Перед Рождеством Майю завалили приглашениями на приемы и обеды. В двадцать три года она стала одной из предводительниц кембриджской золотой молодежи. Вечеринка или коктейль считались успешным только в том случае, если на них присутствовала Майя Мерчант. Она сумела превратить в плюсы даже свои минусы — вдовство и деловую карьеру. Иногда Майя даже позволяла себе появляться в обществе без спутников, что вызывало ропот неодобрения и восхищения.

В канун Нового года ее пригласили на бал в Брэконбери-хаус, поместье к северу от Кембриджа, недалеко от Торп-Фена, в котором жила Элен. Проезжая через залитые лунным светом Болота, Майя поняла, что не видела Элен уже целую вечность. Как обычно, она писала подруге раз в неделю, но ответы получала короткие и невнятные. В День подарков, [13]когда они по традиции собирались в зимнем доме Робин, Элен не пришла, сославшись на простуду. Глядя из окна машины в непроглядную тьму, Майя ощущала угрызения совести. Нужно будет как-нибудь заехать… Но не в ближайшие выходные, потому что это будут первые выходные месяца. И не в следующие. И не в третьи, на которые назначена январская распродажа по сниженным ценам. В общем, как только она сумеет выкроить время.

Бал был костюмированный. Майя нарядилась Коломбиной; на ней была широкая полосатая юбка и черный лиф, в волосах цветы. Огни Брэконбери-хауса, стоявшего на одном из мелких островков, которыми так богаты Болота, озаряли поля и замерзшие пустоши так же, как огни огромного лайнера озаряют спокойное темное море. Майя предпочла это приглашение другим, потому что Брэконбери-хаус принадлежал лорду и леди Фрир, по здешним понятиям крупным землевладельцам. Мысль о том, что она, когда-то штопавшая свои единственные шелковые чулки, будет обедать у таких знатных особ, доставляла Майе удовольствие.

Войдя в особняк, она избавилась от своего умного, но скучного спутника и дала себе волю. Через полчаса ее бальная книжечка была заполнена приглашениями на танец, и Майю всюду сопровождала целая свита восторженных поклонников. Самые интересные, самые остроумные, самые богатые мужчины жаждали поговорить с ней. Она танцевала танго с писаным красавцем в костюме пирата, после чего ее пригласил на вальс плюшевый медведь с алым бантом на шее. Девятнадцатилетний Уилфред, сын лорда Фрира, смотрел на Майю с рабским обожанием, какое она до сих пор видела только в глазах своего спаниеля.

За обедом она сидела между гвардейским капитаном, одетым Арлекином, и каким-то титулованным аристократом в костюме Чарли Чаплина. Шампанское лилось рекой, и бокал Майи всегда был полон. Между несколькими молодыми людьми вспыхнула ссора, после которой шесть человек очутились в фонтане, разбитом во дворе особняка. Огромная люстра, висевшая на потолке танцевального зала, была выключена, и помещение освещали только свечи, горевшие в настенных канделябрах. Полумрак подчеркивал карикатурно раскрашенные лица. Майю пригласил на танец сам хозяин, и она возликовала, но когда в конце танго лорд Фрир погладил ее по спине, она извинилась и ушла в дамскую комнату. На лестнице она встретила молодую женщину, которая прислонилась к перилам и горько плакала. Возвращаться в зал не хотелось; для храбрости Майя залпом выпила два бокала шампанского, а потом наступила полночь, все начали обниматься, целоваться и петь «За дружбу прежних дней». Выпитое помогло Майе с энтузиазмом отнестись к объятиям поклонников. Внезапно она почувствовала себя всемогущей. Независимой женщиной с солидным банковским счетом, большим домом и гардеробом, полным красивых платьев. Ее дело пережило самый тяжелый кризис двадцатого века. Она сумела восстановить свое место в обществе.

А затем чей-то голос за спиной вежливо спросил:

— Миссис Мерчант?

Майя обернулась и увидела горничную в переднике.

— Миссис Мерчант, вас хочет видеть один джентльмен.

Она вышла из зала вслед за горничной и очутилась в гостиной. У окна стоял Лайам Каванах. Майя обрадовалась ему, но радость угасла, как только она увидела мрачное лицо своего управляющего. Внезапно она испугалась. Пожар? Ограбление? Все ее страхи тут же ожили.

— Лайам, что случилось?

