Монк снова заколотил в дверь, крича:

— Сиам, ты в порядке?

— Лучше заткнись! — откликнулась она.

— Почему ты не снимаешь трубку? — крикнул Монк.

— Сними трубку, мокрая крыса, — приказала она Барни. — Я скоро выйду.

Он сделал шаг от занавески к телефону. Она не покинула душа.

— Брось мне полотенце.

Он перекинул через занавеску полотенце. Рядом надрывался телефон.

— Это Зигги. Скажи ему, что вопреки здравому смыслу… В общем, сама не знаю почему, я тебя беру. — Она выключила воду, вышла из душа и стала вытираться. — Отвернись. Нечего таращиться бесплатно.

Он повиновался, не скрывая довольной улыбки. Она наблюдала за ним в зеркало. Он снял трубку и чуть не оглох от крика.

— Барни! — бушевал Зигги. — Ты что там, спятил? — Он хотел ответить, но Мотли продолжал рвать и метать: — Ты свихнулся? Относись к ней с уважением, или чтоб ноги твоей там не было, слышишь? — Мотли был полон решимости не дать Барни ответить. — Ты почему не отвечаешь? Не слышишь, что ли? Убирайся, молокосос! Ты меня слышишь? — Мотли глубоко вздохнул, чтобы справиться с раздражением.

— Да, — сказал Барни, слыша, как Сиам снимает с водопроводной трубы вешалку с платьем.

— Не подглядывать в зеркало! — напомнила ему Сиам.

Он посмотрел в зеркало. Стоило ему увидеть ее соблазнительное отражение, как его собственное тело прореагировало вполне недвусмысленным образом. У него пошла кругом голова, хотя для общения с Мотли требовалась не какая-то другая, а именно эта часть тела. Ему хотелось быть рядом с Сиам, правда, он опасался оскорблений, которые придется теперь выслушивать.

— Ты бы уважал председателя совета директоров корпорации с многомиллионной годовой прибылью? Я тебя спрашиваю! — Не дожидаясь ответа, Зигги продолжал: — В таком случае, изволь уважать ее, потому что она может принести не меньше. Если бы я называл ее «Сиам Майами Индастриз, Инкорпорейтед» и ее восхвалял бы «Уолл-Стрит джорнэл», ты небось отнесся бы к ней более уважительно? Еще бы! Так заруби себе на носу: это она и есть. И больше никогда этого не забывай. На нее еще будут вкалывать бухгалтеры, адвокаты, налоговые консультанты, клерки. Тебе что, надо познакомиться с квитанциями, посчитать выручку, прежде чем уяснишь, с кем имеешь дело?

— Мистер Мотли… — с трудом вставил Барни.

— Да, это я. — Мотли растерялся от того спокойствия, с которым Барни ответил на его поучения.

— Можете приступать к работе. Я ухожу.

Сиам как раз натягивала через голову платье.

— Не смей распоряжаться тем, чего у тебя нет! — рявкнул Мотли. — Нечего капризничать. Лучше скажи, что ты там учинил?

— Заставил принять душ.

— Вот это да! — Голос Мотли приобрел льстивые нотки. — Ты заставил ее принять душ? — Он не мог поверить своим ушам. — И она послушалась?

— Да. — Барни массировал трубкой прокушенное ухо.

— Она намылилась?

— Пускай сама ответит. — Он протянул трубку в сторону Сиам. — Он спрашивает, намылились ли вы.

— Зануда! — крикнула Сиам.

— Восхитительно! — Мотли ликовал. — И ты действительно принят?

— Был принят, а теперь сам колеблюсь.

— Ты заслужил прибавку в пять долларов. Что может быть лучше искреннего покаяния в виде денег? Прости мне мою ругань. Додж ставил к ее дверям деревянного индейца из табачной лавки?

— Монка?

— Его самого.

— Его вроде приняли на работу до меня.

— А теперь его место занял ты?

— Она только что согласилась на мою кандидатуру.

— Ангел, а не девочка, — заворковал Мотли. — Истинная богиня. Прошу тебя, Барни, сынок, останься с ней, будь ее поводырем! Ты нужен ей. И мне. Ты нужен ее психоаналитику. Ты нужен всем нам. Погоди, я сообщу эту новость Валентино. Так ты согласен? В каком еще деле можно добиться успеха, чувствуя себя кругом проигравшим?

— Главное, не называй меня своим сыном. Это богохульство.

