«Издеваются… фокусы устраивают. Ничего, меня за рубль двадцать не купишь. Нашли кого удивить! Да я и не такое видывал!»

Впрочем, что именно из «такого» он видывал, не назвал бы. Еще раз оглянувшись на палатку, осторожно постучал в соседское окно:

— Баб Вера! Выгоняй Малинку.

Вера Антоновна открыла калитку, уперла руки в боки, глядя на машину с палаткой, сказала:

— Ишь ты! Нашли место. Скоро нам на загорбок сядут.

А утро начиналось ясное, тихое; на небе ни облачка, словно и не было низких туч вчера вечером, словно и не дул резкий холодный ветер. Озеро лежало незамутненным зеркалом, теплынь была разлита в воздухе от земли до неба.

Все это никак не порадовало Семёна Размахаева, а совсем даже напротив: омрачило. Пока собирал деревенских коров, да пока сгонял колхозных со скотного двора — оглядывался на озеро: того и гляди, выскочат палатки на берегу, как грибы после дождя. Как та, что у его собственного палисадника.

Солнце двинулось в обход озера издавна заведенным порядком, тут бы и Семёну со стадом следовать за ним, но он остановил свое воинство неподалеку от Хлыновского лога: отсюда и деревня видна, и шоссе; остановил и увидел то, что можно было ожидать. На берегу за кустами стояла молчаливая палатка самого обычного вида, а рядом еще одна и виднелся зад обыкновенной легковушки со столичным номерным знаком.

Пробрались-таки. По-видимому, еще вчера. Вот прохиндейская порода!

Семён огорчился, но не очень; может быть, потому, что палатки эти были молчаливы, никакого нарушения общего порядка с их стороны не наблюдалось. Гораздо более занимало теперь другое: он оглядывался в сторону деревни и видел, что возле его дома на зелени палисадника будто дразнился оранжевый лоскут, и рядом с ним красное солнышко вставало.

«Так что же, — снова и снова размышлял пастух, — все вчерашнее было на самом деле? Как с телевизором… и как она про сома угадала. Чепуха какая, а!»

Он был просто сам не свой: расщепилось всё пополам, и где жизненное, а где придуманное, теперь уж не разобрать. Он впервые столкнулся с такой неправдоподобицей, как с несомненной очевидностью. Хотя, если разобраться.

И тут воодушевление постепенно овладело пастухом.

«Жалко, не пустил я их переночевать. — посожалел Размахай запоздало. — Интересно же, о чем бы они говорили. Чего я вчера так перепугался-то!»

Тут он отвлекся маленько от этих размышлений: сразу четыре автомашины остановились у съезда с новой дороги у его шлагбаума. Постояли и, воровато вильнув, объехали это препятствие, поползли к лесу. Одна, слава богу, ухнула в ров, выкопанный Размахаем; другая проехала по ней, как по мосточку, но попала в другой ров; а третья проехала по ним обеим и возле указателя «Объезд» свернула в болото, откуда уже не вернулась; зато следующая оказалась хитрей всех — она не обратила внимания на указатель, а проехала прямо через перелесок, ловко виляя между недавно посаженными березками. Семён плюнул с досады.

Немного погодя, он увидел, как у шлагбаума две «Волги» повернули было в обратный путь, но подумав, стали съезжать с асфальтового полотна и покатили вдруг безо всякой дороги, по лугу.

Легковушки выползали на берег, глядели стеклянными глазами на деревню Архиполовку и занимали, занимали самые выгодные позиции. Запестрели шатры. Послышался чей-то задавленный хрип — нет, не преступление там совершалось, это такая песня. Пьяного мужика тащат за руки, за ноги в вытрезвитель, а он орет благим матом — у Холеры подобной музыки много.

Семён с выражением полного бессилия глядел на все это и слушал. Вон уже плавают резиновые лодки, две из них навесили по мотору и устроили гонки вокруг срединного острова. Этого пастух не вынес, посгрудил стадо свое и двинул по берегу, как было задумано им еще вчера.

«Вперед!.. Наше дело правое».

Первое попавшееся на пути формирование чужеземной рати, прибывшее, должно быть ночью, еще дрыхло. Две машины, три палатки. Слышался победный храп, означавший полное удовлетворение физиологических потребностей. Лениво дымил костер, валялись обглоданные кости, в железных кожухах дремали табуны лошадиных сил, полотна шатров слегка огрузли от утренней сырости.

Два-три хлопка кнутом — деловито шагающее стадо, сопящее, жующее, навалилось на этот первый стан: загремел котелок, зазвенели кружки, зашуршал коровий бок по одежке автомобиля; рогатая морда заглянула в зеркальце заднего обзора и облизала его; костер был растоптан в считанные секунды.

У входа в шатер-палатку самая старательная корова наложила хорошую лепёху, раздался испуганный женский вскрик. Из этого полотняного жилья выскочил встрепанный бородатый детина, закричал:

— Ты! Мужик! Ослеп, что ли?

Семён широко размахнулся, оглушительно хлопнул кнутом, отчего задние коровы стали напирать на передних — и все вместе они повалили напролом. Детина озадаченно отступил.

Стадо прошло, оставив площадку, облюбованную гостями, растерзанной.

— Вот так, Митрий, — сказал Размахай быку. — А то: чти, говорит, Уголовный Кодекс. Я чту!

Митя на ходу покивал согласно тяжелой головой, а сказать ничего не сказал: умный, собака, до невозможности!

Стадо подступило к следующим палаткам: здесь машина «скорой помощи» и вокруг нее три развеселых шалаша, а трава вокруг была так выбита, словно топталось тут вчера весь вечер стадо коров голов на полсотни. Так притомились топтуны, что и закуски за собой не убрали.

— Здесь постоим, — сказал Семён Мите и помахал рукой передним коровам, останавливая свое рогатое воинство, а потом и забежал вперед, закручивая его в карусель. Коровы быстро разобрались в остатках вчерашнего пиршества, причем ели все подряд: хлеб с колбасой, свежие огурчики и сыр с плесенью, зеленый горошек из банок стеклянных и шпроты из банок жестяных; жевали селедку, поплевывая костями, сноровисто вытряхивали из красивой упаковки сушки и баранки; Митя задумчиво сжевал батон белого, понюхал початую бутылку, но пить не стал. Малинка съела плитку шоколада с фольгой. Милашка разобралась с грецкими орехами — давила их копытом и очень ловко выбирала съедобное своим толстым языком.

Покончив с деликатесами, коровы принялись выщипывать примятую травку, в особенности из-под шалашиков. Опять послышалось женское «Ой!» Не очень картинно, на карачках задом наперед вылез человек в спортивных штанах с белыми лампасами, и с брюшком.

— Эй, товарищ! — окликнул он Семёна, хоть и хмурясь, но жестикулируя вежливо.

Наверняка с высшим образованием мужик.

Пастух подвинул на него коров, и он отступил к воде, а отступая, споткнулся. Ему на помощь вылез сосед — этот сразу заорал:

— Куда ты, морда, лезешь!

При этом поддел корову ногой. Кнут полоснул с ним рядышком, впритирку, так что этот воитель даже подпрыгнул.

— Только тронь у меня еще раз животину! — пригрозил Семён. — Я тебя исполосую.

Воитель остановился, разинув рот, слова застряли в горле.

— Ты ей под вымя, собака! — поднажал на голос Семён. — Она ж кровью доить будет!

Оба, и вежливый и невежливый, стали оправдываться, что-де они ничего такого, а пастух посгрудил коров, приговаривая:

— Ишь, сколько вас тут понаехало! Стадо пасти негде.

Вылезла женщина — вот ей бы быть мужиком! Она подняла откуда-то взявшийся кол, огрела одну корову, другую, а Семёну навстречу выразилась так круто, что настала его очередь озадачиться: ай да «скорая помощь»! Она и на Митю тоже подняла кол, а тот не сразу сообразил, что это действие угрожает его безопасности, и весело шагнул ей навстречу. Женщина взвизгнула и задом упятилась в шалаш.

— Молодец Митя! — похвалил его Семён. — Слабый пол уважает силу.

Отсюда рогатое воинство удалилось с большим почетом, с полной победой.

Так и двигались, разоряя одно становище за другим.

Но вот встретили такое, на котором оказались люди с иной планеты — с Марса или как там еще. Машина у них, правда черная, а вот палатка и резиновая лодка — красные-красные. Митя, как увидел эту красоту, налился яростью и освирепел. Не очень, а больше для виду, однако грозное мычание вырвалось у него.