— Высказываясь теперь против петроградского восстания, когда оно — восстание не только большевисткой партии, но и всего революционного пролетариата и армии — стало свершившемся фактом, вы тем самым ударили и по нашей партии, которая возглавляет восстание, Поэтому мы…

Пятаков сделал загадочную паузу, и зал замер в ожидании.

— …мы выходим из Центральной рады и с этой минуты считаем себя свободными…

Он сделал нечто подобное галантному реверансу и широким шагом сошел с трибуны и направился к выходу. Там, у двери на пороге, уже стоял Затонский.

По залу прокатилось нечто подобное рычанию. С правых скамей прозвучало несколько злобных выкриков, но Пятаков на пороге еще остановился, поднял руку и еще бросил в зал — звонким, модулирующим голосом дошлого оратора:

— Однако запомните: несмотря на это, несмотря ни на что, — когда вам придется погибать под ударами русского империализма, — мы будем с вами и в руках наших будет оружие!..

Это была чрезвычайно эффектная фраза, а без эффектной фразы, особенно, так сказать, под занавес, Юрий Пятаков никогда не мог обойтись.

В зале снова зашумели и закричали, прозвучало также несколько хлопков, и под такое разноголосое, полифоническое сопровождение Пятаков закончил свою арию и эффектно хлопнул за собой дверью.

Не останавливаясь, таким же широким и решительным шагом, Пятаков проследовал к выходу на улицу, Затонскому пришлось почти бежать, чтобы не отставать от него.

Пятаков был весьма доволен собой. Кто оказался, таким образом, на самой вершине исторического момента? Он, Юрий Пятаков, осуществил–таки то, чего добивалась вот уже столько времени вся киевская большевистская организация: порвал с предательской, контрреволюционной, сепаратистской, националистической Центральной радой Грушевского, Винниченко и Петлюры!.. А кто подобрал четкую аргументацию, со ссылкой даже на Карла Маркса! Он, Пятаков. И сумел тонко повернуть эту аргументацию и так, и эдак. А как хитроумно обставил он самый выход большевиков из Центральной рады? Порвали решительно, благородную позицию заняли и — в случае чего — пожалуйста: с оружием в руках… придем защищать от русского империализма. Здрово, а? И, заметьте, не вообще империализма, а именно русского: русский же империализм более всего досаждает сепаратистам и националистам — следовательно, и политично было коснуться именно их патриотических чувств…

МЕЖ ДВУХ СИЛ

1

Боженко хватался за голову и носился по царскому дворцу из конца в конец: с первого этажа на второй, со второго — на чердак.

— Черт подери совсем! Как же тут, в господа бога, навести нужный порядок?

Люди все прибывали и прибывали в царский дворец. С каждой минутой их становилось все больше, и были это люди как на подбор орлы: солдаты, матросы, красногвардейцы, жаждавшие только одного — как можно скорее ринуться в последний и решительный бой против мировой буржуазии. Но для Боженко было ясно как божий день, что таким способом воевать нельзя!

Во–первых, все воины были из разных частей, солдаты не хотели слушать матросов, матросы — солдат, а красногвардейцы вообще признавали над собой только власть командира Красной гвардии при ревкоме Сивцова, а его–то как раз и не было — черт его батьку знает куда он в эту минуту девался! Видно, мотался но городу, с Печерска на Подол, с Подола на Шулявку, а оттуда на Демиевку, готовя свои дружины к бою.

Во–вторых, кроме бойцов в Совет рабочих депутатов сходилось множество всякого народа: студенты–агитаторы, девушки с сумками Красного Креста, а то и просто какие–то обезумевшие бабы, которые разыскивали свои мужей, отсутствовавших дома по нескольку дней: то ли пошли воевать против Керенского, то ли в кабак пани Капитолины — пропивать субботнюю получку!.. И каждая из них носилась по комнатам дворца, словно сама вдовствующая императрица Мария, и поднимала шум на всю Российскую империю!

Боженко от ярости топал ногами:

— Цыц, темная сила, необразованная стихия! Призываю всех к порядку, разрази тебя гром!

Какой–то солдат хмуро огрызнулся:

— А ты, землячок, не очень кипятись! Ругается, как генерал! Сам разве не такая же темнота?

