За последний год Робин редко видела Майю. Конечно, она слышала о том, как покончил с собой служащий торгового дома «Мерчантс». Но когда заходил разговор на эту тему, Майя отвечала таким ледяным тоном, что умолкала даже любопытная Робин. Это углубило пропасть, которая пролегла между ними после смерти Вернона; пропасть, которая теперь казалась Робин непреодолимой.

Мерлин сказал:

— А где этот… Как его… Сын Вивьен? Она уже была здесь, с Дензилом. Я пытаюсь убедить его купить мое «Распятие».

— Фрэнсис на собрании. А Джо где-то здесь. Он приедет в Блэкмер на Рождество.

— И я тоже, — заплетающимся языком пробормотал Мерлин. — Захвачу вас обоих. А теперь, дорогая Робин, я собираюсь надраться в стельку. Только четыре, черт бы их всех побрал…

Мерлин вернулся к рыжей и бутылке виски. Кто-то сунул в руку Робин стакан с пивом, кто-то другой пригласил ее танцевать. Играл джаз-оркестр; музыка эхом отражалась от стен огромного здания. Кружась по комнате, Робин думала о событиях уходящего года. О возвращении Фрэнсиса из Америки, о замечательном летнем отпуске, который они провели на континенте, и о решении Фрэнсиса сделать политическую карьеру. О выходе в свет книги, которую они с Нилом Макензи написали в октябре; книга была встречена доброжелательно, но сдержанно. Хотя Робин испытала гордость, открыв сигнальный экземпляр, но писать еще одну книгу ей не хотелось. Теперь она зарабатывала себе на жизнь, служа на полставки в клинике и время от времени проводя краткосрочные социологические исследования. К Робин начало возвращаться прежнее беспокойство, и это ее пугало.

Она танцевала с Гаем, с Джо, а потом с Селеной, которая в очередной раз сломала лодыжку. Селена кружилась на одном месте, опираясь на плечо Робин, хохотала и пила пиво. Кто-то настежь распахнул огромную двойную дверь в дальнем конце помещения, чтобы все увидели силуэты церквей и офисов на фоне оранжево-черного лондонского неба. Часы пробили полночь; Робин прислонилась спиной к двери и попыталась отдышаться. Вдруг кто-то тронул ее за локоть:

— Фрейлейн Саммерхейс?

— Да?

Она подняла глаза. Рядом стоял бедно одетый темноволосый мужчина с худым лицом. Робин улыбнулась:

— Здравствуйте, герр Венцель. Рада видеть вас снова.

В этом году канцлер Германии Адольф Гитлер объявил себя диктатором. Вслед за тем начались преследования «неарийцев» и политических противников режима. Из Германии хлынул поток беженцев — евреев, коммунистов, социалистов, художников и интеллектуалов. Многие из них хотели, чтобы им позволили остаться в Британии. В свободное время Робин собирала средства для созданного лейбористами и Советом тред-юнионов Фонда международной солидарности и несколько месяцев назад познакомилась с политическим беженцем из Мюнхена Никлаусом Венцелем.

— Герр Венцель, есть какие-нибудь новости о вашем брате?

— Ганс все еще в лагере Дахау. Я ничего не слышал о нем уже три месяца.

Венцель говорил спокойно и вежливо, но Робин видела в его глазах отчаяние. Она прислонилась к косяку настежь открытой двери. По одну сторону от нее были тепло, музыка и друзья, по другую — холод и туман, капли которого оседали на лице и въедались в кожу.

Вскоре после этого Робин покинула выставку и пешком пошла в клуб, где должна была встретиться с Фрэнсисом. Когда она пришла, Гиффорд уже сидел за угловым столиком и сжимал в руках бокал. Мгновение она с удовольствием наблюдала за ним, оставаясь незамеченной. Светлые, слегка вьющиеся волосы, касающиеся воротника черного пиджака; полузакрытые сонные серые глаза; изящное, стройное тело, которое дарило ей такое наслаждение в постели… После возвращения из Америки Фрэнсис жил на свой доход и серьезно подумывал о политической карьере. Робин пришлось смириться с тем, что у него есть свои друзья и свои интересы. В конце концов, она сама с пеной у рта выступала против частной собственности.

Он поднял взгляд, встал, подошел к Робин и поцеловал ее.

— Как прошло собрание?

