— Что повесила нос, старушка? Замерзла?
— Немножко, — ответила Майя. Но потом вспомнила, что с Хью можно быть честной, и добавила: — Я только подумала… Подумала, что до сих пор ничего подобного не делала.
— Знаю. — Хью посмотрел на нее сверху вниз. — Давай вернемся. Я угощу тебя чаем в том симпатичном кафе, мимо которого мы проходили, и ты согреешься.
Хью обнял Майю за плечи, привлек к себе, и они пошли в деревню. Во время этой прогулки Майя сделала несколько открытий. Во-первых, она уже давно не видела Вернона ни наяву, ни в снах. Казалось, Хью защищал ее от этого. Во-вторых, прошло несколько недель — нет, месяцев — с тех пор, как она получила последнее оскорбительное письмо. Наверно, писавшему их надоело заниматься столь скучным делом. Из-за всего этого (и особенно из-за Хью) она стала меньше пить. Она — и ее магазин — пережили самое трудное время кризиса.
Кроме того, Майя догадалась, что Хью любит ее и любил всегда. Она привыкла к мужской любви, но начинала понимать, что чувство Хью — совсем другого рода. «Смогу ли я вынести его любовь? — спросила она себя. — И хватит ли у него сил любить меня? Ведь я гублю всех, кто меня любит. Это вошло у меня в привычку».
И наконец она поняла, что не возражает против его прикосновений. Рука, лежавшая на ее плечах, была крепкой, властной и теплой. Хью был одним из ее самых старых друзей, Майе нравилась близость его худого изящного тела. С ним было спокойно. Идя рядом с Хью, она думала, что способна измениться. Во многом она уже изменилась. Например, начала чувствовать.Эта мысль поразила ее. Если холодная, черствая Майя Мерчант в конце концов научилась любить, то, может быть, со временем она научится выражатьлюбовь? Эта мысль напугала ее до такой степени, что сердце заколотилось, а ладони в мягких кожаных перчатках вспотели.
Но пока они добирались до кафе, Майя успела собраться с духом. Когда рука Хью соскользнула с ее плеча, Майя повернулась к нему и прикоснулась губами к губам.
Иногда Фрэнсис понимал, что инстинкт самосохранения начинает ему изменять. Что алкоголь, никотин и бессонные ночь почти ничего не оставили от здравого смысла и интуиции, которые раньше заставили бы его держаться в стороне от Тео Харкурта и Ивлин Лейк. Гиффорд знал, что эти люди позволяли ему влиться в компанию золотой молодежи только потому, что он заставлял их смеяться и делал то, на что у них самых не хватало духу. Иногда он ощущал себя дрессированным животным из цирка, делающим сальто-мортале за морковку выгодной работы или дружбы с влиятельными людьми. Фрэнсис выступал перед ними не только потому, что всегда любил общество, но и потому, что его финансовое положение было не просто шатким, а катастрофическим.
Рождество он провел в Лонг-Ферри вместе с Дензилом и Вивьен. Их брак трещал по всем швам, Вивьен начала засматриваться на хорошеньких мальчиков, а Лонг-Ферри, как прекрасно знал Фрэнсис, был настоящей бездонной бочкой, способной поглотить не одно состояние. Но он все же собрался с духом (при помощи полбутылки скотча, украденной из гостиной и спрятанной в его комнате) попросить у Дензила взаймы. Другого выхода не оставалось.
Ответ Дензила был едким и сокрушительным. Тогда Фрэнсис в припадке самоуничижения попросил дать ему работу в Кении или как там называлась жаркая страна, в которой у Дензила была ферма.
— Не думаю, Фрэнсис, — лениво протянул Дензил. — Ты давно смотрел на себя?
Вернувшись в свою комнату, Фрэнсис допил остатки скотча и посмотрелся в зеркало. Дензил был прав: выглядел он хуже некуда. Всю вторую половину дня Гиффорд провел на кухне, поймал нескольких здоровенных тараканов, запустил их отчиму в постель и уехал в Лондон.
