Но Григорій Орловъ только рукой отмахнулся отъ предложенія стараго дядьки.

Шепелевъ замѣтилъ, что онъ стѣсняетъ совѣтующееся общество, что многіе шепчутся, отходя въ углы, къ окнамъ. Наконецъ, онъ увидѣлъ нечаянно, что самъ Пассекъ сдвинулъ брови и мотнулъ на него головой Ѳедору Орлову, когда тотъ громко посовѣтывалъ брату немедленно ѣхать просить заступничества у государыни.

Шепелевъ откланялся со всѣми и вышелъ изъ квартиры.

XXII

— Экая обида! бурчалъ Алексѣй Орловъ, переѣзжая Неву по пути на Васильевскій островъ. — Надо же было налетѣть намъ на фехтмейстера самого. Ахъ дьяволъ! Вѣстимо, коли эта бестія Скабронскій захочетъ просить гетмана, то все будетъ ладно. Да захочетъ ли? Онъ только недавно еще лихорадкой въ пяткахъ хворать пересталъ…

Графъ Скабронскій, къ которому ѣхалъ Орловъ, былъ не древняго рода и птенецъ Императора Великаго.

Онъ говорилъ всегда про себя, что онъ столбовой дворянинъ, не зная, однако, что это собственно значитъ. Имя его было Иванъ, отца его звали также Иваномъ, но никто изъ знакомыхъ, а еще менѣе изъ холопей, издавна не смѣлъ назвать его Иваномъ Иванычемъ. Холопъ за такое преступленіе былъ бы наказанъ нещадно "ѣзжалами", розгами мочеными въ квасѣ, а то и кошками. Знакомый или пріятель за такую дерзость: неумышленную — получилъ бы строгую отповѣдь, а умышленную — былъ бы просто выгнанъ вонъ изъ дому.

Графу пожелалось еще въ незапамятныя времена я онъ добился, чтобы всѣ звали его не иначе какъ Іоаннъ Іоанновичъ. Подъ этимъ именемъ всѣ и знали старика. И человѣческій слухъ на столько рабъ привычки, что еслибъ кому-нибудь изъ обширнаго круга знакомыхъ Скабронскаго назвали графа Ивана Иваныча, то врядъ ли кто либо по этому имени догадался и понялъ о комъ идетъ рѣчь. Да всякому было бы теперь даже и странно выговорить: графъ Иванъ Иванычъ Скабронскій. Старикъ вельможа такъ объяснялъ свою прихоть:

— Святаго такого чтобъ Иваномъ звали и въ святцахъ нѣтъ! Есть Іоаннъ! Холопъ можетъ быть Иваномъ. Ивашкой, Ванюшкой, а дворянину кличкой зваться не приличествуетъ. Эдакъ, пожалуй, иного назовутъ и Вашюшкой Ванюшковичемъ! A коли есть дворяне, кои позволяютъ, какъ вотъ Неплюевъ, сенаторъ, звать себя Иваномъ Иванычемъ, такъ вольному воля, спасенному рай. Я имъ не указъ и они мнѣ не примѣръ.

Графу Іоанну Іоанновичу было, по собственному признанію, лѣтъ 70, на видъ же гораздо менѣе; а въ дѣйствительности онъ родился въ годъ смерти царя Ѳеодора Алексѣевича и, слѣдовательно, ему было теперь около 80 лѣтъ. Года эти положительно невозможно было дать графу по бодрому и молодцоватому его виду.

Графъ Скабронскій былъ высокій и сухой старикъ, державшійся прямо и какъ-то, надменно, съ крѣпкими руками и ногами, съ бѣлымъ лицемъ, почти безъ морщинъ. Не даромъ, видно, съ 20-ти-лѣтняго возраста обтирался онъ ежедневно льдомъ съ головы до пятъ и ѣлъ по утру ячменную кашу, по прозвищу "долговѣчная", а вечеромъ простоквашу, которую запивалъ большимъ ковшомъ браги, и, чуть-чуть во хмѣлю отъ нея, шелъ онъ опочивать веселый, бодрый и ласковый съ холопями, а особенно ласковый съ той; которую называлъ "лебедь бѣлая".

У графа Іоанна Іоанновича не было родственниковъ, за исключеніемъ одного внука, полу-родственника. Отца и мать онъ потерялъ еще въ юности и хорошенько не помнилъ, когда именно это случилось; но это и не могло быть интересно.

Когда государь Петръ, послѣ неудачнаго приступа въ Азову, строилъ суда на рѣкѣ Воронежѣ, то въ числѣ пригнанныхъ на работы мастеровыхъ находились два брата Скабродскихъ, оба подмастерья столяры, родомъ изъ города Романева; Старшему, Стенькѣ, было 16 лѣтъ, второму, Ванькѣ, 13 лѣтъ. Оба парня оказались въ строеніи искуснѣе многихъ взрослыхъ и мастеровъ. Старшій сдѣлался близкимъ лицемъ Петра Алексѣевича и не отлучался отъ него до самой смерти своей. За годъ до кончины Великаго, благодаря брату Степану, любимцу государя, и Иванъ Скабронскій сталъ дворяниномъ и графомъ и долго пережилъ его. A благодаря тому, что держался всегда въ сторонѣ отъ всѣхъ партій столицы и двора, прожилъ счастливо въ Петербургѣ три четверти столѣтія. На его глазахъ смѣнялись государи и государыни, нѣмцы и русскіе, фавориты и временщики — одни возвышались, другіе падали и уѣзжали въ ссылку, одни вымирали, другіе нарождались… A онъ сидѣлъ и сидѣлъ въ Петербургѣ, на Васильевскомъ островѣ, на набережной Невы, въ своемъ домѣ и спокойно взиралъ на круговоротъ, совершавшійся около него и на его глазахъ. Судьба другахъ лицъ его научала и воспитывала и онъ пользовался тѣми уроками, какіе судьба давала Меншиковымъ, Волынскимъ, Минихамъ, Биронамъ, Бестужевымъ.

