвию ножа и находились там многие годы без близких родственников и знакомых..
Глубокий и детальный анализ реальных потерь в агентурной и нелегальной сети ГРУ, который применили следователи группы Духанина по каждому фигуранту, позволил окончательно установить вину предателя Полякова. Поэтому на допросе Духанин, имея данные объективного анализа, потребовал от арестованного генерала подробного отчета о всех агентах, находившихся на связи в период его работы в США, а также о разведчиках-нелегалах, действовавших в зоне ответственности его резидентуры. Этому было посвящено несколько продолжительных допросов, и на каждом из них Александр Сергеевич буквально выжимал из него показания, требуя их с такими подробностями, что Полякову невольно приходилось как бы еще раз переживать время своих первых командировок в США.
Закончив выяснение обстоятельств провалов разведчиков-нелегалов, следователь неожиданно для Полякова перешел к его работе в Рангуне:
— Из оперативных материалов ГРУ усматривается, что в период служебной деятельности в Бирме вы поддерживали тесные взаимоотношения с военными атташе из Франции, Израиля и Индии. Назовите их, пожалуйста, и дайте показания: какого характера были эти отношения? Чем они закончились?
Поляков нервно дернулся и осторожно начал:
— Военным атташе Индии был полковник Митра, из Израиля — полковник Ашер Гоннен, а из Франции — подполковник Андре Готье. Он же был военным атташе и в Таиланде. Мои отношения с ними носили обычный служебный характер. Как все военные дипломаты, мы обменивались малозначимой, несекретной информацией. Лично я, чтобы показать Центру свою активность в подборе и изучении иностранцев, преподносил их в донесениях в Москву как кандидатов на вербовку. А чтобы убедить руководство в полезности и перспективности контактов с ними, я в своих отчетах в разведцентр сообщал полученные якобы от них сведения, хотя на самом деле информация исходила от других источников резидентуры. Попытки перевести работу с Готье, Митрой и Гонненом на агентурную основу успеха не имели. Готье и Гоннен вскоре уехали домой, даже не поставив меня в известность. Митра оставался в Бирме, но никакого проку от него не было…
— Получается, что вы тогда «липовали»? — прервал его следователь.
На лице Полякова расцвела сладчайшая улыбка.
— А кто из нашего брата не «липовал» тогда? Все разведчики в той или иной мере не только «липовали», но даже иногда и переписывали из газет нужную им информацию для передачи ее в Москву.
— Ну хорошо. А теперь я попрошу дать показания о ложной «разработке» американского разведчика Пола Диллона в Индии, о встречах с ним и что вы выдали ему.
Поляков, не колеблясь, назвал всех своих подчиненных, работавших в бомбейской и делийской резидентурах, а также хорошо знакомых ему по работе в Центре сотрудников разведаппаратов ГРУ во Вьетнаме, Бирме, Китае, Камбодже, Гонконге, Лаосе, Малайзии, Филиппинах, Сайгоне и Сингапуре.
— Работая в Москве начальником направления стран Юго-Восточной Азии, я знал об их командировках в эти страны, — пояснил генерал Поляков. — И потому предоставил Полу Диллону исчерпывающую о них информацию. Если подсчитать, то я выдал тогда более сотни разведчиков из ГРУ и агентурную группу нелегалов в Сайгоне из шести французов во главе с Дином… — Поляков сделал паузу, припоминая что-то еще, потом добавил: — Все операторы из ЦРУ, и особенно Джон Мори из ФБР, всегда интересовались судьбой моих коллег, провалившихся за границей. Американцы хотели знать, навсегда ли такой разведчик потерян для советских спецслужб. И может ли он выезжать потом за рубеж в новые командировки. Я сказал тогда, что после разоблачения Пеньковского практика ГРУ основывалась на правиле, согласно которому «провалившийся» разведчик отводился от загранкомандировок. Со временем эта линия была пересмотрена и к решению подобных вопросов стали подходить дифференцированно и более гибко. Должен еще заметить, что американцы относились крайне заинтересованно, когда речь шла о кадровых перестановках. То есть я хочу сказать, что они стремились быть в курсе всех перемещений и назначений офицеров нашего ведомства.