Батрак вежливо отстранил добровольного помощника и сам сел возле коровы. Его натруженные руки ловко замелькали, и тугие струи молока ударили в ведро. Уже немолодой человек, он справился со своей работой в считаные минуты. Подложив коровам свежего сена, он вытер руки о холщовый фартук. Я впоследствии неоднократно мог любоваться мастерством доения этого швейцарского крестьянина. От такого ежедневного труда на его указательных пальцах были твердые мозоли, а натруженные руки потрескались от работы с землей. Тогда я понял, что благополучие и достаток даются не просто, а тяжелым каждодневным трудом. Я и сейчас испытываю огромное уважение к простым сельским труженикам Франции и Швейцарии.

Прожили мы с Василием у вдовы несколько дней. Интересно было наблюдать за повседневной жизнью простой швейцарской семьи, за их укладом. Из уважения к хозяевам и мы стали перед каждой трапезой складывать перед собой ладони, как бы участвуя в их молитве. Хорошая эта традиция: обратиться мысленно к Всевышнему и поблагодарить его за жизнь и за хлеб!

Вечерами все собирались за столом, и шла неторопливая беседа. Мы рассказывали о нашей жизни, а хозяева о своей. Недостаточное знание языка компенсировалось показом семейных фотографий. Однажды со мной произошел казус. Молодая сестра нашей хозяйки пригласила меня после ужина посмотреть семейный альбом. Мы поднялись на второй этаж в просторную гостиную. В ней меня поразила большая кафельная печь-лежанка. До этого я никогда не видел таких печей. Вся комната сияла чистотой и уютом. Заботливо вытканные половички вели от двери прямо к столу. Вокруг стола стояли стулья. На них были постелены мягкие, расшитые подушечки. Этот нехитрый уют поразил меня, наверное, после всех пережитых мучений и лишений. Ведь не прошло и трех месяцев, как мы бежали из ада. Так вот, сели мы за стол, девушка открыла альбом. Переворачивая страницу за страницей, рассматриваем фотографии. А у меня, после голода, лагерной баланды и перемены в питании, началось бурление в животе. Я смутился, понимая, что девушка это прекрасно слышит. Уже только делаю вид, что рассматриваю снимки, пытаюсь задержать дыхание, заглушить утробные звуки — все бесполезно. Ерзаю на стуле, краснею и, не выдержав, выбежал из комнаты. Как же мне было стыдно!

Через два дня пришел родственник хозяйки и принес мне ботинки. Он объяснил, что это самый большой размер, какой он мог найти: «die grose Schuhe» («большие ботинки»). Но мне, чтобы их надеть, пришлось разрезать в подъеме. После этого я уже был обут и одет. Я был готов к поездке. Родственник сказал, что через два дня, в субботу и воскресенье, мы сможем заработать немного денег на дорогу до Берна. Мы должны будем два дня пилить и колоть дрова. Он поехал на велосипеде к себе домой в город Понтруит, расположенный недалеко от границы.

В последние дни я стал замечать, что хозяйка как-то странно, с подозрением посматривает на меня. Вскоре Василий смог узнать причину ее недоверия. Оказалось, что уже неоднократно родственники хозяйки говорили ей, что я, наверное, французский контрабандист, а вот Василий — действительно русский. Все объяснялось цветом волос. Я был темноволосый, а Василий — блондин. У швейцарцев, не видевших русских, сложилось мнение, что все русские должны быть светловолосыми, а я не вписывался в это представление. Долго я переубеждал добрую женщину. Но, как мне кажется, я не смог ее убедить. Дело в том, что французские контрабандисты скупали в Швейцарии дефицитные вещи (шоколад, табак, спички и т. п.) и переправляли в оккупированную Францию. Там все это выдавалось по карточкам. Поэтому контрабандисты могли хорошо заработать на перепродаже. Вот так и я неожиданно попал в их компанию.

В пятницу, когда достаточно стемнело, родственник хозяйки отвел нас в Понтруит. Там мы жили в его доме, пилили и кололи дрова. Дрова мы складывали под навес. После работы все вместе садились за стол. В первый день хозяин поставил на стол трехлитровый кувшин домашнего вина. Но, увидев, что мы его полностью опорожнили, в следующий раз дал вина каждому по стакану. Кувшин на столе больше не появлялся. К вечеру в воскресенье мы полностью закончили свою работу и вернулись в дом к вдове.

