И Лукас поспешил вернуться к насущным проблемам. — С какого дня вы себя уволили?

— С сегодняшнего.

— Кому это известно?

— Только Джону Маклейну, хозяину «Кей-Кор». — Гален ничего не могла поделать со своими мыслями, крутившимися вокруг других его фраз. Как по-доброму он произнес «Особенно про Марианну»… — Вы, наверное, знакомы с Джоном? И знали Марианну?

— Мы с Марианной и Фрэн знаем друг друга с самого детства.

— Вы выросли в Англии?

— Нет. В Нью-Йорке. В месте под названием Чатсуорт. Это в Вестчестерском округе, примерно в часе езды отсюда. Я жил там до девяти лет.

— Марианна и Фрэн тоже жили там?

— Да.

А для Лукаса там по-прежнему жили боль… ужас первой потери… и гибель детских надежд.

От Гален не укрылась мрачная тень, промелькнувшая в самой глубине его взгляда. Словно на миг приоткрылась дверь в холодную, черную бездну, полную отчаяния и боли.

Но мрак тут же пропал, улетучился. Усилием воли Лукас заставил его исчезнуть без следа и вернулся к их разговору про Джона Маклейна.

— Я познакомился с Джоном несколько лет назад. Несколько лет назад. Насколько Гален было известно, Джон прожил с Марианной примерно лет десять. Значит, несмотря на дружбу — или из-за нежелания оживлять застарелую боль? — Лукаса Хантера не пригласили на свадьбу подруги его детства.

— А что сказал Джон, когда узнал о вашем желании уйти? Гален поколебалась, прежде чем ответить. И заговорила сбивчиво, тщательно подбирая слова:

— Дело не в том, что он сказал, а скорее в том, как он выглядел. По идее ему следовало почувствовать облегчение. Но все получилось совсем наоборот. Он даже отказался оформлять мое увольнение до понедельника.

— То есть у вас еще осталось время передумать.

— Да.

Лукас невольно покосился на коробки, заполненные почти до самого верха. Судя по всему, Гален ничто не могло заставить передумать. Да она и не хотела этого. Единственным ее желанием было как можно скорее вырваться из удушливых объятий Большого Яблока.

— Возможно, — заметил он, — вам действительно придется переехать, как вы и собирались.

— Что значит — придется?

— Поймите меня правильно, Гален. Я нуждаюсь в вашей помощи. Она для меня крайне желательна. Хотя может принести вам ряд неприятностей и неудобств. — Из-за того, что он не в силах заткнуть убийце рот, Лукас знал, что сумеет обеспечить безопасность Гален. С ее головы не упадет ни один волос. Но ей придется слушать все, что взбредет в голову неведомому маньяку. — Беседы с таким типом — не самое лучшее занятие на свете.

Он не просто нуждался в ее помощи! Он ее хотел! И как бы ни глупо это выглядело, ее одинокое, истерзанное сердце готово было сказать больше. Он нуждается в ней самой, в Гален! Он хочет ее!

— Я остаюсь, лейтенант. В Нью-Йорке. И на телевидении.

— Хорошо, — мягко улыбнулся он, повторяя про себя: «О'кей». Гален останется с ним в Манхэттене, и вдвоем они поставят этого типа на колени, и… и Лукас пока не решался загадывать дальше. Его взгляд задержался на тесно заселенном диване под ярким покрывалом. — Значит, вы останетесь, и ваши куклы тоже.

— Вообще-то Барби и не должны были уезжать.

— Еще один — последний! — дар на счастье шестой городской больнице?

— Я предупредила Кейси, что буду там, в воскресенье в два часа.

— Не думаю, что с этим возникнут проблемы. — Что бы там ни задумал убийца, Лукас не позволит какому-то маньяку помешать Гален сделать еще один щедрый подарок больным детям. Все куклы — все яркое смешение красок, предназначенное будить радость, — будут доставлены на место точно в срок. — Я и не представлял себе, что Барби могут носить такие разные наряды. Просто удивительно.

— Барби выглядят так, как им положено. — Звучит многообещающе.

— Просто я никогда не признавала теорию о «подспудном стремлении к самоуничтожению». Как будто если у девочки имеется кукла, сделанная в виде стройной блондинки, и она возведет ее в идеал красоты, то ради его достижения готова будет пойти на все, вплоть до духовной — и даже физической — смерти.

