— Не бойтесь, — сказал врач тихим монотонным голосом. — Расслабьтесь.

Я безвольно повиновалась ему, меня парализовало ощущение отстраненности — словно я смотрела на себя со стороны. Голова оставалась ясной, и способности наблюдать я не утратила, но чувствовала себя так, будто находилась под невидимым стеклянным колпаком, герметично отделявшим меня от моих же собственных эмоций. Ужас мой ничуть не умерился, но существовал отдельно от меня. Сердцебиение унялось.

— Она без сознания? — спросил голос, исходивший от человека, мне не видимого. Я различила акцент, который слышала прежде, в Бельгии, где познакомилась с несколькими пруссаками, говорившими по-немецки. У этого мужчины был точно такой же.

— Нет, — ответил врач. — Она прекрасно все сознает.

— Хорошо, — сказал пруссак. — Пожалуйста, приготовьте гальванометр.

— Я бы не советовал, — возразил врач. — Она слишком слаба и субтильна. Гальванометр может разрушить ее мозг прежде, чем вы узнаете от нее то, что хотите.

Я вспомнила Слейда, подсоединенного к аппарату, который посылал электрические разряды в его мозг. Интеллект я ценю больше, чем что-либо другое в себе, поэтому испытала бы облегчение, услышав, что ему не будет нанесен ущерб, если бы в тот момент мне не было все равно. Мне следовало беспокоиться о том, что эти люди собирались со мной сделать, но стеклянный колпак не пропускал никаких эмоций.

— Лучше воспользоваться методом, который называется месмеризмом, — продолжил врач, кладя плоские тяжелые металлические пластины мне на грудь и живот.

— Это что? — спросил пруссак.

— Магниты. Согласно теории великого доктора Месмера, они усиливают магнитные потоки в организме и делают мозг податливым для манипулирования.

Холодная тяжесть пластин расплющивала мне грудь и ребра. Лекарство не избавляло от боли, но позволяло спокойно ее переносить. Склонившись надо мной, врач сказал:

— Не двигайтесь и не разговаривайте, пока я не велю. Вы под полным моим контролем.

Мятежная искорка вспыхнула во мне, ибо я ненавидела, когда мне диктовали, что делать, но тут же и потухла, как будто под стеклянным колпаком, накрывавшим меня, не хватало кислорода, чтобы она могла разгореться.

— Она в состоянии говорить? — спросил пруссак.

— Назовите свое имя, — велел мне врач.

— Шарлотта Бронте, — вырвалось у меня помимо воли.

Он расстегнул ремни, которыми я была пристегнута к каталке. Это был шанс убежать, но тело оставалось инертным, оно меня не слушалось.

— Поднимите правую руку, мисс Бронте, — приказал врач.

Моя рука странным образом поднялась сама собой.

— Опустите.

Рука упала, ударившись о каталку.

— Она готова, — сказал врач.

Пруссак появился в поле моего зрения и встал рядом с доктором. Я узнала в нем иностранца, которого видела во время первого своего визита в Бедлам. На его лице с плотной блестящей кожей выделялись старые шрамы. Таких бледно-голубых глаз, как у него, я не видела никогда в жизни. Они напоминали окна, на которые лучи падают под таким косым углом, что почти весь свет отражается. Создавалось впечатление, что эти глаза видят, но никого не допускают заглянуть в душу их владельца.

— Мой коллега задаст вам несколько вопросов, — сообщил мне врач. — И вы будете отвечать ему только правду.

Я догадалась, что пруссак — это Вильгельм Штайбер, царский шпион. Значит, он и впрямь с преступными намерениями превратил Бедлам в свою вотчину. Все, что говорил Слейд, оказалось правдой. Мне нужно было не сомневаться в нем, а последовать его совету: забыть о нем и перестать ходить за ним по пятам. Я думала, что он отверг меня, а он защищал меня от Штайбера. И вот я во власти злодея.

— Зачем вы поехали к Катерине Ивановой? — спросил Штайбер.

Я догадалась, что он имел в виду Катерину Великую. Каким-то образом он прознал, что я была арестована на месте ее убийства.

— Я искала Джона Слейда, — произнесла я, хотя прекрасно сознавала, что не должна говорить этого, если хочу защитить и Слейда, и себя. — Я думала, Катерина может знать, где он.

