— Угодилъ, киргизъ! Туда ему и дорога, поганому! воскликнула она раздражительно и злобно. — Его бы на родину его возвратить — въ степи киргизскія. Ну, да въ рудникахъ еще почище будетъ.
Василекъ, конечно, уговорилась съ Квасовымъ скрыть на время ужасную вѣсть отъ сестры. Но Настя будто чуяла, догадывалась или, быть можетъ, неосторожное слово кого либо изъ людей заставило ее подозрѣвать истину. На всѣ ея вопросы, цѣлый день Василекъ и Квасовъ не отвѣчали правды, на Настя догадалась, какъ добиться истины.
Рано утромъ она написала Шепелеву, прося извѣстить о судьбѣ князя, и подписалась: «княжна Василиса». Тайкомъ посланный ею мальчишка черезъ два часа былъ уже обратно и вручилъ ей отвѣтъ.
Настя пробѣжала его глазами и тутъ же среди передней замертво упала на полъ. Очнувшись въ постели, куда перенесли ее, и открывъ глаза, Настя не сразу пришла въ себя, даже не сразу узнала Василька.
Наконецъ, она выговорила глухимъ, полубезумнымъ шепотомъ:
— Рудники! Далеко! Да и работать не умѣю! Зачѣмъ меня не учили хоть лопату держать?..
И Настя осталась въ постели на нѣсколько дней. Скрытно отъ всѣхъ, цѣлые дни плакала она…
Гарина, наоборотъ, обрадованная извѣстіемъ о Глѣбѣ, будто отомщенная, казалась на видъ спокойнѣе, будто выздоровѣла. Она подозрѣвала, конечно, канцелярію и Гудовича за ихъ глупое арестованіе, но, главнымъ образомъ, она обвиняла, оговорившаго будто бы ихъ, негодяя киргиза. Василекъ оправдывала брата, но опекунша не вѣрила…
Такъ прошла еще недѣля.
Однажды утромъ явился въ домъ Тюфякиныхъ, никогда до тѣхъ поръ не бывавшій у нихъ, Алексѣй Орловъ. Узнавъ, что Гарина въ постели, онѣ велѣлъ доложить о себѣ старшей княжнѣ Васильку Орловъ объявилъ, что у него есть первѣйшей важности дѣло до ея тетки, и просилъ непремѣнно, чтобы Гарина приняла его.
Пелагея Михайловна взволновалась, почуяла новую бѣду и, кое-какъ поскорѣе одѣвшись, сѣла около постели въ кресло и приняла преображенца, о которомъ только слыхала, какъ о буянѣ. Съ первыхъ же словъ этотъ буянъ, Богъ вѣсть почему, необыкновенно понравился Пелагеѣ Михайловнѣ. Она глядѣла на него, дивилась и думала:
«Скажи на милость, какъ часто про человѣка, зря, дурно сказываютъ. Просто витязь, молодецъ, красавецъ! Да какой вѣжливый, почтительный!»
Къ несказанному удивленію Василька, Орловъ просидѣлъ глазъ на глазъ съ теткой три часа. Заперевъ дверь по ея же приказанію, Василекъ невольно рѣшилась раза два подойти къ дверямъ и прислушаться, чтобы знать, чего надо ожидать, бѣды или радости.
Бесѣда тетки съ преображенцемъ была тихая, мирная. Василекъ разслышала только голосъ Орлова. Онъ говорилъ краснорѣчиво, горячо и мягкимъ убѣдительнымъ голосомъ. Тетка все молчала и только слушала.
«Что онъ ей разсказываетъ?» недоумѣвала
Наконецъ, Пелагея Михайловна позвала Василька и приказала ей достать изъ сундука, стоявшаго близъ образницы, тысячу червонцевъ. Василекъ достала деньги и, удивляясь, положила на столъ.
— Ну, бери, голубчикъ, только меня и моихъ племянницъ не загубите! A если съумѣете все сохранить подъ спудомъ, то пріѣзжай, еще дамъ.
Орловъ взялъ деньги, обѣщался бывать, какъ знакомый, поцѣловалъ ручку Пелагеи Михайловны и уѣхалъ.
Василекъ ничего не понимала. Гарина, видя изумленное лицо любимицы, усмѣхнулась насмѣшливо и выговорила:
— Диву далась! Ну, и дивись! A знать тебѣ этого не приходится. A пріѣдетъ онъ, еще дамъ. Десять разъ пріѣдетъ, десять разъ дамъ! Онъ не обманщикъ, не киргизъ! Душа парень! Я его три раза тутъ цѣловать принималась, а меня краснобайствомъ не проймешь. A денежки эти, Василекъ, на такое дѣло!.. Ну, просто скажу, на святое дѣло!! Да и имъ-то… На, вотъ, подавись! И Пелагея Михайловна злобно стала стучать по столу костлявыми пальцами.
— Подавись! Подавись! Коли только за этимъ дѣло стало, за деньгами… половину всего своего иждивенія Орловымъ отдамъ, чтобы только отплатить разбойникамъ этотъ стыдъ, да срамъ! Чтобы столбовыхъ дворянокъ тащить съ солдатами, зря, въ холодную, на допросъ и пытку!.. И Гарина прибавила будто себѣ самой, или мысленно обращаясь къ Алексѣю Орлову:
— Пріѣзжай, голубчикъ, пріѣзжай! Хоть до пятидесяти тысячъ дойду! A только сверни ты имъ шею…
Въ тотъ же вечеръ громовый ударъ, но уже послѣдній, разразился надъ домомъ Тюфякиныхъ.