— Чѣмъ выше влѣзешь, тѣмъ больнѣе свалишься! думалъ и говорилъ Іоаннъ Іоанновичъ.

Не только люди, а даже домъ, находившійся рядомъ съ его домомъ, былъ игрушкой судьбы, а для него образчикомъ времени и назидательнымъ примѣромъ.

Домъ этотъ, великолѣпный и богатый, на его глазахъ переходилъ изъ рукъ въ руки — дарился, конфисковался, передавался, опять отбирался. Иногда онъ долго стоялъ пустой и ничей, не принадлежа никому, такъ какъ хозяинъ былъ въ свой чередъ въ ссылкѣ въ Пелымѣ или въ Березовѣ, а новый, фаворитъ или временщикъ, еще хлопоталъ только о пріобрѣтеніи конфискованнаго. Домъ этотъ, будучи, наконецъ, конфискованъ у сосланнаго Миниха, обратился въ больницу.

— Слава тебѣ Господи! сказалъ графъ, узнавъ объ этомъ. — Авось нынѣшняго моего сосѣда никуда не сошлютъ. Хоть и не веселъ этотъ сосѣдъ, да все лучше, чѣмъ нѣмецъ какой, съ которымъ изъ-за одного сосѣдства Какъ разъ тоже угодишь на Бѣлое море.

Графъ, бывшій на службѣ всю жизнь "по долгу дворянскому", ничѣмъ не заявилъ себя ни при воинскихъ, ни при статскихъ дѣлахъ, но былъ по-очереди хорошъ со всѣми временщиками и хорошо принятъ ко всѣмъ очереднымъ дворамъ.

И такъ прожилъ онъ до седьмого царствованія.

У графа не было ни одного врага во всю его жизнь, но за то въ восемьдесятъ лѣтъ отъ роду онъ не имѣлъ, да и припомнить не могъ въ прошломъ ни одного истиннаго друга.

Онъ былъ мастеръ водить хлѣбъ-соль со всякимъ и быть вѣчно въ доброй пріязни со всѣми, держась и не очень далеко, и не очень близко. Когда же обстоятельства побуждали высказаться, то онъ предпочиталъ засѣсть дома и слечь въ постель, сказываясь хворымъ. Приказавъ запереть ворота, онъ болѣлъ покуда событіе совершалось… болѣлъ, какъ говорили: "лихорадкой въ пяткахъ".

Такъ проболѣлъ онъ при ссылкѣ Меншикова, за время пытокъ и казни Волынскаго. Точно также опасно хворалъ онъ первые дни послѣ ссылки Бирона, а равно и во дни ареста правительницы Анны съ младенцемъ императоромъ.

Царствованіе "дщери Петровой" было самое пріятное, спокойное и выгодное для графа Іоанна Іоанновича. Онъ былъ осыпанъ милостями императрицы, и какъ братъ "птенца" Петра Великаго, былъ сдѣланъ генераломъ, сенаторомъ и подполковникомъ Семеновскаго полка. И въ первый свой пріѣздъ въ сенатъ, новый сенаторъ предложилъ воздвигнуть золотую статую государынѣ. Сенатъ единогласно присоединился къ этому предложенію, но царица отклонила отъ себя эту честь.

За это же время случилось три нравственныхъ переворота въ его жизни.

Во первыхъ, не знавъ дружбы, онъ вдругъ дѣйствительно позналъ дружбу, привязавшись искренно и сердечно къ гетману графу Кириллу Разумовскому. Затѣмъ, второй переворотъ былъ тотъ, что графъ пріучилъ себя черезъ силу нюхать табакъ, потому что получилъ отъ императрицы великолѣпную табакерку, осыпанную брилліантами и яхонтами съ ея изображеніемъ въ видѣ нимфы. Подобный же портретъ имѣлъ отъ государыни только одинъ графъ Алексѣй Григорьевичъ Разумовскій, на яблокѣ изъ агата, украшавшемъ трость.

Третье событіе въ жизни графа Скабронскаго или переворотъ, случившійся съ нимъ, произошелъ еще въ послѣдній годъ царствованія Анны Іоанновны. Графъ, будучи уже шестидесяти лѣтъ отъ роду, всѣми силами и всѣми слабостями себялюбивой души своей, предался, какъ младенецъ безгласный, въ руки очаровательницы. Всѣ остальныя, до этой, были рабынями графа. Но и это продолжалось не долго, такъ какъ "владычица" его умерла вскорѣ.