Штайбер смотрел на меня с интересом охотника, изучающего животное, пойманное в расставленную им ловушку. Похоже, он был напрочь лишен таких важных человеческих качеств, как доброта и сострадание. Он казался человеком, состоящим из интеллекта, дисциплины и целеустремленности.

— Почему вы искали Джона Слейда?

— Потому что я люблю его. — Слова, которых я никогда бы не произнесла ни перед одной живой душой, непроизвольно слетали с моих губ.

— Откуда вы знаете Слейда?

Я не собиралась ему этого говорить, но лекарство и магнитные силы лишили меня самоконтроля. История нашего знакомства сама собой излилась из меня. Я рассказала Штайберу о своих приключениях в 1848 году и описала, как мы со Слейдом отвели угрозу от Британской империи. Я не только нарушила клятву хранить тайну, я выдала собственные сокровенные секреты: несмотря на то что стыд и чувство вины молотили по моему стеклянному колпаку тяжелыми кулаками, я поведала, как мы со Слейдом полюбили друг друга.

Закончив, я увидела на лице Штайбера то выражение, какое часто замечала на лицах людей, которым была только что представлена: невозможность поверить, что это маленькое невзрачное существо и есть знаменитая Каррер Белл. Теперь вот и Штайбер не мог поверить, что я сотрудничала с королевским тайным агентом и что мы вместе спасли августейшую семью.

— То, что она говорит, непременно должно быть правдой? — спросил он у врача.

— Либо это правда, либо она думает, что это правда. В теперешнем своем состоянии она не способна лгать.

Штайбер покачал головой, озадаченный не меньше, чем модная литературная публика при первой встрече с Каррер Белл.

— Вы нашли Слейда?

Как ни молила я Бога дать мне силы защитить Слейда от его врага, губы мои все равно произнесли:

— Да.

— Где?

— В зоопарке.

— Когда?

— В воскресенье днем.

В бледных глазах Штайбера замерцало удовлетворение. Унижение от беспомощности дополнило смесь чувств, которые я тщетно пыталась скрыть от своих мучителей. Я открыла Штайберу, что Слейд еще два дня назад находился в Лондоне.

— Что рассказал вам Слейд? — спросил Штайбер.

Из меня излилось все, что Слейд поведал мне в зоопарке, плюс то, что я узнала от лорда Истбурна. Я рассказала, что Министерство иностранных дел послало Слейда помогать русским революционерам готовить восстание против царя, а также разведать, что тот замышляет против Британии. Не забыла я упомянуть и то, зачем Слейд вернулся в Англию.

— Вы пытаетесь найти Найала Кавана и его изобретение, — бубнила я, — а Слейд идет за вами по пятам, чтобы остановить вас. — В эти минуты сдержать поток моих слов было так же невозможно, как сдержать потоп, хлынувший из разрушенной плотины.

Шок погасил удовлетворенный блеск в глазах Штайбера. Видимо, Слейду удалось не выдать своих тайных намерений даже под пыткой. Теперь благодаря мне Штайбер знал все. Но до конца я не осознавала, под какую угрозу поставила Слейда и себя, пока Штайбер не заговорил:

— Вы сказали, что я пытаюсь найти Найала Кавана и его изобретение. — Он ниже склонился ко мне, буравя меня взглядом. Я могла даже разглядеть теперь более мелкие шрамы, между другими, обезобразившими его лицо. Вдохнув воздух, окружавший его, я сделала тревожное открытие: Штайбер не имел запаха. — Значит, вы знаете, кто я?

— Да. — Здравый смысл мерцал где-то вдали, предупреждая, что следует остерегаться.

— Как меня зовут?

— Вильгельм Штайбер, — ответила я. — Вы — доверенный царский шпион.

Он отпрянул — естественная реакция человека, живущего под вымышленным именем, когда он слышит, как вслух произносят настоящее.

— Что еще вам обо мне известно?

Я увидела, как передо мной разверзается пропасть. Препарат и магниты напрочь лишили меня инстинкта самосохранения. Я ступила за край обрыва:

— Вы убили Катерину.

— Откуда вы знаете? — Штайбер говорил ровным, но угрожающим тоном.