— Думаю, я смогу это сказать, если вы позволите нам с Шарлоттой обыскать дом.

— Мы его уже обыскали, — подал голос Фридрих. Это был первый раз, когда он заговорил. Его английский был ходульным, а тембр голоса слишком писклявым для человека столь мужественной наружности.

— И ничего не нашли, — подхватил Вагнер, у этого голос оказался утробно рычащим.

— Мы можем догадаться о чем-то по зацепке, которая вам ничего не сказала, — ответил Слейд.

— Ладно, — согласился Штайбер, — только очень быстро.

Под присмотром солдат мы обследовали шато. Мебель на первом этаже была покрыта толстым слоем пыли, а старинная кухня завалена грязной посудой, она насквозь провоняла сгнившими продуктами. Я боялась, как бы здесь не оказалось следов биокультуры, выращенной Кавана, — тогда был бы риск заразиться, но мы не обнаружили ничего, в том числе никакого научного оборудования, и поднялись на второй этаж.

— Единственная комната, которой он здесь пользовался, — вон та, — указал Штайбер.

Мы со Слейдом вошли в крысиное гнездо, точно такое же, как в Тонбридже. Здесь тоже стояли неубранная постель и грязный ночной горшок, валялись бутылки из-под спиртного и одежда, разбросанная по всей комнате: видимо, он счел, что, поскольку ему оставалось жить всего несколько дней, она ему больше не понадобится. Оставил он также и канистры разных форм и размеров, мотки веревки, медные трубки и банки со следами химических порошков.

— Вы сказали, что изобретение доктора Кавана представляет собой бомбу, — вспомнил Штайбер, пока Слейд выдвигал ящики в платяном шкафу, а я искала бумаги в секретере. — Что же это за новая бомба, которая способна убить гораздо больше народа, чем уже существующие?

У Слейда не было выбора — пришлось поделиться со Штайбером опасным секретом Кавана. Секретер оказался пуст. Я перешла к письменному столу. От спешки и волнения у меня дрожали пальцы; мы не могли позволить себе разозлить Штайбера медлительностью и должны были поймать Кавана прежде, чем он устроит свою демонстрацию. Я отчаянно надеялась найти что-нибудь, что даст нам преимущество перед Штайбером, подскажет идею, как не позволить ему подобраться к Кавана и его изобретению первым.

— Ach, mein Gott![12] — воскликнул Штайбер, когда Слейд рассказал ему о «болезни сортировщиков шерсти», микроорганизмах и болезнетворных культурах. — Кавана прав: кто будет владеть этим знанием и этими биологическими культурами, тот будет править миром! — Казалось, его, в отличие от нас со Слейдом, новость скорее обрадовала, чем ужаснула. — Царь будет чрезвычайно доволен.

Ящики стола были набиты скомканными обрывками бумаги, исписанными характерным неразборчивым почерком Найала Кавана. Среди них я наткнулась на аккуратный чернильный рисунок массивного продолговатого кособокого креста: один конец перекладины у него был толще другого. Пространство внутри контура было испещрено линиями и прямоугольниками с не поддающимися расшифровке надписями. Некоторые из них были отмечены стрелками и крестиками. В центре креста Кавана нарисовал небольшую картинку: клиновидная колонна поднималась из какого-то овала, с ее вершины, словно волосы с макушки, струились волнистые линии. У меня возникло странное ощущение чего-то знакомого. Этот рисунок представлял собой отнюдь не плод воспаленного воображения Кавана, а что-то реальное, место, которое я видела. Но где?

Тень упала на листок: Штайбер смотрел на него через мое плечо.

— Что это?

— Думаю, карта, — предположила я.

— Карта чего? — Слейд подошел к нам.

— Не знаю. — Но вдруг меня осенило: задолго до того, как поведать нам о своей идее, Кавана размышлял о том, где ее осуществить. Эта схема была тому доказательством и указанием на выбранное им место.

Посмотрев мне в лицо, Слейд догадался, о чем я думаю. Его взгляд сделался сосредоточенным.

— Ты знаешь. — Он постучал пальцем по рисунку. — Что это?

Шок от встречи с Найалом Кавана, усталость после испытаний в подземелье и ужас перед Вильгельмом Штайбером дурно сказались на моих мыслительных способностях.

