— Чье указание? — крикнул из последнего ряда Юрка Карпинский.

— Деканата и лично декана, — ответил Тимофей.

— Деканат, а тем более лично декан не могут давать комсомольской группе никаких твердых указаний, — встал с места Эрик Дарский. — Комсомольская группа сама должна решать вопрос о персональных делах своих комсомольцев.

— Вот мы сами и решаем этот вопрос, — поднялся в первом ряду староста группы Алексей Белов. — Вчера Пахомов пропустил шесть часов лекций и два часа семинарских занятий. Позавчера — четыре часа лекций и два семинара подряд. В понедельник— целых три лекции. Что же это, товарищи, получается? А получается весьма печальная картина— двадцать два часа только за первые три дня недели. А сколько раз приходил Пахомов на лекции на прошлой неделе? Всего один раз… Так вот, я вас спрашиваю, товарищи комсомольцы, разве этого недостаточно для того, чтобы возбудить против Пахомова персональное дело за его недисциплинированность?

— Ты еще уголовное дело против него возбуди! — крикнул Рафик Салахян.

— Я поддерживаю предложение Белова о персональном деле Пахомова, — сказал Степан Волков. — Государство отпускает средства на наше образование, профессора читают нам лекции, чтобы расширять наш кругозор. А что делает в это время Пахомов? Он эти средства пускает на ветер, он свой кругозор расширять не желает. Зачем же он тогда числится в университете? Зачем занимает место среди студентов нашего факультета? Ведь он же совсем не использует право на образование, которое бесплатно дает ему государство. Так, может быть, этим правом на бесплатную учебу воспользуется кто-нибудь другой? Может быть, на эти денежки поучится какой-нибудь парень или девушка, которых папа с мамой способностями не наградили, которые золотых медалей не получили, н. о которые хотят учиться, хотят лекции слушать, на семинарах заниматься и приобретать знания?

— Молодец, Степан, правильно! — крикнула Сули-ко Габуния. — Хватит нам с Пахомовым нянчиться, хватит его на руках носить! Он взрослый мужчина, а не мальчик, и должен нести ответственность за свое поведение. Мы все видим — Пахомов совершенно не хочет учиться. И прав был декан, когда сказал, что все сданные Пахомовым экзамены — сплошная липа! Разве мы не знаем, как сдавал их Пахомов? Все это происходило на наших глазах. Пахомов морочил головы преподавателям, требовал вопросы на сообразительность и не знал никакого конкретного материала. Но когда мы окончим факультет журналистики и начнем работать в газетах и журналах, от нас будут требовать знаний, а не умения сдавать на халтуру экзамены. А таких знаний у Пахомова никогда не было и не будет. Я поддерживаю предложение о разборе персонального дела Пахомова.

— Разрешите мне? — поднял руку Боб Чудаков и, быстро сбежав вниз, встал рядом с Тимофеем Головановым. — Я смотрю, у нас здесь все жутко принципиальные люди собрались. Разве это собрание? Это же утро стрелецкой казни, а не собрание. Выбрали одного человека и долбим его кувалдой по голове: ты и такой, ты и сякой, и при голосовании воздержался, и экзамены сдаешь на халтуру. Ужас, а не человек! Просто демон какой-то с хвостом и рогами… А мы все сами ангелы, да? У нас крылья расти начали? Лопатки на спине болят? Да кто из вас ни разу не халтурил на экзаменах? Кто ни разу шпаргалкой не пользовался? Поднимите руку!.. То-то и оно. И поэтому не надо, дорогие товарищи однокурсники, все на одного человека сваливать. Сначала на самих себя надо посмотреть, а потом уж других воспитывать. Как говорится, в чужом глазу соломинку увидели, а в своем!..

И, не закончив мудрое изречение, Боб Чудаков с досады махнул рукой и рысью взбежал к потолку, в свой последний ряд.

А навстречу ему уже мчался к трибуне Юрка Карпинский.

— Сулико Габуния говорила здесь о нашей будущей профессии, — безо всяких вступлений начал Карпо. — Так вот и я хочу об этом поговорить. Вчера у нас была лекция по политэкономии. На ней нам рассказывали о прибавочной стоимости. Скажи мне, пожалуйста, Сулико, если в будущей твоей газете, где ты станешь работать, тебе предложат написать статью о прибавочной стоимости — хватит тебе только тех знаний, которые ты получила на вчерашней лекции?

