Известен исторический случай с Гёте и Гегелем. С самого дня знакомства они почувствовали друг к другу непреодолимую симпатию, дружили всю жизнь, но так и не узнали того, что стало известно дотошным исследователям, раскопавшим их родословные: великий поэт и великий философ были дальними родственниками.
В народе о таком родстве говорят: седьмая вода на киселе, но, поди ж ты, как крепки эти незримые узы кровного родства!
Русские родовитые дворяне старинных фамилий, как и французские, английские и другие, весьма ревностно следили за своим генеалогическим древом, но углядеть за дымкой веков самого первого своего предка часто не могли. Тем более что им в конце концов оказался бы не библейский Адам, а, если поближе к родным осинам, простой смерд или вой (ратник, воин) из дружины князя, а позже, при Иване IV, верный опричник, попавший в милость. Не желая вести свой род от столь неприметных предков, снобистское дворянство придумывало себе мифических, часто иностранного происхождения и княжеских кровей. Особой склонностью к мифотворчеству отличались «худородные» дворяне — те, чей род ничем не был славен; те, чьи предки не столь давно записались в дворянские книги (ведь вплоть до указа Алексея Михайловича в 1675 г. это разрешалось даже черносошным, то есть свободным, крестьянам, если переходили они в разряд служилых людей), а со времен Петра I — за отличия в боях, при получении офицерского чина, позднее при пожаловании ордена св. Владимира и т. д.
К середине XVIII века на дворянское достоинство претендовало около двух тысяч фамилий. За каждой — десятки, а то и сотни людей. Когда же по указу Екатерины II (3 сентября 1788 г.) от них потребовалось доказать свое дворянское происхождение, лишь 330 фамилий оказались несомненно дворянскими.
Со времени этого указа дворяне Российской империи при рождении каждого ребенка обязаны были, дабы получить разрешение записать новорожденного в губернскую дворянскую книгу, описать свою родословную и родовые имения в прошении. Именно эти бесконечные прошения создали громадный архив дворянских родов России, который помогает не только воссоздать подлинную родословную Лодыгиных, но и выяснить многие подробности их судеб. И действительно, род Лодыгиных занесен в VI часть дворянской родословной книги, куда записывались лишь фамилии древностью более 100 лет.
Вели они свое начало «от Гланды Камбилы — внука владетеля прусского Вейдевута, выехавшего в Россию в 1241 году».
1240-е годы — пора, когда раздробленная Русь, раздираемая усобицами меж своими князьями, не имеющая единого государства, а значит, войска, отбивала атаки сразу с трех сторон. С юго-востока — от татаро-монголов, уже заливших кровью Китай, Среднюю Азию и Кавказ. С севера — от разбойничьих отрядов шведов и датчан. С запада — от Тевтонского ордена. Как будто вовсе неподходящее время выбрал Гланда Камбила для переселения на Русь, но поступок его понятен.
…Еще где-то в конце XI века владетель пруссов Вейдевут поделил свои земли меж двенадцатью сыновьями. Не в добрый час поделил! Разрозненные отряды его внуков не могли оказать достойный отпор иноземным захватчикам, а такие вскоре сыскались: один из польских князей, Конрад Мазовецкий, недальновидно пригласил для защиты своих земель от пруссов-боруссов духовный рыцарский орден — Тевтонский, теснимый в Палестине мусульманами. Пруссы вступили в борьбу с тевтонами, но силы были неравны. Отлично вооруженные профессиональные завоеватели, поддерживаемые римским папой, начали истреблять и онемечивать пруссов, да заодно и поляков, эстов, русских, жмудян, ливов… От воинственного племени пруссов вскоре не осталось и следа, разве что еле заметный — в сохранившемся надолго названии края — Пруссия и потомков самих псов-рыцарей — пруссаки. (Только в 1410 году, после Грюнвальдской битвы, соединенными усилиями поляков, литовцев, русских было остановлено дальнейшее продвижение ордена на восток.)
Внук Вейдевута, Гланда Камбила, с дружиной, с семьей, «утомленный во бранях с крыжаками» (крестоносцами, от слова «крыж» — «крест»), принужден был бежать из родных мест. Взоры его обратились на восток — к победителю шведов на реке Неве Александру Невскому, князю Новгородскому.
