— Ну да, а то про что же?

— Я думаю про то, что здорово было бы увидеть нашу маму, хотя бы на фотографии. Интересно, какая она была? Я думаю, что очень молодая и красивая, — задумчиво проговорил братишка. — Да и на этого Стаса мне тоже хотелось бы посмотреть. Знаешь, мне почему-то кажется, что не мог он быть таким уж плохим, иначе как бы его полюбила мама?

— Гринь, выбрось ты это всё из головы, я тебя про другое спросить хотел, — жарко зашептал Андрейка.

— А про что?

— Как ты считаешь, можем ли мы по-прежнему считать себя родными сыновьями или уже нет? — послышался дрожащий шёпот из темноты.

— Андро, что ты такое говоришь? Я даже и думать об этом не стану. Ты же слышал, как нас этотбросил, даже не поинтересовавшись, что с нами станется, а ведь он нам по крови первый родственник. Разве он родной?

— Нет, Гринь, не родной он нам никакой, а так, не пойми что, а не отец. Наш папа никогда бы с нами так не поступил, хотя по родству, выходит, он от нас дальше стоит.

— Да что это за такое, родство какое-то? Вот я понимаю, когда друг за друга всё можно отдать, тогда родство. Выходит, что отец или мать — это не тот, кто родил, а тот, кто вырастил и не дал пропасть. Знаешь, Андро, я вот о чём подумал. А что было бы, если бы наши родители не взяли нас с тобой из больницы?

— Что и со всеми прочими. Определили бы нас с тобой в детский дом, да и дело с концом. А там, говорят, плохо. Только знаешь, нам всё равно было бы легче, чем другим, нас ведь двое, значит, никто из нас никогда, до самой смерти, одним не будет. А мама с папой для нас всё. Они нас от беды уберегли, не дали пропасть, я за них знаешь что? — землю переверну, лишь бы они живы были.

— Я тоже, — торжественно прошептал Гришка, — землю с тобой крутить пойду, потому как они нам родная кровь, и мы для них тоже родные навсегда, на всю жизнь.

— Да, Гриш, а мы с тобой сегодня мокрые ботинки в дом притащили, только маму расстроили.

— Так мы же их помыли. А потом знаешь, Андро, не в ботинках счастье, хотя и в них тоже. Мне даже показалось, что мама не очень-то и расстроилась. Давай постараемся, чтобы она больше не нервничала?

— Давай и папу тоже постараемся не расстраивать. Давай им на Новый год подарок сделаем?

— Давай, а какой, ты уже придумал? — возбуждённо зашептал Гришка.

— А чего здесь раздумывать-то? Они за испорченную обувь переживали, вот и давай новую выправим.

— А как?

— Очень даже просто. Если старые ботинки покрасить новой краской, то они станут словно только что из магазина.

— Здорово ты придумал. Только наша акварель и гуашь долго не продержатся, до первой лужи только.

— Ты, Гринь, не переживай сильно, мы же можем у папы из гаража для хорошего дела потихонечку немного масляной краски отлить. Я думаю, для такого случая он не против будет поделиться.

— Я тоже так думаю. А если краски хватит, мы и им сапожки обновим, вот все будут рады!

— Точно. Только надо не опоздать с подарком, а то скоро Новый год, а у нас ещё только одни планы, а дела никакого.

— Давай уж и тапочки заодно все обновим, помогать так помогать, — расщедрился Гришка.

— Нет, Гринь, это мы до следующего раза прибережём, чтобы родители слишком сильно не обрадовались.

Решив, таким образом, все текущие вопросы, близнецы закрыли глаза и сладко засопели.

Когда Лев говорил мальчикам, что их родной отец, Станислав Анатольевич Неверов, исчез из их жизни навсегда, он не кривил душой, желая оградить ребят от ненужных переживаний, он на самом деле считал, что всё обстоит именно так, а не иначе, но он ошибался.

В этом году Стасу исполнилось двадцать семь. Говорят, что когда мужчина приближается к тридцати, наступает его расцвет, но никакой прелести в этом возрасте Стас, сколько ни старался, разглядеть не мог. По его мнению, судьба отнеслась к нему жестоко. Скоро тридцать, а потом, словно снежным комом, замелькает сорок, пятьдесят, шестьдесят… А что он видел? Что в его жизни было такого, что бы можно было вспомнить, чем гордиться?