— Физической смерти?

— Посредством голодания, или пластических операций, или еще какой-нибудь чертовщины, помогающей достичь пропорций, просто нереальных для нормальной женщины.

— А какую теорию вы признаете?

— Ту, в которой Барби считают просто куклами — не хуже и не лучше других. Компаньонками, а не соперницами. Может, даже подругами. — Она передернула плечами, отчего взметнулись пышные рыжие кудри. — И я не вижу ничего дурного в том, что у маленькой девочки есть милая, опрятная подружка, с которой можно не расставаться никогда.

— А какая из этих Барби ваша?

«Покажи мне, как выглядит твоя верная подружка, неразлучная с тобой с самого детства. Та, с которой ты не расставалась даже тогда, когда рухнули все мечты и вера в счастье. Та, которая не изменила тебе, несмотря на жестокость и несправедливость остальных. Покажи мне ее, Гален! Познакомь. И мы будем говорить о куклах как можно дольше, чтобы не вспоминать о крадущейся по пятам смерти…»

Но он так и не дождался этого полушутливого, полуторжественного знакомства. Синие глаза подернулись печальной дымкой. Он просил о том, что давно было утрачено. Что погибло навсегда.

— Ее здесь нет.

— А где она?

— Кто его знает. Она была… то есть она осталась… у моей матери. И когда я ушла из ее дома, Барби осталась там.

Дом ее матери. И Барби, принадлежавшая ее матери. Матери — а не ребенку. Судя по всему, эту заблудшую дочь с ее коробками так же несет по волнам, как и его, Лукаса, — бесприютную, мятущуюся душу.

Бесприютный? Это он-то, Лукас Хантер? Да. Потому что та роскошная, но мертвая коробка, в которой он живет, не может считаться домом.

Тем временем Гален шагнула в сторону от него, к своим куклам.

Но не сразу присела к ним на диван, а задумалась, рассеянно глядя на журнальный столик со стеклянной крышкой. Ее тонкий бледный пальчик принялся выводить на гладкой поверхности замысловатые узоры, прокладывая трассу невидимого слалома между обрывками яркой ткани и катушками ниток.

«Вот тебе крест, и чтоб я сдох, и лопни мои глаза…»

Она коснулась острого кончика иглы.

— Он что же, на самом деле…

«Нет, я не хочу с тобой об этом говорить!» Но разве Лукас мог выбирать?

— Да. Он протыкал им глаза. Но честное слово, Гален, он делал это тогда, когда они были уже мертвы.

Гален не выдержала и резко, до боли зажмурилась. А потом, все еще не в силах отвести взгляд от швейной иглы, спросила:

— Как они погибали?

— Он пользовался ножом.

— Да. Я знаю… — Варварски изуродованные тела упоминались в каждом сообщении. — Но как именно?

— Гален!

— Поймите, мне действительно нужно это знать. Пожалуйста, не надо меня жалеть! Я не собираюсь падать в обморок…

— Не сомневаюсь.

— Так как же они умерли?

«Как?..» — переспросил про себя Лукас в напряженной тишине. Это должно было выглядеть жутко. Ужасно. Они умирали, глядя на то, как пульсирует алый фонтан их собственной крови. Чувствуя его удивительное тепло до самой последней секунды, когда тело начинало биться в агонии.

— Он вспарывал им горло. — Быстро, уверенно, безболезненно. И безжалостно.

— Он рисовал на их телах крест? Этим своим ножом?

— Да. Рисовал. После их смерти.

— Он делал с ними что-то еще? — Вопрос прозвучал едва слышно, невнятно, но Гален считала, что должна знать все до конца. — Нет. Больше он ничего не делал.

Она подняла смятенный взгляд — синие глаза ярко блеснули из-под рыжих кудрей — и с удивлением произнесла:

— Судя по всему, он абсолютно уверен, что его не смогут поймать.

— По-научному это называется избыточная самооценка — обычное следствие мании величия.

— Да, похоже на это.

— И он действительно себя переоценил, совершив свою самую большую ошибку.

— Когда позвонил мне?

— Когда позвонил вам. Мы доберемся до него, Гален. — Эта фраза звучала не просто как обещание — как клятва.