Приняв православие, Гланда Камбила получил имя Иван. Сын его Андрей Иванович, по языческому обычаю, долго державшемуся на крещеной Руси, получил прозвище Кобыла. Сам Александр Лодыгин считал, что это прозвище — измененное от Камбила. Имена-прозвища обычны для той поры: Кошка, Собака, Орел, а от них — Кошкины, Собакины, Орловы…
Андрей Иванович Кобыла стал прародителем многих известных фамилий, начиная от царственных Романовых — от внука Андрея — Ивана Федоровича Кошки. А еще Сухово-Кобылиных (автор «Свадьбы Кречинского» из их числа), Шереметевых — от Александра Федоровича Беззубца, назвавшего сыновей так: Кобыла, Жеребец, Шевляга (кляча, плохая лошаденка), Шеремет (имеющий скорый шаг). Шеремет стал прародителем рода Шереметевых.
Такое этимологическое «лошадиное» сходство уже не коснулось других ветвей древа Андрея Ивановича Кобылы: Колычевых, Неплюевых, Боборыкиных, Яковлевых, Епанчиных, Долговых-Сабуровых… Зато оставило свой первоначальный след в фамилии Лодыгиных. Вели они свою фамилию от потомка Андрея Кобылы — Григория Семеновича Лодыги, или, по причине вольного правописания на Руси вплоть до XIX века, Ладыги. (Кстати, конскими и коровьими лодыжками русская детвора любила играть в бабки. Ребят, идущих в школу, поучали: «Книги читать — не в лодыги играть».)
В гербах всех потомков Андрея Ивановича Кобылы много общего: посередине золотого щита — золотая корона (в память владетелей прусских), два серебряных креста — в честь принятия православия, дуб, по сторонам которого серебряные шестигранники (след языческих громовых знаков, когда дед Гланды, Вейдевут, был верховным жрецом у священного дуба и сжег себя на костре за счастье народа). Щит держат два льва, во рту которых лавровая и масличная ветви (подчеркивается славность рода и его миролюбие). В лапах львов скипетр и держава — атрибуты власти.
Но потомки владетелей прусских, кроме Романовых, не оправдывали этих державных атрибутов, и меньше всего Лодыгины. Среди знаменитых потомков Андрея Кобылы скромный и небогатый их род кажется случайно затесавшимся, хотя записаны они были в ту же почетную шестую часть дворянской родословной книги для самых древних и знатных родов.
Перечисляя своих далеких предков в прошениях при рождении каждого ребенка, тамбовские Лодыгины неизменно вспоминали Андрея Ивановича. Он единственный из многочисленной родни побывал в приближенных к князю Семену Гордому (правил в 1341–1353 гг.), знаменитому своим посмертным словом: «И я вам приказываю, своей братье, жить за один… для того, чтобы не перестала память родительская и наша, и свеча бы не угасла».
Щекотливое дело своего сватовства и привоза дочери тверского князя — вековечного соперника Москвы — этот сын Ивана Калиты поручил именно Андрею Ивановичу Кобыле, видимо, ценя его дипломатические способности.
Этими же способностями обладали и ближайшие потомки Андрея Ивановича, хотя средь них появляются уже и воины, а позже ратная стезя становится основной из поколения в поколение.
Имена предков Лодыгиных находим мы среди ратников победных битв с ордынцами — на реке Воже в 1378 году и Куликовом поле (тут отличился и воевода владимирский, брянский и суздальский Вельяминов — предок изобретателя по матери). Входили они в разряд служилых людей, то есть в отличие от князей (Волконских, Белозерских и др.), пришедших под власть московского князя со своими уделами, родовых вотчин не имели, а получали от государя в виде жалованья — «заработной платы» — за службу поместья с землей и тяглыми крестьянами. Со смертью служилого человека или с уходом его со службы поместье возвращалось в казну.
В мирное время дети боярские были вечно на посылках: их назначали, по свидетельству известного историка В. О. Ключевского, «управителями второстепенных московских приказов, воеводами, их посылали и для производства следствий по важным уголовным делам… Рядом с этим они занимали особое совершенно положение в военном строе: стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы» (охрана государевых хором) «составляли значительный и наилучше вооруженный корпус, называвшийся «царевым полком»… они имели еще значение офицерского запаса для провинциальных служилых людей… служили полковниками и головами, т. е. батальонными и ротными командирами».