Мать, будто квочка, не отставала от него ни на секунду, превращая его детство в сущий ад; иногда ему даже казалось, что она, словно блоху под микроскопом, видит его насквозь, до самых костей, выворачивая не только карманы, но и душу. Играя роль благовоспитанного паиньки, он улыбался ей, выжимая слёзы умиления милыми нужными подарками, выдающимися ему словно в награду самим Господом Богом, а не родной матерью, а в глубине душе он ненавидел её. Господи, как он ненавидел её! Его возмущало в ней всё: её слова, покровительственные жесты и бессмысленное сюсюканье, педагогические замашки и взрывы пламенного негодования, если происходило что-то не так, как было запланировано.

На фоне железной матери отец выглядел жалким размазнёй, подкаблучником, не заслуживающим звания мужчины. Мягкий, нежный, любящий свою жену Леночку до обожания, беспокоящийся о её здоровье, Анатолий казался Стасу пародией на отца и мужа. Стас, стесняясь его, доходил до абсурда, желал, чтобы он исчез из его жизни: ушёл, подал на развод, умер, наконец! Да что угодно, он готов был жить в подворотне, на помойке, только не дома, где тяжёлый кованый каблук материнского сапога вытирался о тряпку отцовской слабости.

Что они ему дали, кроме того что сумели родить? Да ничего. Те восемнадцать лет, что он с ними прожил, казались ему кошмаром, равного которому найти было сложно. Да, в юности он наделал много глупостей, но что сделали они, чтобы помочь ему, чтобы вытащить из ямы, в которую он попал?

Играя в карты, он продул приличную сумму — что было, то было, но кто из нас не совершал чего-нибудь такого, чего можно было бы стыдиться всю дальнейшую жизнь? И потом, разве это такой уж грех, учитывая возраст и обстоятельства? А что придумали они, когда ему действительно потребовалась их помощь? Кроме того, чтобы прыгать с квартиры на квартиру, убегая от кредиторов и теряя последние копейки, что ещё были в семье, — ничего.

Глаза цвета болотной тины сузились в холодную щель, а красивые губы изогнулись в презрительной улыбке. Закинув назад тёмную блестящую чёлку, Стас с горечью усмехнулся. В этом году ему исполнилось двадцать семь, а родителям уже почти пятьдесят. Интересно, они до сих пор так и не поняли, почему он в свои восемнадцать решил уйти из дома, предпочтя считаться мёртвым?

Ему двадцать семь, а что у него есть? Всё, чем он владеет, — не его, оно чужое, снятое на время. У него нет дома, нет семьи, которой он мог бы гордиться, у него нет даже воспоминаний, которые могли бы согреть душу. Девушка, избавившаяся безо всякого сожаления от его будущего ребёнка, и та бывает с ним только тогда, когда в его кошельке звенят монеты.

В восемнадцать он был глуп, отказавшись от того, что ему предлагала жизнь. Наведя справки, он узнал, что на свете существуют два человека, которые являются частью его самого, — его сыновья, Григорий и Андрей.

Как глупо устроена жизнь. Его сыновей растит докторишка, дядя той самой Аньки, родившей в свои семнадцать от Стаса и умершей прямо там же, в роддоме. Нет, эту глупую тощую особу, Аньку Светлову, мать его сыновей, Стас не жалел. Дура она и есть дура, умерла — туда ей и дорога, а вот мальчишек жаль. Этот докторишка, Вороновский, — полнейшая тряпка и нюня, такой же, как и разлюбезный папаша самого Стаса. Что он может дать мальчикам?

Вот если бы забрать их к себе, тогда не всё потеряно, ведь им всего-навсего десять, из них можно было бы сделать настоящих мужчин, пока не стало совсем поздно. Увезти бы их далеко-далеко, куда-нибудь на край земли, где всё по-другому. Григорий Станиславович Неверов. Андрей Станиславович Неверов. Тогда было бы всё иначе и жизнь имела бы смысл.

Хотя, почему «бы»? Земля хоть и круглая, но достаточно большая, и Россия — не единственная страна.

От таких мыслей Стасу стало не по себе. Вот оно, чего он искал всю свою жизнь, вот оно то, что не будет для него чужим! Это единственное, что у него есть своё и за что ещё стоит бороться.