— Не могу вспомнить, — призналась я огорченно.

— Думай! — взмолился Слейд.

Перед моим мысленным взором поплыла затуманенная картина; карта стала расплываться перед глазами. Откуда-то из глубин памяти послышались гул голосов, плеск льющейся воды и голос Джорджа Смита: «Здесь высоту крыши специально увеличили, чтобы под ней поместились росшие на этом месте деревья. Поэтому здание не вполне симметрично». Я сфокусировала взгляд на несимметричном кресте, нарисованном на бумаге, и в линиях увидела коридоры, в прямоугольниках — фантастические экспозиции современного искусства и механизмов посреди галдящей толпы, а в колонне посреди овала — стеклянный фонтан, весящий четыре тонны.

— Это Хрустальный дворец! — воскликнула я. — На Великой выставке. В Лондоне. Вот где Найал Кавана задумал продемонстрировать свое оружие!

Глава тридцать девятая

— Великая выставка — идеальное место, чтобы устроить задуманную Кавана демонстрацию, — согласился Слейд.

— Ее каждый день посещают тысячи людей, — подхватила я, — в том числе знаменитостей.

— Да, политиков, придворных, зарубежных сановных лиц и даже особ королевского происхождения. Ни в каком другом месте Кавана не смог бы найти более многочисленную и знатную аудиторию.

Мне стало дурно, когда я представила себе надвигающуюся катастрофу.

— Возвращаясь домой, гости разъедутся по всей Англии, Европе и Америке, повсюду сея болезнь.

— Должно быть, Кавана посетил Великую выставку перед отъездом из Англии, — предположил Слейд. — Места, отмеченные им на плане, вероятно, являются точками, где он решил заложить свои бомбы.

Штайбер выхватил листок у меня из рук, сложил его и сунул себе в карман.

— Нужно спешить в Лондон. Фридрих, выводи пленников из дома.

Фридрих колебался:

— А что, если они ошиблись? Если доктор Кавана направляется вовсе не на Великую выставку?

— Это самое подходящее место, — возразил Слейд.

Я кивнула, доверяя своей интуиции и исходя из того факта, что мы не обнаружили указаний на какое бы то ни было другое место.

Выстроившись цепочкой, мы поспешили из шато: Слейд впереди, Фридрих сзади вплотную к нему, целясь пистолетом ему в спину; затем Штайбер и мы с отвечавшим за меня Вагнером. За воротами ждал конный экипаж с извозчиком.

— Вези нас к паромной пристани как можно быстрее, — велел Штайбер.

Возвращение в Англию было жутким — океан бушевал. Я умирала от голода, но не могла ни есть, ни пить, потому что страдала морской болезнью. На следующее утро мы достигли Портсмута. Когда Фридрих и Вагнер вели нас по трапу, тошнота отступила, но я дрожала от страха: если мы найдем Кавана раньше, чем он устроит свою демонстрацию, то Штайберу мы больше не будем нужны; если нет, Хрустальный дворец станет начальным пунктом самой страшной в истории катастрофы. В любом случае жить нам со Слейдом оставалось недолго.

На вокзале, в зале ожидания, мы обнаружили огромную шумную толпу. Составы неподвижно стояли вдоль перронов. Люди сидели на лавках, на своих баулах, узлах и ящиках. Женщины укачивали плачущих младенцев и ругали капризничавших детей постарше. Мужчины кучковались вокруг билетных касс, выкрикивая вопросы, споря и сердито размахивая руками. Штайбер, расталкивая толпу локтями, пробился к кассе, оставив своих людей сторожить нас со Слейдом. Неподалеку стоял железнодорожный охранник, и Слейд обратился к нему:

— Простите, что здесь происходит?

— Произошло крушение поезда, — ответил тот. — Пока не очистят путь, поезда в Лондон ходить не будут.

Какой-то малыш, бегавший по залу, размахивая игрушкой, врезался прямо в ногу Фридриха. Фридрих потерял равновесие, его качнуло в сторону от Слейда. Вагнер сделал шаг, чтобы поддержать товарища. Воспользовавшись тем, что внимание пруссаков оказалось отвлечено, Слейд схватил меня за руку, и мы побежали.