Фрэнсис улыбнулся:

— Скука смертная. Робин, хочешь верь, хочешь нет, но они битый час решали, как лучше проводить следующий сбор средств — во время ужина а-ля фуршет или устроить благотворительную распродажу подержанных вещей. Вот они, издержки демократии.

Робин снова поцеловала его.

— Но ты потерпишь, правда, Фрэнсис?

— Конечно, потерплю. Ради тебя я готов на все.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в ладонь. А потом сказал:

— В ночном клубе в Сохо сегодня пирушка в складчину. Там будут все. Ну что, идем?

В День подарков Элен вежливо отписала Дейзи Саммерхейс, что не сможет принять ее приглашение, дождалась, когда отец уснул после обеда, и снова поднялась на чердак. Она взяла с собой керосиновую лампу и села на пол своей комнаты, накинув на плечи толстый кардиган. Самые интересные открытия Элен оставила на закуску. Материнский дневник в кожаном переплете… Она удостоверилась, что окно покрыто морозным узором, и начала читать.

Флоренс делала по две-три записи в неделю. Иногда запись укладывалась в один абзац («Сегодня уехала мисс Купер. — Элен догадалась, что так звали гувернантку Флоренс. — Я долго плакала. Она отправилась к Боуменам в Эйлсбери. На прощанье я подарила ей самодельную закладку для книг и заколку»), В других случаях круглым школьным почерком было заполнено несколько страниц. Так описывался первый бал Флоренс, на который она надела платье с турнюром, сшитое из белой шелковой чесучи, и выпила «несколько галлонов лимонада». Далее на двух с половиной страницах говорилось о каком-то скучнейшем приеме у них дома. Элен быстро листала страницы. Найдя первое упоминание об отце («8 мая 1908, Бентон-хаус»), она начала читать более внимательно.

«Стелла представила меня преподобному Фергюсону, который живет в Восточной Англии». Вот и все. Элен ждала чего-то большего — возможно, любви с первого взгляда, какого-то указания на то, что Флоренс почувствовала к Джулиусу то же, что Джулиус почувствовал к ней.

«26 мая 1908, Бентон-хаус. Мы играли в теннис двое на двое. Тедди был партнером Стеллы, а преподобный Фергюсон — моим. Очень странно играть в теннис с викарием. Он совсем старый, ему почти тридцать. Мы со Стеллой устроили полуночный пир — забрались в кладовку, когда повар ушел спать. Точь-в-точь как в школе!»

Элен перевернула еще несколько страниц. Еще один бал… Игра, в которую играли Флоренс, Стелла и их школьная подруга Хилари. Игра во французский крикет на заднем дворе с братьями Стеллы («Тедди такой милый и тихий. Совсем не похож на мальчика») и прогулка по деревне на велосипедах.

«18 июня 1908, Бентон-хаус. Было так жарко, что мы купались в мельничном пруду. У меня не было купального костюма, поэтому я сняла платье и засунула нижнюю юбку в панталоны. Было замечательно — так прохладно, а в воде столько водорослей, рыбок и мальков! Но мы не услышали звонка к чаю, и преподобный Фергюсон пошел нас искать. Я ужасно смутилась, когда он застал меня в таком виде, но Стелла сказала, что священники видят и не такое — мертвых, больных и так далее».

Элен представилось, что этот пруд был похож на запруду у зимнего дома Робин. Девушка вспомнила летние дни, когда она сидела на веранде, следила за тем, как купались Робин и Майя, и жалела, что никогда не сможет составить им компанию. А вот Флоренс бы это сделала… Элен посмотрела на дневник и продолжила чтение.

«19 июня 1908!!! Едва могу держать перо! В первый раз в жизни мне предложили руку и сердце!!!»

«20 июня 1908, Бентон-хаус. Я обручилась. Конечно, отец Стеллы, мой опекун, сказал, что я должна принять предложение преподобного Фергюсона. Теперь я должна называть его ДжулиусомФергюсоном. У Джулиуса (да-да!) есть стабильный доход и жалованье, никто не сидит у него на шее, так что он Завидная Партия (Стелла говорит, что это вульгарное выражение). Миссис Рэдклифф говорит, что мы должны пожениться в начале сентября, но пышной свадьбы мне ожидать не приходится. Мне хотелось бы с кем-нибудь об этом поговорить. Пыталась поговорить со Стеллой, но она дуется, что мне сделали предложение первой, и шипит как кошка. Я очень скучаю по маме».