Он‑то и начал активно пичкать меня психотропными препаратами, почти как пифию Дельфийского оракула, дабы усилить мои сверхчувственные способности. Я воспринимала своё пребывание в изменённых состояниях сознаниях как тяжёлую работу, поскольку вместо того, чтобы ловить кайф, как делают все порядочные наркоманы, мне приходилось выполнять требующие огромного психического напряжения упражнения, совершенствуя свои экстрасенсорные таланты.

Возможно, из‑за моей повышенной способности к концентрации, психотропные вещества воздействовали на меня не так сильно, как на большинство людей. При желании я могла волевым усилием в значительной степени подавлять их действие, и, как ни странно, я не привыкала к ним и не испытывала ни малейшего желания их принимать. Впрочем, к счастью для меня, ни героина, ни кокаина у моего бывшего не было, так что "крутых" наркотиков я так и не попробовала.

В дальнейшем мой второй экс окончательно свихнулся на почве парапсихологии. Он стал носить на голове жёлтую бумажную пирамидку, полагая, что это увеличивает его способность проникать в мысли других людей, и аккумулировать космическую энергию. Чтобы подчеркнуть свою причастность к таинствам даосских сексуальных техник, на правом запястье он вытатуировал наиболее неприличный синоним слова "пенис", который малолетние хулиганы обычно выцарапывают на стенках лифтов, а на левом запястье он изобразил то же самое слово, но только в зеркальном отражении.

Я вовремя сбежала от сдвинувшегося по фазе парапсихолога к психически уравновешенному третьему бывшему мужу и прекратила эксперименты с психотропными веществами, а мой бывший № 2 после перестройки подался в духовные учителя и начал давать семинары по достижению Высшего Сознания и методикам духовного самосовершенствования. Его ученики тоже носят на голове жёлтые пирамидки, аккумулируя космическую энергию.

И вот теперь, совершенно неожиданно, опыт управления изменёнными состояниями сознания мне вновь пригодился. "Внутренний страж" набирал силу, помогая мне упорядочивать и контролировать ощущения, хотя тело ещё и не повиновалось мне.

Я сконцентрировалась на том, что происходит вокруг. То, что я принимала за музыку Китаро, неожиданно приобрело смысл. Склонившийся надо мной Маута тихим монотонным голосом произносил какие‑то фразы, а его пальцы мягко прикасались к моему телу. Эти прикосновения порождали невыносимо приятные волны, прокатывающиеся по упругому жёлтому желе.

– Мой голос вливается в тебя, растекаясь по твоему телу, – вкрадчиво шептал индеец. – Он ласкает тебя изнутри. Его глубокие вибрации проникают в самую глубину твоего естества, доставляя тебе почти экстатическое наслаждение. Ты слышишь меня. Ты вбираешь меня в себя. Ты ощущаешь меня собой. Ты наслаждаешься мной. Ответь мне – ты чувствуешь меня?

– Да, – еле слышно выдохнула я, чувствуя, как внутри поднимается ярость.

Значит, Маута решил прибегнуть к наркогипнозу. Вот зараза! Ну ничего. Это мы уже проходили. Мой бывший № 2 тоже проделывал подобные штучки, но, как выяснилось, я была абсолютно негипнабельна. И, хотя под действием психотропных веществ внушаемые мыслеобразы реализовались почти мгновенно, мой внутренний контроль был слишком сильным, и я не забывала о грани между реальностью и причудливыми трансформациями восприятия в изменённых состояниях сознания.

– Мы созданы друг для друга – ты и я, – продолжал шептать Маута. – Я – тот мужчина, которого ты ждала всю свою жизнь. Мой взгляд, моё дыхание, мой запах, мои прикосновения воспламеняют тебя. Твоё тело изнывает в предвкушении страсти. Ты хочешь меня, ты жаждешь меня, ты изнываешь от желания.

– Да, – почти беззвучно произнесла я.

То, что я при этом подумала, лучше не цитировать.

Самое неприятное состояло в том, что, помимо воли, я реагировала на слова индейца. Его вкрадчивый шёпот мгновенно воплошался в физически ощутимые мыслеобразы. Меня захлестнуло почти невыносимое сексуальное желание. Я всё ещё могла контролировать себя, но я была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

Пальцы Мауты начали медленно расстёгивать пуговицы на моей блузке. Его прикосновения обжигали мою кожу, превратившуюся в вибрирующую от перевозбуждения эрогенную зону. Надо было срочно что‑то предпринять. И тут меня осенило.

