На одном из концертов в филармонии они встретились с приятелем Семена Григорьича, непрошенным Машиным опекуном и информатором. Если сам Семен Григорьич, встреченный ими в театре, благоразумно ограничился кивком головы, то друг его был слишком любопытен и словоохотлив, чтобы не подсесть к ним и не завести разговора.

Этот помятый жизнью, любивший выпить человек, весьма, доброжелательно настроенный к человечеству, был поражен Машиным видом: женщина похорошела, глаза ее светились, в осанке появилось какое-то величественное спокойствие. И в прошлый раз он встретил ее с приятным молодым человеком, а на этот раз спутник ее был просто весьма, весьма приятен. Неудивительно, что, встретив Машу в буфете филармонии, где они сидели за столиком вдвоем, приятель Маркизова почти набожно поцеловал ее руку и постоял с полминуты молча, в нерешительности, не зная, что же дальше делать.

— Это место свободно? — спросил он, указывая на соседний стул, и, не дожидаясь приглашения, уселся.

Вот еще забота! У Маши не было никакой охоты знакомить его с Костей, она торопливо допила свой лимонад, и они ушли, оставив приятеля Маркизова пить свое пиво в одиночестве. Он успел все-таки сказать Маше несколько комплиментов.

А Костя снова окаменел. Какой-то пьянчужка целует руку его жены! Значит, что-то было между ними, значит, ей это приятно. Узнав, чей это Дружок, Костя закипел еще сильнее.

Нельзя ли перевоспитать Костю?

Слово «перевоспитать» Маша слышала часто, это было ходовое, привычное слово. В детских колониях Макаренко перевоспитывал беспризорников. На строительстве Беломорско-Балтийского канала перевоспиталось множество бывших воров и других преступников. Все граждане всей Советской страны постепенно перевоспитывались, изживая пережитки капиталистического прошлого и культивируя в себе черты нового, социалистического человека.

Но перевоспитать Костю Доброва так, чтобы он перестал быть венецианским мавром, перестал ревновать Машу к прошлому и настоящему, оказалось фантастически трудно. Она уж все продумала, она старалась устранить все, что так возбуждало и расстраивало его. Она попросила всех товарищей, кто только мог ей звонить, — делать это пореже и всегда называть свое имя. Она обходила за сто верст молодежный театр и тот квартал города, где жил Маркизов, — избегала встреч. А главное, она ждала, когда же наконец Костя узнает ее настолько близко, что уверится в ней, как в самом себе? Она посвятила свою жизнь правде, — от нее ли ждать обмана, хоть в малом, хоть в большом? А если нет, то чего же ему бояться?

Но печальные минуты, вспышки беспричинной ревности всегда заслонялись другим, приятным и радующим — бесконечным состоянием счастливого удивления — это правда, что он любит меня и я его! Не словами, не рассуждениями спешила она доказать свою любовь и преданность, не логикой, нет! Логика сильна против логики же, бороться и победить какое-нибудь чувство легче таким же самым оружием — чувством, которое может пересилить, одержать верх.

Любовь — это цветение человека, и плоды этого цветения разнообразны. Прежде всего это — труды обоих людей, получившие новую окраску, запечатлевшие на себе следы беспредельной уверенности в своей правде, следы восторга и любви к жизни, любви ко всему человечеству, которому, — человек верит, — он и послужил, делая свою работу. Любовь ведет на подвиг, толкает на замечательные дела, она делает нас умнее, лучше, чище.

Костя уже видел плоды этого чувства, с которым он мысленно распрощался несколько лет назад, думая, что весна приходит не для него. Несмотря на новые заботы и на Новый строй своей жизни, Костя почувствовал, что диссертация его почти готова, а то, что еще не написано, уже сложилось в законченные ясные положения, отлилось в нужные формы. Он просиживал за письменным столом дни и ночи, — за столом в научной библиотеке и за Машиным столом в их небольшой комнате. Работать дома можно было только после девяти вечера, когда Зоя засыпала. Но сколько бы ни просиживал он за столом, все равно находилось время и для Маши.

А Маша?