Боженко чуть не заплакал от досады:

— В том–то, браток, и горе мое, что точнехонько такой! Был бы профессором, знал бы, как управиться!

Справляться со всем должен был, несомненно, ревком, а он заперся в большевистской комнате номер девять и все что–то обсуждал, прикидывал, подсчитывал — вместо того чтобы действовать пока юнкера и казаки не ударили первыми. Что ударить нужно непременно первыми, это для Боженко, бывшего солдата, было ясно как день: ведь нападающий всегда получает преимущество, даже когда у нег меньше силы. Военно–революционный комитет, созданный только утром, на общем заседании Советов рабочих и солдатских депутатов в театре Бергонье, никак не мог принят решение. А тем временем в Царском саду становилось все больше и больше юнкеров а на Александровской улице — казаков и «ударников»: они прибывали целыми отрядами, и похоже было, что они берут в кольцо дворец с Советом, большевистским комитетам и ревкомов.

Возмущенный Боженко потрясал кулаками:

— Эх, нет на вас Ленина! Тот пришел в Смольный — раз–раз, на штурм Зимнего — и ваших нету!..

Ну пускай! Если уж ревком по настоянию Пятакова склоняется к тому, чтобы занять оборонную позицию, так нужно же и оборону организовать по всем правилам: пулеметы на чердак, во все окна стрелков с винтовками, вокруг дворца, на подступах к нему, цепи для круговой обороны, ну и два–три штурмовых отряда для вылазок, с гранатами. Нужно бы все это немедленно наладить, а та ведь сцапают, как кота в мешке.

Офицер! До зарезу нужен был офицер, которой мог бы взяться за организацию боевого дела, всякой там тактики и стратегии, а тут, как назло, только солдатня, и ни одного золотопогонника, ну хотя бы тебе завалящего прапора!..

Каждые пять минут, — загнав солдат воронежской дружины с пулеметом на чердак, или создав из девчат с сумками санитарный отряд, или еще уговорив–таки матросов разбиться на две ударные группы на случай необходимости обходного маневра по днепровской круче и направлении на шантан «Шато», — Боженко бегал к телефону:

— Давай, барышня, «Арсенал»!.. «Арсенал» давай, пардон твоей бабушке! «Арсенал»?.. Андрея Васильевича!.. Товарищи, братишки мои дорогие, дайте мне дружка моего Андрюшу Иванова… Кто? Господи боже мой, пресвятая богородица, да это же я — Вася Боженко!.. Караул кричу: дайте мне Иванова, а то всем нам тут будет амба!.. Что? А? Еще митингует!..

Иванов проводил митинг арсенальцев, призывал к восстанию: сам председательствовал, сам держал речь, сам формировал подразделения бойцов, раздавал винтовки и по одной обойме — пять патронов. И сам же говорил каждому: стрелять только прицельно, чтобы на каждую пулю было по юнкеру или «ударнику смерти»!

Боженко бросал телефонную трубку, ерошил волосы и снова суетился. Он заставил красногвардейцев цепью залечь перед дворцом со стороны Царского Сада, однако кому–то же нужно было ими командовать, а командовать было некому. Наконец уговорил какого–то ополченца с одной лычкой — ефрейтора. Меньшевикам и эсерам, членам Совета, которые только путались под ногами, приказал сидеть по комнатам фракций и носа не высовывать за дверь, ибо в противном случае властью, данной ему от пролетарской диктатуры, расстреляет их к чертям собачьим! При этом он размахивал своим солдатским наганом — и не поверить ему было невозможно.

Покончив с представителями буржуазных и соглашательских партий, Боженко снова побежал к телефону.

«Арсенал» на этот раз дали быстро, но из «Арсенала» Боженко услышал такое, что даже уронил телефонную трубку: Иванов волновался, произносил речь, кричал — и вдруг упал и у него горлом пошла кровь… Товарищи повели его на Виноградный, домой…

— Дктора!..

О том, что у Иванова после фронта и Мазурских болот были больные легкие, Боженко знал, но что бы дело дошли до кровотечения… Василий Назарович не любил крови и боялся ее — он вдоволь насмотрелся этого на фронтах.