— Охота тратиться на этихъ чертей.
Агаѳонъ не зналъ причины этой траты и эти постоянныя подачки солдатамъ полковъ, гдѣ служили господа, выводили его изъ себя. Иногда онъ по цѣлимъ днямъ ругался съ своими господами:
— На кой прахъ! восклицалъ онъ. — Ну тратились бы на себя по трактирамъ. A то дармоѣдовъ угощать! Они, дьяволы, готовы послѣднюю рубашку стащить.
Однажды Григорій Орловъ, чтобы отвязаться отъ старика, объяснилъ ему причину, заставляющую ихъ давать всякому солдату, измайловцу или преображенцу.
Агаѳонъ не согласился съ любимымъ бариномъ, продолжалъ качать головой, но молчалъ.
— Они васъ и такъ любятъ, рѣшилъ онъ однажды, — и нѣмцевъ тоже смерть не любятъ; стало быть, тутъ и безъ денегъ все какъ слѣдоваетъ быть.
Пріятели Орловыхъ были люди по большей части небогатые, нѣкоторые же безъ всякихъ средствъ. Они было предложили сдѣлать складчину, чтобы собрать сумму денегъ, необходимую для Котцау, но Орловы не могли согласиться на это. Подобнаго рода затрата со стороны пріятелей могла стѣснить ихъ на цѣлые полгода.
Наконецъ, однажды, уже на Страстной, Григорій Орловъ, написавшій брату Ивану Григорьевичу въ Москву, получилъ отказъ и такимъ образомъ послѣдняя надежда на полученіе необходимой суммы рушилась.
— Какъ ни вертись, а остается одинъ проклятый Тюфякинъ, сказалъ онъ Алексѣю. — Надо его теперь ловить и гдѣ ни попадется — бить, покуда не выколотимъ изъ него либо деньги, либо его подлую душеньку. Авось, онъ не фехтмейстеръ и за него насъ подъ арестъ не посадятъ.
Алексѣй Орловъ согласился, что другого средства нѣтъ.
— Тѣмъ паче надо его пощипать, что онъ, бестія, балуется. Онъ захочетъ, такъ можетъ и у Воронцовой достать денегъ. Не даромъ фаворитъ фаворита фаворитки. У нихъ денегъ куры не клюютъ, а тратить имъ не куда: никому не платятъ. Вѣдь дома нѣтъ въ Питерѣ, гдѣ бы они должны не были хоть пять червонцевъ. Въ лавкахъ и лабазахъ должны…
И братья рѣшились стараться гдѣ-нибудь поймать князя Тюфякина, чтобы «выколотить» изъ него долгъ.
Но Глѣбъ Тюфякинъ — себѣ на умѣ, отлично понималъ теперь, что выпущенные Орловы его не оставятъ въ покоѣ. Между тѣмъ, онъ съ своей стороны тоже нигдѣ не могъ достать денегъ. Его попытка попросить, да вдобавокъ еще такую крупную сумму, у тетки-опекунши не повела ни въ чему. Опасаясь именно того, что собирались сдѣлать Орловы, такъ какъ подобнаго рода выколачиваніе долга кредиторомъ изъ должника было дѣло обыкновенное, Тюфякинъ дома не сказывался никому, проводилъ день у Гудовича или въ своемъ голштинскомъ войскѣ, въ Ораніенбаумѣ. Когда онъ появлялся въ публичныхъ мѣстахъ и, между прочимъ, въ одномъ изъ лучшихъ трактировъ на Адмиралтейской площади, съ нимъ бывали всегда товарищи, голштинскіе офицеры.
Наконецъ, Тюфякинъ подружился и закупилъ постоянными угощеніями одного офицера, хорошо извѣстнаго въ Петербургѣ. Это былъ нѣкто Василій Игнатьичъ Шванвичъ, извѣстный всей Россіи и попавшій въ число безсмертныхъ ни чѣмъ инымъ, какъ своею истинно-богатырской, невѣроятной силой. Это былъ петербургскій Самсонъ XVIII вѣка. Сильны были богатыри Орловы, но Шванвичъ и ихъ за-поясъ заткнулъ. Орловы свивали пальцами червонцы въ трубочки, а Шванвичъ безъ всякаго инструмента и тоже пальцами изъ нѣсколькихъ пятаковъ дѣлалъ нѣчто въ родѣ пѣтушка на ножкахъ и съ хвостикомъ. Орловы кочергу связывали въ узелъ и бантъ, а Василій Игнатьичъ бралъ заразъ три штуки, свивалъ ихъ вмѣстѣ, какъ красная дѣвка косу заплетаетъ, а затѣмъ уже дѣлалъ такой же бантъ. За годъ передъ тѣмъ на Шванвича, возвращавшагося изъ гостей, напали грабители въ деревнѣ Метеловкѣ, находившейся на дальнемъ концѣ Фонтанки и считавшейся разбойничьимъ гнѣздомъ, не хуже Чухонскаго Яма. Напавшихъ было человѣкъ съ десятокъ и они, какъ мухи, облѣпили офицера.
Какъ совершилъ свой подвигъ силачъ, онъ самъ хорошенько не помнилъ, потому что, по его собственному сознанію, струхнулъ. Но дѣло въ томъ, что на утро нашли на мѣстѣ пять человѣкъ. Двое изъ нихъ были уже мертвы, а трое на столько искалѣчены, что не могли сами убраться съ мѣста побоища. Помнилъ только Шванвичъ, что, не имѣя никакого оружія, онъ хваталъ по два человѣка за шиворотъ заразъ, по одному въ руку и, треснувъ ихъ лбами другъ о дружку раза два, бросалъ. И эти уже лежали тихонько. A за тѣмъ ухвативъ одного изъ нимъ, самаго рослаго, поперегъ туловища, началъ его же ногами бить остальныхъ. И непріятель обратился въ бѣгство съ крестомъ и молитвою, принявъ прохожаго за самого дьявола во образѣ офицера.