И она была счастлива, и она стала сильнее во всех отношениях. Стала уверенней. В ее матрикуле с каждым зачетом и экзаменом становилось всё меньше четверок. Для будущей работы выгодней всего получать пятерки, выгодней в том смысле, что на своей работе ты будешь чувствовать себя более подкованным, более знающим, — она поняла это, и даже не столько поняла, сколько почувствовала теперь. Она похудела, ей стало еще легче двигаться и взбегать по лестницам, она отлично спала, крепко и спокойно, она, как всегда, отличалась хорошим аппетитом. Зоя, к счастью, тоже была здорова.

Вот только письменного стола Маша лишилась. Костя, разложив однажды на нем свои бумаги, конспекты и словари, больше не убирал их. Да и куда же было их убрать: все книжные вместилища — и шкаф и полки были забиты до отказа. Сначала Маша пристраивалась сбоку собственного стола, но сидеть там было неудобно. Да и работать за одним столом с любимым человеком оказалось невозможно, — каждая линия его смугловатого худощавого лица возбуждала желание приблизиться. Нет, работать, сидя с ним за одним столом, было невозможно. Сам он не знал, как выйти из этого положения, с неосознанным эгоизмом ребенка он продолжал работать за Машиным столом, не задумываясь, — а как же обходится она.

Стол купить нетрудно, куда только его поставить? И это тоже Маша решила одна. Просто в один из вечеров, вернувшись домой, Костя увидел жену сидящей за маленьким столиком где-то между печкой и Зоиной кроваткой. Он был приятно удивлен, но ни о чем не спросил и только обнял ее, подойдя к спинке стула, обнял сзади, приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал как-то сверху, так что вместо глаз она увидела его смуглый бритый подбородок.

Маша вспоминала фабзавуч, сопромат, — сплавы всегда имеют новые качества, это не просто соединение качеств двух металлов. Не так ли и в браке, в любви? Вдвоем люди сильнее не вдвое, а больше, вдвоем возникает какая-то вообще новая сила, новые качества. Качества уже не его и ее, качества этого крохотного коллектива, состоящего из двух людей. Это и на пустяках видно, — одно дело обдумать что-нибудь самой, другое — посоветоваться с мужем. Уже коллективный разум…

Но самым заметным, вещественным, общепризнанным плодом любви мог бы быть младенец, ребенок. Разве они не хотели его?

Как можно не хотеть ребенка от любимого человека, от любимой женщины! Конечно, они оба хотели этого. Но, думая о потомке, оба мечтали, чтобы все это началось уже не в студенческой обстановке, а немножко позднее, совсем немножко позднее — ведь скоро Маша окончит университет, а он — аспирантуру. Дело даже не в заработке, хотя и заработок играет известную роль. Учеба требует очень много сил, особенно последний год учебы, госэкзамены и прочее. Беременность и первые месяцы материнства выбили бы Машу из колеи.

Но не только это останавливало Машу. Она уже доказала однажды, что и в этом положении может учиться и сдавать экзамены не хуже, чем прежде. Останавливало другое.

Маша помнила брошенные когда-то Лизой слова: «Сеня хочет, чтоб у нас был свой ребенок»… Свой, потому что Зоя чужая. А своя ли Зоя для Кости?

Маша попыталась проверить. Она проверяла это со страхом — каким-то окажется Костя? Она спросила его однажды, не хочется ли ему своего ребенка. И Костя удивился: а разве Зоя не своя? За что обижать ее противопоставлением — свой, не свой? Разве он не доказал, что полюбил ее, как свою? Он даже сказал какой-то своей дальней родственнице, что был знаком с Машей уже давно, лет пять назад, и Зоя — его дочка, а женился он только теперь… Мало ли, как бывает в жизни?

Маша вздохнула с облегчением, выслушав это объяснение. Да, он любит ее, а с ней любит и маленькую Зойку. Поэтому у него и нет такого острого желания — завести «своего» ребенка, он боится обидеть маленькую девчонку, которая ни в чем не виновата, которая не выбирала себе отца, в конце концов. А когда у них все-таки будет ребенок, Костя не станет любить его больше, чем Зою. В это можно поверить. И Зое от появления сестры или брата должно стать только лучше, но никак не хуже.