— Хочу посмотреть, что там будет сегодня.

— Через минуту я к тебе присоединюсь, — сказал он.

Ей уже не верилось, что вчерашняя ночь действительно была. А ведь она была, и еще что-то в ней продолжало существовать, и Сюзан должна была ухватиться за это. Она подошла к Блейку и провела рукой по его гладкой щеке. Он даже не пошевелился, и потому она сама наклонилась, поцеловала его и ушла.

Джозеф Харт водрузил на свой крупный римский нос пенсне; широкая черная ленточка похлопывала его по щеке, когда он говорил Сюзан:

— Еще небольшое усилие и это было бы современно. Наши молодые спесивые художники не знают этого, но различие между крайним классицизмом и крайним модернизмом весьма тонкое, хотя и невероятно важное. Вам удалось обзавестись своим собственным почерком. Ваши вещи совершенно оригинальны — может быть, немного массивны. Но в дальнейшем ваша работа станет более утонченной.

Старый мистер Киннэрд в этот день пришел снова. Он был уже вчера и ушел, не говоря ни слова. Сейчас он сидел на диванчике и рассматривал статуи. Приходили еще посетители, а раз Джозеф Харт удостоил ее беседы, то они с восхищением смотрели на нее. А затем она увидела Блейка. Он обменялся несколькими словами с отцом и подошел к ней. Сюзан слегка улыбнулась ему, но ничего не сказала. Джозеф Харт превратил их беседу в небольшую лекцию, и когда собралось еще несколько человек, чтобы послушать его, продолжил более профессорским тоном:

— Недостаточно быть оригинальным. Оригинальным может быть почти каждый. Даже мысль сумасшедшего или ребенка оригинальна. Критерием же художественного произведения является информация, которую оно несет. В противном случае оно не имеет никакой ценности.

И тут заговорил Блейк:

— Пожалуй, кое-что также зависит от индивидуума, воспринимающего художественное произведение. Может быть, он воспринимает только то, что является простым и само собой разумеющимся. Поэтому мы вряд ли можем судить об искусстве только в соответствии с тем, как на него реагирует данный субъект.

— Это не укладывается у меня в голове, — ответил Джозеф Харт. — Я бы, например, сказал, что эти статуи в своей массивности просты, но они решительно не являются таковыми по сути.

Блейк окинул их яростным взглядом:

— Я думаю, что суть их все-таки постижима, — резко сказал он, — по крайней мере, для образованного человека.

Так вот, значит, что думает Блейк! В своей ярости он открыл Джозефу Харту то, что тщательно скрывал от нее. Сюзан поняла, что ничего иного, кроме ревности, не могло спровоцировать его на такую ярость. Она уже и раньше замечала, что он завидовал другим художникам. Но если он ощущает зависть и к ней, то пропасть между ними преодолеть невозможно. Она знала наверняка, что ревность в Блейке сильнее любви. Пока спала его зависть, он был спокоен. А Сюзан разбудила ее совершенно нечаянно только лишь тем, что ее творчество понравилось старому, упрямому, богатому эстету, который к тому же обладал слишком большим влиянием. Этого ей Блейк никогда не простит.

Она в отчаянии осматривалась вокруг себя, ощущая непоправимость происшедшего. Народу становилось все больше. Наверняка, из праздного любопытства — из-за того, что написал Дэвид Барнс. Но люди оставались здесь, заинтересованные, и, возбужденно переговариваясь, переходили от одной скульптуры к другой.

…Какой от всего этого толк, если Блейк ей не простит! В этот момент в ней рыдала женщина, которая принадлежала Блейку: «Что в этом толку!»

Но Сюзан отвечала: «Ты — это еще не все. Ты всего лишь часть меня. А кроме того, существуют определенные критерии, которые все ставят на свои места. Если мои произведения хороши, то тогда Блейк неправ. Ведь существует также и справедливость, которая выше тебя».

Сюзан тихо выскользнула из толпы людей и присела к старому мистеру Киннэрду. Она не даст уязвить себя тем, что сказал Блейк. Он, конечно имеет право высказать то, что думает. Но она знала, что он метил не столько в Джозефа Харта, сколько в нее. Теперь это уже сказано, и он не может взять свои слова обратно. Он все еще продолжал спорить с Джозефом Хартом. Блейк, необычно прямой, стоял спиной к Сюзан. Харт жестикулировал, и широкая черная ленточка трепыхалась, подчиняясь взмахам его руки. Сюзан услышала тонкий, бесцветный голос мистера Киннэрда:

— Я вновь и вновь прихожу сюда, чтобы посмотреть на ваши статуи, моя милая. Они прямо-таки прирастают к моему сердцу.