Василекъ, вставшая очень рано, прохлопотавшая цѣлый день, почувствовала себя вдругъ дурно. Здоровье ея, хотя крѣпкое, тоже не выдержало, наконецъ, всѣхъ заботъ и хлопотъ. За всѣ эти дни у нея бывала только одна радость, когда Шепелевъ появлялся къ нимъ провѣдать о здоровьѣ Гариной. Но онъ каждый разъ спѣшилъ, и она едва успѣвала перекинуться съ нимъ нѣсколькими словами.
Василекъ въ сумерки, чувствуя себя слабой, рѣшилась уйдти къ себѣ и прилечь на минуту. А, между тѣмъ, покуда Василекъ глубокимъ сномъ заснула у себя, Настя, за два дня вставшая на ноги, оправившаяся немного, но давно рѣшившаяся на объясненіе съ теткой, вдругъ поднялась съ мѣста, прошла корридоръ и, постоявъ нѣсколько мгновеній у двери тетки, быстро, порывомъ вошла…
Пелагея Михайловна сидѣла на постели и раскладывала у себя на колѣняхъ, на откинутомъ одѣялѣ, свой любимый пасьянсъ. При звукѣ шаговъ она подняла глаза и увидѣла передъ собой племянницу, которую не видала давно.
— А! выговорила Гарина язвительно, — собралась провѣдать! Хворую изображаешь! Почему? Отца родного, что-ли, въ Сибирь угоняютъ? Киргиза на его родину посылаютъ, а тебѣ горе. Блажишь все… Одного жениха вотъ упустила ужь… Смотри, въ дѣвкахъ останешься.
— Тетушка! выговорила Настя глухимъ голосомъ, остановившись за задкомъ кровати Гариной. — Я вамъ… Выслушайте. Вы мнѣ не мать. Вы меня не любите. И я васъ не люблю! Сестру теперь полюбила… Ее мнѣ жаль… A васъ не жаль… Я ухожу за… нимъ… въ Сибирь за нимъ.
Гарина уронила карты на колѣни, спутала пасьянсъ и, вытаращивъ глаза на Настю, молчала отъ изумленія.
— Вы опекунша, вы хозяйка по закону надъ моими деньгами, все также глухо и медленно заговорила Настя, только глаза ея засверкали ярче. — Надо мной вы ничего не можете… Оставайтесь съ моими деньгами. Я ухожу безъ нихъ.
— Да, какъ смѣешь ты… зашептала Пелагея Михайловна, теряясь и робѣя отъ лица и голоса. Насти… Да ты… Васидекъ! Василекъ! вдругъ закричала Гарина, невольно призывая на помощь любимицу. — За киргизомъ! Ухожу! Что ты? Что?!..
— Глѣбъ для меня дороже всего на свѣтѣ… Онъ… онъ…
Но Настя не могла договорить. Она ухватилась руками за кровать, поблѣднѣла, закрыла глаза и, наконецъ, шепнула:
— Онъ больше брата… Онъ мнѣ теперь… Тамъ въ Сибири законовъ людскихъ нѣтъ. Тамъ все можно…
И Настя прибавила еще нѣсколько словъ, едва шевеля губами, невнятно… ослабѣвшимъ голосомъ…
Но Пелагея Михайловна слышала, поняла, повѣрила… Она страшно перемѣнилась въ лицѣ и мгновенно ухватилась за голову… помотала головой, тихо ахнула, затѣмъ застонала еще тише и повалилась на подушки.
Настя, шатаясь, вышла и, держась за стѣну корридора, дошла съ трудомъ въ свою горницу.
Пелагея Михайловна лежала и, при полномъ сознаніи своего положенія, чего-то ужаснаго съ ней, не могла двинуться и не могла позвать…
Только черезъ часъ Василекъ была разбужена горничной, которая тормошила ее за руку. Прійдя въ себя, она услыхала: — Барышня! Барышня! Барынѣ не хорошо… И давно… Полумертвая…
Василекъ вскочила на ноги и не могла даже ничего понять. Она испугалась, но не понимала то страшное, что говорятъ ей про тетку. Побѣжалъ въ спальню Гариной, она нашла ее въ постели въ страшномъ видѣ, котораго Василекъ тоже испугалась и тоже не понимала.
Все лицо Пелагеи Михайловны покосило на сторону, она глядѣла только однимъ глазомъ, слегка закатившимся, ротъ былъ скривленъ. Увидя Василька, Пелагея Михайловна зашевелила ртомъ, но вмѣсто словъ Василекъ услыхала какіе-то страшные ужасные гортанные звуки, которые можно было принять за шутку, если бы они были произнесены ребенкомъ.
По счастію, пришедшій Акимъ Акимовичъ, давно уже дожидавшійся Василька въ гостиной, чтобы по обыкновенію сѣсть за чай, — понялъ въ чемъ дѣло. Тотчасъ же на лошадяхъ Тюфякиныхъ онъ поскакалъ за докторомъ. Затѣмъ до полуночи прохлопотали всѣ около Пелагеи Михайловны. У нея сдѣлался ударъ…