Василій Игнатьевичъ Шванвичъ былъ средняго роста, не множко сутуловатъ, но съ уродливо-широкими плечами и съ толстыми, какъ бревна, ногами и руками. У Орловыхъ мощь и сила сочетались съ красотой и стройностью тѣла; Шванвичъ же былъ совершенный медвѣдь. Также какъ медвѣдь ходилъ онъ маленькими шагами на короткихъ ногахъ, также нелѣпо, какъ и «Михайло Иванычъ», размахивалъ руками и медленно поворачивалъ голову, какъ еслибъ шея его была деревянная.
Этотъ богатырь, но не богатырь-витязь, а страшилище, не красавецъ Бова-королевичъ, а скорѣе какой-нибудь Черноморъ, жилъ въ столицѣ скромной и тихой жизнью. Средства его были крошечныя, знакомства, въ тѣсномъ смыслѣ слова, очень мало, за исключеніемъ извѣстности въ городѣ. Всякій зналъ Василія Игнатьевича и показывалъ на него пальцемъ на улицѣ, но самъ Шванвичъ почти никогда не зналъ, кто на него тычетъ пальцемъ.
Силой своей хвастать онъ не любилъ, иногда даже обижался, когда его просили показать какую нибудь штуку. Часто задумывался онъ и тайно, на глубинѣ души, промѣнялся бы сейчасъ съ какимъ-нибудь красивымъ, хотя бы даже и совсѣмъ тщедушнымъ, гвардейскимъ офицеромъ.
Разъ только въ жизни похвасталъ онъ своею силой при большомъ стеченіи народа, но и то было сдѣлано по строжайшему приказу начальства. Зрѣлище это было дано въ Гостилицѣ, на дворѣ палатъ графа Разумовскаго и на потѣху гостившей у него покойной императрицы.
У Шванвича были двѣ отличительныя черты въ характерѣ. Онъ не только былъ богомоленъ и ходилъ ко всѣмъ службамъ, но былъ знакомъ со всѣмъ петербургскимъ духовенствомъ и зналъ дѣла всѣхъ петербургскихъ причтовъ и церквей, какъ свои собственныя, зналъ, въ какомъ храмѣ хорошо идутъ дѣла причта и въ какомъ совсѣмъ бѣдность непокрытая, и онъ ходилъ преимущественно въ эти храмы и здѣсь отдавалъ на тарелочку и въ кружку свою послѣднюю копѣйку.
Онъ самъ любилъ справлять должность старосты церковнаго и любилъ въ особенности пройти по храму съ тарелочкой за вечерней или всенощной, когда въ церкви нѣтъ никого изъ военныхъ, или, тѣмъ паче, кого либо изъ начальства. Впрочемъ, однажды онъ попался, и за прогулку съ тарелочкой въ одномъ храмѣ просидѣлъ подъ арестомъ, такъ какъ онъ, по мнѣнію нѣмца-генерала, его накрывшаго за этимъ занятіемъ, «недостойное званію офицера совершилъ».
Другое странное свойство характера силача была боязнь, непреодолимая, непостижимая и врожденная, отчасти все усиливавшаяся, — боязнь женскаго пола. На этотъ счетъ Шванвичъ лгалъ, когда увѣрялъ, что у него отвращеніе къ «бабѣ». Онъ не прочь бы былъ побесѣдовать съ красавицей, не прочь бы былъ влюбиться до зарѣзу въ иную, но боязнь все превозмогала. Даже съ простой бабой на улицѣ Шванвичъ разговаривалъ скосивъ глаза въ сторону; что же касается до свѣтской женщины, хотя бы даже и очень пожилой, то онъ отъ всякой дамы бѣгалъ, какъ собака отъ палки и чортъ отъ ладона.
Всѣмъ былъ извѣстенъ случай, бывшій съ нимъ въ домѣ братьевъ Шуваловыхъ. Старшій Шуваловъ зазвалъ въ себѣ силача, чтобы тайномъ и ненарокомъ показать его одной пріѣзжей въ столицу родственницѣ, уже пожилой женщинѣ.
Шванвичъ сидѣлъ въ кабинетѣ Шувалова у открытаго окна въ садъ. Хозяинъ вышелъ на минуту, затѣмъ черезъ нѣсколько времени Шванвичъ услыхалъ за дверями женскіе голоса, и одинъ тоненькій голосокъ благодарилъ хозяина за тотъ случай, который представляется поглядѣть на богатыря. Дамское общество приближалось къ дверямъ!!.. Но когда оно вошло въ горницу, то никого уже не было въ ней.
Василій Игнатьевичъ, увидя себя въ западнѣ, не долго думалъ, махнулъ въ окошко съ четырехъаршинной вышины, и при скачкѣ свихнулъ себѣ ногу. Какъ ни толста была эта нога, но все-таки не выдержала такую тушу. Съ тѣхъ поръ Шванвичъ сталъ злѣйшимъ врагомъ всей семьи Шуваловыхъ, а когда кто-либо изъ вельможъ зазывалъ его въ гости, онъ отказывался на отрѣзъ и говорилъ: