Корнилов своих планов не скрывал. Инженер Завойко называл эту открытость сущим безрассудством. Разве мыслимо идти на пулеметы во весь рост?!

Боевому генералу следовало стать еще и опытным политиком.Однако времени для этого уже не оставалось…

Накануне сессии Совета, 3 апреля, в Петрограде произошло событие, которое в конечном счете и привело к отставке Корнилова с важного поста командующего войсками округа. Вечером того дня на Финляндском вокзале огромные толпы народа встречали главаря большевиков Бланка – Ульянова – Ленина, сумевшего наконец прорваться в бурливший Петроград из далекой и спокойной Швейцарии. Гремели оркестры, реяли знамена, грозно поводил хоботом зеленый броневик. Свет прожекторов сверкал на множестве штыков. Вскарабкавшись на броневик, приехавший сорвал с головы кепку и, отчаянно картавя, принялся кидать в жадно внимавшую толпу гневные призывы к народному возмездию.

О митинге на вокзале Корнилову поведал Савинков, явившийся вдруг на Дворцовую на следующий день после резолюции Совета о контроле над правительством.

Второе появление знаменитого террориста в корниловском кабинете показывало, что этот отчаянный человек сделал свой выбор. Деятельная натура Савинкова изнывала от безделья. Он всей душой рвался в активную политику.

На этот раз Савинков заявился обремененный множеством важных и секретных сведений. С ним был молчаливый человек в мундире без погон. Этот спутник не произнес ни слова, говорил один Савинков. Связав приезд Ленина с решительной резолюцией Совета, бывший террорист предрек, что со вчерашнего вечера обстановка в Петрограде сильно обострится. Ленин «застоялся» в эмиграции и рвется действовать. Савинков знавал Ленина в Париже – раза два их пути случайно пересеклись. Этот господин, предупредил Савинков, большой любитель острых блюд. Недаром еще 6 марта, находясь в Швейцарии и стремясь оттуда вырваться любой ценой, Ленин отчаянно телеграфировал своим агентам в Осло и в Стокгольм, требуя от них самого главного: вооружения пролетариата, то есть создания рабочих батальонов и раздачи им на руки винтовок.

Корнилов желчно проговорил:

– Совет… Кто там? Одни сплошные эмигранты.

– Генерал, – самолюбиво дернулся Савинков, – я сам эмиг рант!

– Но вы же, надеюсь, не изменник?

– А вы что, всех в Совете считаете изменниками?

– А вы? – стал сердиться генерал.

– Н-ну, знаете ли, тут, как говорят хохлы, треба разжуваты.

– Некогда, некогда жуваты. Идет война! От нас же ничего не останется. Как этого не понимать!

– Да я-то понимаю.

Не о вас речь, не о вас!Савинков, разговаривая с генералом, всячески старался подчеркнуть, что он не новичок в военном деле. В Петроград он вернулся из Франции, где сражался с немцами добровольцем в рядах французской армии. На Родину его позвала свершившаяся революция. Во Франции он своими глазами видел бунт русских бригад. Французское командование жестоко расправилось с бунтовщиками – как с дикарями. Теперь послы снова осаждают князя Львова и Милюкова с просьбами послать на Западный фронт новые русские бригады. Савинков сравнил послов союзников с обыкновенными прасолами, озабоченными поисками свежего «пушечного мяса». Какой, однако, смысл русским умирать во Франции? У них достаточно горячих дел и на родной земле!

Предсказывая бурное развитие событий, Савинков нисколько не ошибся. Свою лепту в первый правительственный кризис внесли как раз послы союзников («прасолы», по меткому определению Савинкова). Они на самом деле постоянно наседали на Временное правительство, требуя одного – солдат, солдат, солдат. Русские солдаты им требовались на Западе, под Верденом, русские же солдаты были обязаны ударить по Германии с Востока, срочно предприняв большое наступление.

Намерениям союзников воевать чужою кровью в те дни противостоял один Совет. Коса нашла на камень: правительство собиралось воевать, Совет стремился к миру. Армия, вся солдатская масса в окопах и в Петрограде, волновалась.

В конце апреля Временное правительство под неустанным нажимом послов обнародовало заявление Министерства иностранных дел. Милюков, глава внешнеполитического ведомства, заверил правительства Франции и Великобритании в решимости России вести войну до окончательной победы над врагом. Это был открытый вызов Совету. Временное правительство как бы демонстрировало, кто является настоящей властью.

Большевики немедленно подняли крик. Обращаясь к солдатам, они вопили: «Вас гонят умирать ради победы союзников!» (К сожалению, это было настоящей правдой.) Улицы Петрограда мгновенно забурлили. Солдатский штык засверкал карающе грозно.

В штабе округа наступили горячие денечки. Наперебой заливались телефоны.

Наконец на Дворцовую примчался сам Гучков. Его восточные глаза косили от испуга. Забыв о самолюбии, он лепетал, что наступил момент употребить имевшуюся власть.

Еще в германском плену оба генерала, Корнилов и Мартынов, много рассуждали о многочисленных талантах Наполеона. Военный гений корсиканца был неоспорим. Но был один поступок, один шаг, который затушевывался, а между тем он не только открыл Наполеону путь к вершинам власти, но и преобразил всюисторию Европы. Это было не взятие Тулона, вовсе нет, это было 13 вандомьера, когда молодой французский генерал несколькими залпами картечи усмирил толпы парижской черни. В тот день паперть церкви Св. Роха покрылась кровавым месивом, но порядок в столице был восстановлен… Точно так же поступил и Николай I 14 декабря 1825 года. Рассеяв пушками мятежников, а затем повесив всего пять их главарей, новый государь уберег страну и народ от океанов крови.

Гучков, в расстегнутом пальто и в шапке, выглядел жалко. Заглядывая Корнилову в глаза, он уверял:

– Совет играет на руку большевикам!

Лавр Георгиевич без всяких колебаний снесся с родным Михайловским училищем. Он приказал сформировать и выдвинуть на Дворцовую площадь, к Зимнему дворцу, две артиллерийские батареи. Сам вид орудий должен вразумить отчаянные головы. Скорей всего, открывать огня и не доведется. Достаточно хорошенько припугнуть.

Гучков уехал из штаба успокоенный. Его покорила уверенная властность командующего войсками округа. На этого человека можно положиться.

Проводив министра, Лавр Георгиевич подошел к окну. С Невского проспекта на площадь вливались все новые толпы. Народ совершенно обезумел. Как они поведут себя, увидев боевые батареи?

Свое распоряжение Корнилов считал единственно разумным. В такую критическую минуту он выступил, что называется, «конно, людно и оружно».

Но почему так долго нет орудий?

Нервничая, Лавр Георгиевич принялся подстегивать адъютантов.

Наконец старший адъютант полковник Плетнев решился сказать командующему, что за ворота артиллерийского парка не выехало ни одно орудие. Причина? Распоряжение Исполкома Петроградского Совета. «Лапсердачники» из Таврического дворца своей властью отменили приказание командующего войсками округа.

В штаб округа пришло уведомление, что впредь любой приказ военной власти будет исполняться только с одобрения Совета.

На стол Корнилова легло обращение Совета к солдатам столичного гарнизона: «…С оружием на улицу не выходить. Не исполнять приказов вашего командования. Право распоряжаться вами принадлежит исключительно Исполнительному комитету… При любом приказе звоните и проверяйте по телефону 104-06…»

Минута была тяжелая. Для чего в таком случае существует штаб округа? Чем он командует, чем распоряжается?Веки Корнилова набрякли, острее обозначились скулы. Он приказал подать автомобиль и поехал к военному министру. Офицерская честь требовала, чтобы он подал в отставку. Он так и сделает. А уж Гучков пускай решает, принимать или не принимать. Но если только министр примется его уговаривать, он поставит жесткие условия… Он не лакей и приспосабливаться к этой власти не желает (и не умеет!).

В автомобиле по дороге Лавр Георгиевич размышлял о том, что война обрыдла, что мир необходим. Но зачем же забывать о чести? У немцев дела похуже наших. Ну так и пускай подсократят свои амбиции! А то… победители! Так не годится…