На Новый год они с Робин отправились в Котсуолдс, где бродили по холмам и ночевали в студенческих общежитиях. Фрэнсис уже в сотый раз понял, что кроме Робин ему никто не нужен. Его здоровье улучшилось, кашель прошел; две недели он не пил ничего крепче чая. Заняв немного денег у Робин, он заплатил неотложные долги и решил избегать Тео, Ивлин и всех остальных из этой компании. С Тео было легче — он уехал за границу, а Ивлин не имела привычки сама бегать за мужчинами. Вернувшись в Лондон, Фрэнсис пару месяцев держал слово. Нашел место домашнего учителя у мальчика, поправлявшегося после приступа ревматизма, и заплатил еще часть долгов. А потом все снова пошло вкривь и вкось.
Однажды вечером они обедали в своем любимом ресторане, и Робин сказала ему, что собирается стать врачом. Битый час тараторила о том, что сэкономила деньги на обучение и теперь будет заниматься по вечерам. У Фрэнсиса отвисла челюсть. Он знал, что это значит. Робин давала понять, что бросает его, что он был в ее жизни лишь кратким эпизодом и теперь этот эпизод закончился. До сих пор Фрэнсис не понимал, до какой степени он зависит от нее. Внезапно собственное чувство к Робин показалось ему опасным: оно делало его уязвимым. Они расставались по-хорошему, но в душе Фрэнсиса закипал гнев.
На следующий вечер должно было состояться собрание исполнительного комитета местной организации лейбористов. Подобное испытание было Фрэнсису уже не по силам, поэтому перед началом он пропустил несколько стаканчиков. Предстояло выдвинуть кандидатов на выборы в местные органы власти, поэтому Фрэнсису следовало вести себя как можно лучше. Злой и расстроенный, он выслушивал скучнейшие речи о всяких пустяках. «Вот-вот начнется война!» — хотелось крикнуть Гиффорду, но когда пришла его очередь выступать, он услышал собственный голос, передразнивавший протяжный ланкаширский акцент председателя Теда Мелэма. Фрэнсис даже вытер лоб платком так, как это делал Тед, и зашаркал ногами, пародируя его пролетарскую походку. Он просто не мог остановиться. В пивной такое принимали на ура, Селена, Гай и Дайана обычно смеялись до колик.
Но тут никто не засмеялся. Секретарь холодно прервал его:
— Думаю, мы слышали достаточно, мистер Гиффорд.
А затем побагровевший председатель сказал:
— Парень, далеко не у всех нас была возможность получить образование.
В его голосе звучала такая обида и такая боль, что Фрэнсису захотелось застрелить не то Теда, не то себя самого.
Выйдя на улицу, он разыскал в тумане телефонную будку и набрал номер Ивлин Лейк.
Элен продолжала посещать Рэндоллов и после того, как Адам уехал. В конце весны у миссис Рэндолл родился еще один ребенок; Элен, пришедшую на ферму во второй половине дня, перехватила Элизабет и повела показывать малыша.
— Его зовут Майкл. Совсем крохотный, правда?
Элен поставила принесенные с собой цветы в вазу у кровати Сьюзен Рэндолл, а затем встала на колени, заглянула в колыбельку, откинула одеяло и нежно провела пальцем по щечке ребенка. Он зашевелился, поджал губки и наморщил лобик.
— Можно взять его на руки?
— Конечно, Элен. — Миссис Рэндолл пыталась улыбаться, но выглядела измученной.
Элен осторожно вынула младенца из колыбели и прижала к себе. Голова малыша, поддерживаемая ладонью Элен, уютно легла на ее плечо, теплое тельце прижалось к груди. Она ощутила частое мелкое дыхание и биение его сердечка. Это лишило ее дара речи. Элен смотрела на мальчика со слезами на глазах. Ей не хотелось отпускать малыша даже тогда, когда проголодавшийся ребенок захныкал и начал открывать и закрывать ротик.
Целую неделю она ходила к Рэндоллам каждый день. У миссис Рэндолл был жар, и она не могла кормить младенца, поэтому Элен помогала Элизабет готовить бутылочки с молоком. Она кормила Майкла, меняла пеленки, купала его и была совершенно счастлива. Иногда девушка садилась в кресло-качалку, брала малыша на руки и представляла себе, что это ее ребенок. Что никто не может его отнять и что у нее наконец появилось что-то свое.
Однажды за чаем отец заговорил о Рэндоллах:
— У них всего лишь часовня, а не церковь.
Элен промолчала.
— Элен, не стоит уделять все свое время одной семье. Я помню, ты писала письма в организацию «Призыв приходов». Надеюсь, что подготовка к празднованию юбилея идет полным ходом. Леди Фрир любезно согласилась на нем присутствовать.