— Хочешь меня обидеть? Хорошо, мы — чужие люди. — Но он недолго оставался разочарованным — Забыл тебе сказать: покупай ей в поездке скандальное чтиво и киношные журналы. — Голос Мотли поплыл, как будто он стал читать по бумажке, не надевая очков. — Надо же, дело в шляпе! Она в первый же день послушно принимает душ!.. — Голос окреп. — Желаю удачи!

Повесив трубку, Барни обернулся. Сиам успела одеться и теперь причесывалась. Он снял плащ и бросил его на свой чемодан. Как только он присел, чтобы обуться, Сиам пошла открывать дверь.

— Эй, погоди, дай одеться!

Она с улыбкой распахнула дверь.

— Сумасшедшая! — Он поспешно натягивал носки.

В гардеробную ввалились благодарные зрители и Монк; Барни постарался слиться со стеной.

— Что тут стряслось? — спросил Монк, оглядываясь в поисках Барни.

Сиам застенчиво показала кивком головы на натягивающего носки Барни. Посетители заулыбались, только Монк насупился. Барни ничего другого не оставалось, кроме как продолжать приводить себя в порядок под насмешливыми взглядами. Он из всех сил старался не поворачиваться к зрителям пылающим ухом.

Сиам отвела Монка в угол.

— Я позвоню тебе, если ты мне понадобишься.

Монк оглянулся, желая знать, слышал ли ее слова еще кто-нибудь.

— Прости, — искренне сказала она, — но тут уж ничего не поделаешь, я обязана подчиняться Зигги. Ему виднее, что мне нужно.

Ее манера обращаться с людьми была очаровательной. Монк смекнул, что прилюдно умолять взять его на работу значило бы потерять лицо. Он кивнул, давая понять, что будет вести себя, как джентльмен. Барни хватило этого кивка, чтобы уяснить, что перед ним человек, который достигнет в будущем завидных высот, раз умеет встречать новость о своем провале утвердительным кивком.

Бодрая поклонница обнаружила на полу мокрую мыльную тряпку — трусы Сиам, и обратила на них внимание всей компании. Из-под трусов, не превышавших размером носовой платок, продолжала течь вода.

Сиам как ни в чем не бывало подобрала свои трусы, как следует выжала их на глазах у гостей и жизнерадостно воскликнула:

— Ну и оргазм!

Глава 7

Сон сменился изматывающей дремотой. К лязгу колес пригородного поезда добавился требовательный голос Сиам:

— Хочу обратно в Нью-Йорк! Вези меня обратно!

Они еще не успели покинуть Нью-Йорк, а она уже выказывала свой дурной нрав. Барни знал, это отнюдь не нытье с похмелья. Ее одолевали тягостные воспоминания. Он испугался — слишком быстрое начало. Сиам прижалась щекой к его шее и воспаленному уху. Он высвободился. Приоткрыв заспанные глаза, он понял, что наступило утро; поезд медленно тащился мимо дощатых хибар и запасных путей, катил вдоль фабричных стен. Подол Сиам задрался непозволительно высоко, ее колени дырявили ему ноги. Скандальные газетенки и журнальчики валялись на полу. Спустив ноги, он чуть не поскользнулся на этой груде глянцевой бумаги.

— Что это за блевотина? — Сиам прижалась к нему, прося защиты от мусорного вида за окном.

Судя по убогой картине за грязным окном скрипучего старомодного вагона, они только что переехали через реку.

— Это еще только Хобокен.

— Ненавижу! — Она воспринимала вид города как личное оскорбление. Он понимал, каково ей.

Мучаясь от недосыпа, он разглядывал этот закопченный, обшарпанный район Джерси, казавшийся грязным даже в лучах утреннего солнца и только усугублявший его усталость. Все улицы были забиты видавшими виды машинами, они стояли впритык — бампер к бамперу — и дожидались «зеленого»: это спешили на утреннюю смену фабричные работяги. Поезд въехал в Джерси, вынырнув из тоннеля под Гудзоном. Рельсы проложил, должно быть, милосердный проектировщик — собрат дантиста, вырывающего зуб, прежде чем пациент успеет сообразить, что с ним происходит.

— Скоро отъедем подальше. — Он пытался утешить ее, вдохнуть в нее жизнь.

— Ты только подумай о людях, которые здесь живут! — Она опасливо клонила голову к одному плечу.

— Здесь, как и повсюду, живут славные люди.

— Раз они такие славные, почему бы им не взорвать эту помойку и не начать жизнь заново?