— Карпинский, ты уводишь собрание не в ту сторону, — строго сказал Тимофей Голованов. — На что ты намекаешь, когда говоришь о прибавочной стоимости?

— А намекаю я вот на что, — поучительно поднял вверх указательный палец правой руки Карпо. — Скажем, Боб Чудаков хочет в своей будущей журналистской жизни заниматься проблемами музыки. Имеет он на это право? По-моему, да. Боб сам играет на рояле, хорошо знает ноты, разбирается во всяких там гармониях, сольфеджиях и прочих фа-диезах. А где он узнал об этом? На лекциях? Как бы не так! Он сам всем этим интересуется, на концерты ходит, специальную литературу изучает. Вот это и есть та самая прибавочная стоимость, те самые знания, которые он в своей будущей работе будет использовать.

— А какое имеет отношение то, о чем ты говоришь, — нахмурился Голованов, — ко второму пункту нашего собрания?

— Самое прямое. Пахомова ругают за то, что он увлекается спортом и слишком много времени проводит на кафедре физкультуры. А может, он хочет стать после окончания нашего факультета спортивным журналистом? Где же он еще сможет изучить проблемы спорта, как не на кафедре физкультуры? Ведь нам-то лекций о спорте никто не читает…

— Оставь ты свою демагогию, — поморщился Тимофей. — Для того, чтобы изучать проблемы спорта, совсем не обязательно пропускать лекции. Почему это проблемы спорта нужно изучать именно во время лекций по политэкономии или диалектическому материализму?

Слова попросила Изольда Ткачева. Одернув свой модный заграничный костюм (Инна и Жанна так и впились пламенными взглядами в иностранное швейное изделие), Изольда вышла на трибуну и гордо вскинула голову — гордость была главной чертой характера студентки Ткачевой.

— Товарищи, — сказала Изольда, — я предлагаю взглянуть на проблему, которую мы сейчас обсуждаем, с двух точек зрения. С одной стороны, Павел Пахомов действительно очень плохо посещает занятия. Он редко бывает на лекциях и не ведет никаких конспектов. В этом году я не видела его почти ни на одном семинаре. Но, с другой стороны, Пахомов действительно сдает все экзамены и зачеты. Как объяснить этот парадокс, я не знаю. Но тем не менее он существует, этот парадокс. Поэтому я и предлагаю обсудить проблему Пахомова с двух точек зрения. С одной стороны…

— Конкретно! — крикнула Светка Петунина. — Что ты предлагаешь конкретно?

Изольда гордо передернула плечами, фыркнула и сошла с трибуны. Она принципиально не терпела, когда ее перебивали во время выступления. Принципиальность была второй главной чертой характера студентки Ткачевой.

Место Изольды немедленно заняла Светка Петунина.

— То-ва-ри-щи!.. — взвыла Светка надломленным голосом.

Ей казалось, что именно так должна была выступать на комсомольском собрании сама Наташа Ростова, если бы она была не только графиней, но одновременно еще и комсомолкой.

— Товарищи! — в немом восторге перед трагичностью своего голоса закинула назад голову Светка и несколько секунд молча смотрела в потолок прямо над собой. — Мы решаем сейчас человеческую судьбу. На многие месяцы, а может быть, даже на годы вперед мы определяем сейчас жизнь человека, который три года учился вместе с нами. Когда Лев Толстой был зеркалом русской революции, он открыл законы диалектики человеческой души. Заглянем в душу Павла Пахомова. Что мы увидим там? Мы увидим там тоже диалектику души. Своеобразную, но диалектику — единство и борьбу противоположностей, переход количества в качество и, может быть, даже отрицание отрицаний. Передо мной выступала Изольда Ткачева, и она была абсолютно права, когда сказала, что на проблему Пахомова нельзя смотреть с одной точки зрения — исключить, мол, и все. Нет, на проблему Пахомова надо смотреть с двух точек зрения, то есть диалектически. Когда Лев Толстой…

— …был зеркалом русской революции! — хором крикнули из последнего ряда Боб Чудаков и Юрка Карпинский.