Каванах плотно закрыл дверь, стремясь остаться с ней наедине, а потом полез в карман пальто.

— Я решил, что должен известить вас первым.

Он протянул ей газету.

Это была «Кембридж Дейли Ньюс». Заголовок на первой полосе кричал: «УВОЛЕННЫЙ УТОПИЛСЯ».

Майя взяла у Лайама газету и начала читать. Эдмунд Памфилон… уволенный с поста заведующего отделом торгового дома «Мерчантс», который он занимал последние двадцать лет… его хронически больная жена… накопившиеся неоплаченные счета от врача… Фотография мистера Памфилона с его вечной добродушной улыбкой и снимок той части Кема, где было обнаружено тело. Вода казалась черной и очень холодной.

— Но они не знают… — прошептала Майя, глядя на Лайама. — Самоубийство… Они не могут знать… Почему они так уверены?

Она заставила себя остановиться. В глазах Лайама мелькнуло сочувствие.

— Конечно, они не знают. Репортер просто выпалил в белый свет. Тело нашли только сегодня. Но я уже навел справки… Позвонил кое-кому… И мне ответили, что в этом никто не сомневается.

«Откуда мне было знать?» — едва не сказала она, но тут в памяти Майи эхом прозвучали слова, заставившие ее умолкнуть:

«Лайам, личные дела мистера Памфилона меня не интересуют».

Она ушла, не попрощавшись с хозяевами. Ожидая горничную, которая пошла за ее пальто, Майя заметила, что карнавальные костюмы безвкусны и смешны, пират пузатый, а у клоуна начал расплываться грим. Старый дом был огромным, но прямоугольные следы на стенах говорили о картинах, проданных, чтобы заплатить налоги.

По дороге домой Майя почти сумела заглушить издевательские голоса. Слова «теперь их трое» больше не отдавались в ее мозгу барабанным боем. Она отправила спать двух слуг, живших в доме, бросила шубу на диван, налила себе стакан джина, наполнила ванну и легла в ароматную воду. Измятые лохмотья Коломбины бесформенной кучей валялись на полу. Потом она вытерлась, надела ночную рубашку и легла в постель.

Уснула Майя быстро, но под утро ей приснился кошмар: словно на ее груди лежит огромный камень и она пытается вскрикнуть. На нее смотрят глаза — маленькие, рыжевато-карие, лисьи. Глаза Вернона. Она видела эти глаза даже тогда, когда сумела заставить себя проснуться. Знакомые осуждающие глаза, подернутые инеем. Словно за годы, прошедшие после его смерти, Вернон успел превратиться в лед.

Чтобы добраться до северного Йоркшира на попутных машинах, Джо понадобилось два дня. Последние восемь миль, отделявшие Хоуксден от трассы, он прошел пешком. Идти пришлось в темноте; фонаря у него не было, но на ясном морозном небе стояла полная луна, освещавшая узкий, извилистый, неровный проселок. Когда он вошел в деревню, церковные часы пробили полночь.

Сражаясь с замерзшим засовом, Джо чувствовал, что находится при последнем издыхании. Он не мог вспомнить, когда в последний раз сытно ел и крепко спал. Все казалось ему не вполне натуральным. Крутые, мощенные булыжником улицы Хоуксдена, театрально освещенные луной, огромный черный завод и высокие холмы на заднем плане то исчезали, то появлялись снова. Наконец Джо понял, что дремлет, стоя у ворот собственного дома и сжимая в руке засов. Он не знал, сколько проспал. Несколько минут? Или лет? Джо зашагал по дорожке, засунув руки в карманы пиджака и подняв воротник. Он дрожал всем телом — то ли от холода, то ли от ожидания: разбираться в этом ему не хотелось. Джо поднялся на крыльцо, прислонился к дверному косяку и дернул шнурок звонка.

Он снова уснул, стоя у дверей и положив голову на холодный камень. Когда после долгого звяканья цепочек, запоров и засовов дверь открылась, это застало его врасплох. Из дома вырвался целый сноп света; на пороге стояла экономка в чудовищной ночной рубашке. Джо видел, как менялось выражение ее лица. Сначала на нем была досада человека, которого разбудили среди ночи, потом — отвращение к оборванному бродяге, сменившееся медленным узнаванием и изумлением. Возмущенное «проваливай подобру-поздорову!» так и не сорвалось с ее губ. Вместо этого она неуверенно прошептала: