— Вот видите!.. Большевики угрожают!.. Какая наглость!..

Тогда Демьян решил прийти на помощь Евгении Богдановне. Он сорвался с места, приоткрыл дверь в проход и закричал в напиравшую возбужденную толпу:

— Товарищи! Спокойно! Говорит большевик! Дайте большевику возможность поставить правильные требования перед Советом!

Это произвело впечатление: в проходе и пассажирском зале затихло, умолкли и члены Совета в царских покоях. Евгения Богдановна смогла говорить дальше.

И она… сделала доклад на целый час. Она говорила об империализме и борьбе классов, о законах развития революции и неизбежности победы социализма, о диктатуре пролетариата и вооруженном восстании как единственном пути для завоевании власти трудящимися.

Демьян тем временем исчез. Но когда терпение пленума исчерпалось и снова послышались выкрики с требованиями покончить с «говорильней». Демьян появился снова. Он подошел к Бош и прошептал, тяжело дыша:

— Уже на подходе… втягиваются в окраины… Сейчас услышите…

И тогда Евгения Богдановна сказала:

— Собственно, я кончила. Решайте теперь: с народом вы или против народа?

Председательствующий тотчас же огласил принятое вчера президиумом решение. Результаты голосовании можно было предвидеть заранее: создать «Комитет спасения революции», поддержать власть Временного правительства…

Когда стихли жидкие, несмелые аплодисменты, вдруг послышался голос Демьяна:

— Весело вы решили, братцы! Вон и музыка в честь вашего каинового решения играет…

И в самом деле, послышалась музыка, играл военный оркестр. Второй гвардейский корпус вступал в Жмеринку церемониальным маршем…

Бош с Нечипоруком возвратились сегодня в Жмеринку только под утро; после артиллерии они объехали и три пехотных полка гвардейского корпуса, стоявшие поблизости: Кексгольмский, Волынский, Литовский. Все три дали согласие выступить на поддержку винницкого восстания, на помощь киевским товарищам — на углубление революции и осуществление брошенного из Петрограда призыва: «Вся власть Советам!»

Растерянные члены пленума потянулись к выходу из царских покоев.

Жмеринский вокзал стоит на возвышенности, ниже — через привокзальную площадь, сквозь тоннель — вьется шоссе: Шуазелевская улица, Вокзальная, Центральная, Киевская. И видно было хорошо: втягиваясь в тоннель с одной стороны и вытекая из него с другой, пересекая площадь и сразу же снова исчезая под аркой виадука, текла сплошная лавина солдат. Впереди на коне ехал командир корпуса — без погон и с красном бантом на груди. За ним развевало, красное знамя «Пролетарии всем стран, соединяйтесь!». Далее шел оркестр, торжественно выводивший: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой». А там четкими шеренгами, повзводно, поротно, батальонами маршировали гвардейцы.

Это шел первый полк корпуса — Кексгольмский. Командир корпуса бежал ночью в Петроград, где формировались корпусные резервы, но командир Кексгольмского полка снял погоны, заявил, что он пойдет с нардом, и принял на себя командование всем корпусом.

Кексгольмцы продефилировали прямо к воинской рампе и начали погрузку в эшелоны. Корпусную артиллерию и полки Волынский и Литовский можно было ждать через несколько часов.

Служба тяги Жмеринского узла уже готовила под них составы–порожняки и сгоняли паровозы под парами.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ ОКТЯБРЯ

1

Свое обещание посетить больного доктор Драгомирецкий выполнил точно: сразу после ночного дежурства он был уже снова на Виноградном, 6.

Встретила его растерянная и встревоженная Мария Иванова.

Мария сообщила: весь вечер больной добросовестно выполнил все медицинские назначении — лежал в постели, принимал по столовой ложке кальция–хлорати, пил холодное молоко со льда. Но между приемом лекарства и приемом пищи к больному забегали товарищи — проведать или по неотложным делам, и где–то в четвертом часу, под утро, положив в карман пузырек с остатком кальция, больной с постели поднялся, надел бекешу и ушел.

— Куда? — перепуганно воскликнул Гервасий Аникеевич.

— В Тритий авиапарк.

— Зачем?

— Поднимать восстание.

— У него же может подняться температура!

Доктор Драгомирецкий схватился за голову. Нет, эти большевики были совершенно невозможными людьми! Мало того, что ломали все привычные нормы жизни и поднимали бунт против существующего строя — они еще и не выполняли абсолютно категорических медицинских предписаний! А людей, которые не выполняли предписаний врача, доктор не уважал, презирал — таких людей он просто ненавидел.

— Это безобразие! — задохнулся Гервасий Аникеевич.

И это было и в самом деле безобразие: ведь кровь могла хлынуть вновь, мог начаться скоротечный процесс в легких, больной мог сгореть в огне лихорадки за несколько часов!

Проклиная свою злосчастную профессию и свой врачебный долг, заявив, что ноги его больше не будет у постели такого наглого пациента, доктор Драгомирецкий пулей выскочил вон.

Впрочем, не добежав до калитки, доктор возвратился.

— Где этот идиотский авиапарк? — задыхаясь от злости, выпалил Гервасий Аникеевич, забыв, что авиапарк был почти рядом с его домом и его собственный сын, поручик–пилот, служил там два года. — Где там можно начти вашего благоверного?

— Спросите, где большевистский комитет…

Доктор Драгомирецкий побежал не к калитке на улицу, а напрямик черев садик, к тропинке на Кловский спуск: ведь на данном этапе проистекания болезни и для больного и для врача дорога была каждая минута. Пробираясь через цепкие чащи шиповника, спотыкаясь о стебли сухой полыни, скользя по мокрой и липкой глине, Гервасий Аникеевич кубарем скатился в яр и начал карабкаться по противоположному склону снова, вверх, на Рыбальскую. Обращая свою речь к моросящему дождику, к мрачным серым тучам, доктор Драгомирецкий сердито ворчал, что он не позволит обращаться с ним, как с мальчишкой, что большевики варвары и дикари, и долг всякого больного — следить за собой и беречь самое драгоценное, что ему дано, — жизнь, какие вы ни происходили в мире события.

2

А события, предшествовавшие исчезновению пациента, были такие.

Первым — только опустился ранний осенний вечер — к больному Андрею Иванову прибежал Иван Федорович Смирнов.

Смирнов был в пальто, но без шапки и с одной калошей на правой ноге: вторая калоша осталась где–то в размокшей глине немощеной Собачьей тропы, шапку сбил нагайкой какой–то казак, когда Иван Федорович перебегал через Крещатик, пробиваясь с Думской площади на Печерск. Сведения, принесенные Смирновым, были совершенно неутешительными. Час назад на типографию большевистской газеты «Голос социал–демократа», где печатались листовки ревкома, нагрянула орава юнкеров, печатный набор рассыпали, станки поломали, а отпечатанные уже материалы выбросили на улицу и сожгли на костре. Что касается самого ревкома, то исчерпывающей информации о нем Иван Федорович не имел. Он знал только, что юнкера и казаки напали на царский дворец и разгромили помещение Совета.

— Что будем делать, Андрей Васильевич? — спрашивал Иван Федорович. — Без организующего центра все наши усилия напрасны: нас уничтожит по частям, а потом в общем и целом. Бежим в университет, в райком городского района: ты председатель совета фабзавкомов, бери дело в свои руки!.. Ах, да, ты же болен и не можешь встать…

— Вот что, Иван Федорович, — слабым голосом сказал Иванов, с трудом садясь в постели, — раз с организующим центром положение темное, то давай будем действовать каждый на свою ответственность. Я беру на себя Печерск. Ты профсоюзный руководитель, вот и бери на себя профсоюзы. Каким способом могут профсоюзы парализовать действия аппарата Временного правительства в городе?

— Забастовкой! — сразу же вскочил Смирнов. — Только забастовка! Если остановятся все заводы, если прекратят работу учреждения…

— Верно, Ваня! Только забастовка! — голос Иванова окреп, он подвинулся выше на подушке. — Как организовать забастовку, тебя, профессора по забастовкам, учить не приходится. — Иванов попытался пошутить, но усмешка у него получилась кривая. — Дело, конечно, трудное: районы разобщены, между союзами тоже не наладишь связи. Но все равно, что бы там ни было, — Иванов стукнул кулаком по матрацу, — должен забастовать весь город! Понимаешь? Чтобы люди пришли на работу, но вместо того, чтобы становиться к станкам, взяли в руки оружие. Всеобщая и вооруженная забастовка! Такого в твоей практике, пожалуй, еще не бывало? — Иванов снова улыбнулся, и на этот раз улыбка вышла у него вызывающая. — Беги! Делай! Впереди у тебя целая ночь! Прежде всего разыщи нашего председателя союза металлистов Горбачева. Металлисты должны забастовать первыми! Горбачева разыщи прежде всего!..