— Вы признаете, что эти случаи приведения приговоров в исполнение путем умерщвления скрывались от органов прокуратуры, и представители прокуратуры не привлекались в этих случаях ни к участию в исполнении приговоров, ни к участию в составлении актов о приведении приговоров в исполнение?

— Порядок исполнения приговоров над осужденными к высшей мере наказания путем умерщвления без участия прокурора был установлен еще до моего назначения начальником отдела. Я в этом порядке ничего не изменил. Не имея возможности ввиду секретности постановки опытов указывать в актах действительный способ исполнения приговора, в актах в таких случаях способ приведения приговоров в исполнение вообще не указывался.

— А вы лично давали указания своим подчиненным Подобедову и Балишанскому в случаях умерщвления осужденных не привлекать прокуроров к исполнению приговоров?

— Я таких указаний не давал, и в этом не было надобности, так как такова была сложившаяся в подобных случаях практика еще до меня.

— Тогда вам придется познакомиться с показаниями Балишанского, на которого вы только что ссылались. Они несколько расходятся с вашими. Будучи допрошенным, он сообщил следователю вот что:

«Примерно в сорок пятом году, во время войны, меня вызвал к себе Герцовский и дал указание взять материалы на трех осужденных к высшей мере наказания немцев, содержавшихся во внутренней тюрьме, пойти во внутреннюю тюрьму к Миронову, проверить личность осужденных по материалам, имевшимся в отделе „А“ (то есть с приговором или решением особого совещания) и вместе с Блохиным или Яковлевым доставить осужденных в помещение, где приводятся в исполнение приговоры. При этом Герцовский сказал, чтобы к исполнению приговоров над этими тремя осужденными прокурора не привлекать».

Далее Балишанский показал, что эти трое осужденных были умерщвлены в лаборатории Могилевского.

— Правильно ли показал Балишанский об указаниях в отношении прокурора, которые ему дали вы? Если это так, то попрошу объяснить, почему вы избегали присутствия прокурора?

— Я не помню, давал ли я такое указание Балишанскому, но думаю, что необходимости в этом не было, так как Балишанский, принимая спецработу от Подобедова, был им проинструктирован о порядке ее исполнения…

Примерно в таком же ключе — сказать как можно меньше о себе и своей неприглядной роли, если возможно, спихнуть кое-что из собственного обвинения на других — вели диалог со следователями о причастности к делам лаборатории Судоплатов, Эйтингон, Наумов, Балишанский, Яковлев и другие бывшие генералы и полковники госбезопасности. Теперь эти бывшие вершители человеческих судеб, распорядители человеческих жизней ощутили себя вдруг в положении своих недавних жертв. Кажется, еще вчера они бесконтрольно повелевали и распоряжались по своему настроению каждым, кому, по несчастью, довелось попасться им на глаза. Разительный переход от полной власти к бесправию многих выбил из седла, низвел до положения самых настоящих изгоев общества. Любая щепка в неожиданно разбушевавшемся океане ими же сотворенного безбрежного зла казалась спасительным плотом, хватались за нее все. Но выбраться из кровавого водоворота суждено было очень немногим.

На закрытом судебном заседании специального судебного присутствия Верховного суда СССР по делу Берии и других 13–23 декабря 1953 года произошел примечательный разговор:

«Член суда Михайлов. Подсудимый Берия, в процессе предварительного следствия вы показывали: „Я признаю, что то, о чем свидетельствует Могилевский, является страшным, кровавым преступлением. Я давал Могилевскому задание о производстве опытов над осужденными к высшей мере наказания“. Эти показания вы подтверждаете?

Берия. Да, подтверждаю.

Член суда Михайлов. И далее, на вопрос, был ли Меркулов в курсе деятельности секретной лаборатории, вы ответили: „Безусловно, был полностью в курсе этого, так как он больше занимался этим“. Подтверждаете это показание?

Берия. Да, подтверждаю.

Председатель. Подсудимый Меркулов, вы согласны с показаниями Берии?