Больше всего на свете я ненавидела запах варёной осетрины. Меня начинало мутить при одной мысли о ней. Если я не в силах поднять руку, чтобы заехать Мауте в морду, по крайней мере, я смогу здорово попортить ему мебель и ковёр, а уж от лирического настроя после этого и следа не останется.

В изменённом состоянии сознания мне ничего не стоило представить, что я нахожусь в гигантской кухне, заполненной бесчисленным количеством газовых плит. На каждой плите кипела огромная бельевая выварка, из которой высовывались крупные отвратительно белые куски варящейся осетрины. Моё воображение сработало настолько хорошо, что склонившийся надо мной Маута тоже превратился в огромного серебристого осетра с длинным хрящеватым носом и свешивающимися, как у донского казака, усами. Изо рта осетра и от его кожи тоже валил пар. Хотя этот осётр и не был в кастрюле, он каким‑то совершенно невероятным образом тоже варился, возможно, под воздействием проистекающей у него внутри химической реакции.

Запах осетрины душил меня. Он пропитывал все поры моего тела. Мне казалось, что ещё немного – и я умру.

Маута сообразил, что происходит, когда моё тело сотрясли первые рвотные спазмы. Громко чертыхаясь, он подхватил меня, как мешок с картошкой и бегом поволок меня в ванную комнату. Осетры преследовали меня. Они выскакивали из кастрюль и, балансируя на хвостах, мчались за нами по пятам. Меня рвало так неудержимо, что индеец испугался. Это могла быть аллергическая реакция на наркотик.

– Положи меня в ванну, – попросила я. – В ванну с холодной водой.

Маута открыл холодный кран на полную мощность.

– Не надо меня раздевать. Положи меня в воду в одежде.

В своём одурманенном состоянии я не учла только того, что я совершенно не переношу ничего холодного. Я помнила, что в кинофильмах, приводя наркомана или пьяницу в чувство, его ставили под холодный душ.

Когда индеец опустил меня в ледяную воду, мне показалось, что в моё тело вонзились сотни раскалённых игл. Я дёрнулась, словно от удара током и заорала так, словно меня сажали на кол злобные бритоголовые турки.

Маута вздрогнул от неожиданности и выпустил меня из рук. Моя голова мгновенно ушла под воду, и, возможно, благодаря этому, мои физические реакции перед угрозой смерти восстановились. Оттолкнувшись от дна, я вынырнула и судорожно вдохнула воздух.

– Помогите! Убивают! – ничего не соображая от ужаса, завопила я.

Дверь ванной распахнулась от мощного удара, и какой‑то мужчина в разорванной одежде бросился на Мауту.

Они упали, свалив на пол изящную керамическую полочку с банными принадлежностями.

Клацая зубами от холода, я выбралась из ванны и принялась судорожно растираться большим махровым полотенцем.

Драка шла с переменным успехом. На бледно‑фиолетовом фарфоре биде и на розоватом мраморе пола причудливым узором растекалась кровь. "Золото Атауальпы" ещё продолжало оказывать своё действие, и кровавые пятна превращались то в букеты алых роз, то в упаковки малинового йогурта.

– Помоги мне! – крикнул мужчина, голову которого Маута с остервенелым видом запихивал в унитаз.

– Фрэнк! Это ты? – неожиданно сообразила я.

– Я, я! Да стукни же его чем‑нибудь!

Я поняла, что надо в срочном порядке уносить ноги. Кто бы ни победил в этой битве – агент ЦРУ или будущий император Тауантинсуйу, мне уж точно не поздоровится.

Я оттолкнулась от стены и попыталась выбежать наружу, но ноги меня плохо держали, а пол был скользким от воды и крови. Я поскользнулась, и, больно ударившись обо что‑то затылком, отключилась, как перегоревший электрический утюг.

Я лежала на широкой кровати, покрытой красивым пятнистым покрывалом, имитирующим мех ягуара, и мне было тепло, сухо и хорошо, если не считать лёгкой ноющей боли в затылке. Вместо мокрой одежды на мне были надеты джинсы и голубая мужская рубашка.