Отъезд назначили на вторник и стали готовиться к поездке. Хозяйка начистила до блеска нашу обувь, отгладила одежду. Мне на голову она предложила надеть традиционный национальный убор — полосатый колпак (как у сказочных гномов).

Я, посмотрев на себя в зеркало, категорически отказался и хотел надеть свой большой французский берет. Но теперь хозяйка запротестовала. Она сказала, что я в берете — вылитый французский контрабандист. В результате решил ехать вообще без головного убора.

Наступило утро нашего расставания. Хозяйка то и дело смахивала невольную слезу, видно, уже успела привыкнуть к нам за это время. Ее дочь тоже привязалась к нам и нет-нет да и обнимет кого-то из нас за колени, прижмется и лопочет что-то…

Утро, как и все эти дни, выдалось яркое, солнечное. Но настроение у всех перед разлукой было подавленным. Как жаль было расставаться с такими добрыми и чуткими людьми! Мы жили все это время как одна большая и дружная семья.

Было решено, что до Берна нас будет сопровождать сестра хозяйки. Обнялись на прощание. Не скрывая слез, милая, добрая женщина провожала нас. Не понимали мы ее слов, но и так все было ясно…

Как сейчас вижу ее у порога дома. Молодая женщина стоит, обняв за плечи девочку, и они машут нам на прощание. Вот они исчезают вдали за поворотом дороги…

Берн

Мы шагаем втроем по ровному асфальту швейцарского шоссе. Говорить особо не о чем. Солнце уже успело прогреть темную гладь дороги. До станции от дома нужно идти четыре километра, и я, с удовольствием сняв тесные ботинки, иду босиком. Кругом гористая местность, покрытая кое-где шапками лесов. Легкий ветерок временами дразнит запахом сена и предосенней прели. Неужели где-то сейчас идет война?

Вдали, за поворотом дороги показалась маленькая железнодорожная станция. Небольшое, как бы игрушечное, здание вокзала украшают часы. Они показывают полдень. На платформе нет никого, не считая толстого жандарма. Он стоит у входа в вокзал, заложив руки за спину и выпятив округлый живот. Фуражка с лаковым козырьком и пуговицы мундира блестят на солнце. Наша спутница купила нам в кассе билеты до Берна. Пока она их брала, жандарм с подозрением косился на нас, но не подошел и ничего не спросил.

Долго ждать поезда не пришлось. Сначала вдали появилось облачко белого пара, прозвучал тонкий, пронзительный свисток. Через минуту из-за поворота показался небольшой поезд: паровоз и пять вагонов. Пропустив вперед девушку, поднимаемся в вагон. Свисток паровоза, состав тронулся.

В вагоне мы сели отдельно от девушки. Мы решили не компрометировать ее, если в пути будет проверка документов. В вагоне пассажиров немного. За окном медленно развертывается перед нами панорама Швейцарии: горы, долины, ущелья, шапки лесов сменяют друг друга. Всю дорогу едем молча, чтобы не выдать незнание языка.

Прошло часа два с половиной — три, и люди в вагоне стали собираться к выходу. Вот и Берн. С толпой мы вышли на привокзальную площадь. Город меня поразил своей чистотой, ухоженностью и неторопливым ритмом жизни. Неспешно шли хозяйки с корзинками. Из подвальчиков пивных доносилась негромкая музыка. Молодые люди — наши ровесники — весело переговариваясь, гуляли, обнимая своих девушек. Простая мирная жизнь, как давно мы не видели ее! Центр города оказался в десяти минутах ходьбы от вокзала.

По узкой улочке наша проводница вывела нас на широкую, покрытую брусчаткой площадь. Напротив стояло красивое здание с колоннами. Фасад старинного особняка богато украшала изящная лепнина. Девушка сказала, что в этом здании находится правительство Швейцарии. Перейдя площадь, вошли в центральные двери Дома правительства. В вестибюле было прохладно и тихо. Широкая беломраморная лестница вела внутрь здания. Ее охраняли два офицера жандармерии. Гулко раздавались их шаги под высокими сводами дворца. Мы остановились при входе. Девушка подошла к одному из офицеров и стала объяснять причину нашего визита. После короткого разговора она направилась к нам. Уже по ее лицу было понятно, что переговоры окончились неудачей.