Меркулов. Я не знаю, что Берия подразумевает под словами „полностью в курсе“. Я только 7–8 раз давал разрешение о выдаче Могилевскому осужденных…»

Итак, эпизод с «лабораторией смерти» признан подсудимыми. Все сомнения в их причастности к творившимся в ее адских стенах злодействам развеяны. Какая разница, пять или десять раз давал Берия с Меркуловым разрешения на проведение бесчеловечных экспериментов? Это, как ни прискорбно звучит, детали, естественно влияющие на оценки и окончательное решение суда. Но самая суть в том, что они это делали.

Понятно, случаются ситуации, когда невыгодно иметь крепкую память. Вот и вроде бы находившийся в стороне от деятельности по разработке и испытаниям ядов Меркулов с трудом припомнил, например, что где-то в сентябре — октябре 1945 года по заданию Берии он командировал Могилевского, Наумова, Смыкова… в Германию со спецзаданием. Они должны были разыскать немецких специалистов, проводивших аналогичные эксперименты с ядами, наркотиками и другими химическими веществами над людьми. Искали по всей Германии — сначала по сохранившимся документам гестапо, архивов, концлагерей. Потом при помощи военной контрразведки опросили множество немцев, бывших советских военнопленных.

Но их постигло разочарование. «Захват» тогда планировался масштабным, а результаты получились довольно скромными. Странно, но, судя по докладам вернувшихся из заграничной командировки, ни серьезных документов, ни настоящих свидетелей — очевидцев экспериментов над людьми (не говоря уже о «пациентах»), ни заметных следов производства исследований по воздействию ядов на людей в их руки так и не попало. Видимо, там это дело было поставлено примерно так же, как и у нас, — никакой официальной информации. Не довелось встретиться и с экспериментаторами. Тем не менее кое-какие материалы они все же заполучили, так как Могилевский в своем докладе не преминул представить себя в более выгодном по сравнению с германскими исследователями свете. В сопроводительном письме к материалам, отправленным через управление МГБ в Германии на имя Меркулова в Москву, он указал, что результаты, которых добились гитлеровцы, «значительно ниже наших». Благо Наумов собрал кое-что, отыскал научную литературу по фармакологии, достал реактивы. Некоторые доказательства проведения в Германии аналогичных работ они нашли. К тому же одновременно с ними советские эксперты работали в концлагере Люблин, где трофеи оказались более весомыми. Потом это в обобщенном виде и было представлено в качестве свидетельства бурной поисковой деятельности в Германии. Все равно перепроверять их Меркулов не собирался.

Отсюда вырисовывается одна важная параллель. Уж если фашисты, чьи злодеяния были признаны тягчайшими преступлениями против мира и человечности, отстали от достижений лаборатории Могилевского, то как в таком случае надлежит определить его собственные деяния, поведение тех, кто инициировал и руководил ими?

Берии в такие проблемы вникать, понятное дело, было недосуг. Следователи и судьи почему-то не стали задаваться подобными вопросами, копать по-настоящему. Они просто ограничились констатацией факта.

Суд приговорил Берию к высшей мере наказания — расстрелу. Такая же участь постигла и других высокопоставленных деятелей карательного аппарата страны — Меркулова, Кобулова, Деканозова, Гоглидзе, Влодзимирского. Еще раньше были расстреляны Абакумов и Рюмин.

Итак, главные идеологи и организаторы злодеяний были наказаны. Воздадим должное Прокурору Советского Союза Роману Андреевичу Руденко. Многое сделал он и его подчиненные прокуроры и следователи для избавления страны от бериевщины. Хотя судьба Лаврентия Берии и его ближайшего окружения была предрешена не прокурором, а перепугавшимися соратниками, Руденко лишь, в отличие от своих предшественников, не стал примитивно повторять сценарии, по которым в свое время ликвидировали Ежова, Ягоду и иже с ними. Что ни говори, а Прокурор Союза затратил немало усилий для изобличения Берии, Меркулова, Кобулова и остальных бериевских окруженцев, в чем мы имели возможность убедиться.