— Я очень рада, — сказала она. Сюзан заметила, как Джозеф Харт сдержанно поклонился Блейку и отвернулся от него. Она ждала, что Блейк вернется к ней, но он не вернулся. Он прошел по галерее, минуту постоял у дверей и вышел.

— Даже не знаю, куда вас отнести, — говорил мистер Киннэрд, — и это меня злит. Я не могу определить ваш стиль. Блейку уже нашлось место — он явный модернист. Но вы — нет. К классике вы не имеете никакого отношения, и от французов в вашем искусстве нет ни следа. Что вы, собственно, имели в виду, моя милая?

— Не знаю, — ответила она. — Я и сама не могу отнести себя к какому-то определенному направлению. Я работаю, как дышу, не размышляя. Я просто даю волю своим чувствам.

— Ага, — сказал он мягко, — это, пожалуй, потому, что вы — женщина.

— Может быть, — сказал она, и теперь ей это было все равно.

— Вас к телефону, мисс Гейлод, — сказал ей кто-то. День уже почти кончился. Ей не хотелось идти домой и потому она осталась здесь, пытаясь в одиночестве преодолеть неприязнь к Блейку. В телефоне голос Кроуна сказал ей:

— Мадам, для вас телеграмма. Прочитать вам ее?

— Пожалуйста, — сказала она удивленно, и Кроун прочел:

— «Папа очень болен. Приезжай немедленно. Мама». Должен ли я послать какой-то ответ, мадам?

— Да. Телеграфируйте по тому же адресу: «Выезжаю немедленно. Сюзан». И скажите Джейн, чтобы она для меня и себя упаковала самое необходимое, а моей сестре, миссис Беннифилд Родс, пошлите телеграмму в отель «Риджайна» в Палм-Бич, это уж вы, наверно, знаете.

— Да, мадам.

— Мистер Киннэрд дома? — спросила она еще.

— Нет, мадам, — ответил он.

Сюзан положила трубку и в изумлении огляделась: пришло столько людей, как никогда до этого. Она обратила внимание на худого смуглого мужчину с хмурым лицом, который останавливался у каждой статуи и быстро что-то записывал в маленький блокнот. Старый мистер Киннэрд опять вернулся и теперь с болью смотрел на «Итальянского мальчика». Он совершенно забыл о Сюзан, и она ушла, не попрощавшись.

Меньше, чем через час, она уже покидала дом Блейка; она оставила ему записку: «Мой дорогой, папа болен — спешу к нему. Я не могла тебя найти». — Она попросила Кроуна позвонить в клуб, где Блейк обычно бывал, но его там не оказалось. — «Я вспоминаю вчерашнюю ночь. Приезжай ко мне, если сможешь. Видимо, ты мне будешь очень нужен. Не знаю, что нас там ждет. Твоя Сюзан».

Записку она сложила, запечатала и подала Кроуну.

— Передайте это письмо мистеру Киннэрду, как только он придет.

Тот поклонился и закрыл за нею и Джейн дверцы автомобиля. Банти сразу же тронул с места. Кроун вошел в дом и закрыл за собой двери. Сюзан уезжала, увозя с собой воспоминание о закрытых дверях.

— Если бы я была суеверной, — думала она беспокойно, — но это не так. — Внезапно ее охватила острая тоска по Блейку. Сегодняшний его гнев ничего не значит. Он, наверняка, примчится к ней, как только обнаружит, что она уехала, и, может быть, там, в ветхом уютном и старом доме они снова обретут друг друга. Голос Джейн вырвал ее из раздумий.

— Мне еще в прошлый наш приезд показалось, что он плохо выглядит, — сказала она и вздохнула. — Ну, все мы там будем.

— Замолчите, Джейн! — прикрикнула Сюзан. — Вы всегда думаете о самом плохом.

— Да так уж получается, — сказала Джейн. — Нет, мадам, я всегда надеюсь на самое лучшее.

Сюзан не ответила. Она все еще была во власти мыслей о Блейке. Блейк не должен обижаться на нее из-за глупостей. Она неотступно думала о нем, и когда подъезжала к родному дому, и когда двери ей открывал Хэл Палмер.