Опять пересек Бибиковский бульвар и стал пробираться через заснеженный Ботанический сад, набирая снег в калоши. Боже, сколько воспоминаний связано и с Ботаническим садом. Подготовка на скорую руку к лекциям в кустах, тайные сходки в овражке у ручья, просто — мечтания среди цветущих георгинов, осенью, в начале первого семестра. Вот и университет — опять воспоминания; десятая аудитория, большевистский комитет! Саша вышел уже к дому Морозова. И тут воспоминания! Студенческая биргалка на углу в первом этаже; вечные скандалы — не спьяна, а в пылу политических споров; вышибала Максим, который в субботу и в воскресенье подвизался в цирке «Гиппо–Палас», на Николаевской, поднимая на плечах автомобиль «рено», а в будни выкидывал слишком горячих спорщиков из пивнушки, хватая в охапку сразу троих, четверых. Тут Саша познакомился и с нынешними «лидерами» Центральной рады — Поршем и Голубовичем. Однажды, во время горячей стычки, вышибала Максим, взяв в охапку, вынес на снег всех троих разом… А это — дом Шульгиных: и черносотенца Шульгина и Шульгина–националиста. Шульгиным Саша, в компании студентов — после биргалки в доме Морозова, конечно, — в прошлом году, в день, когда запретили демонстрацию памяти Шевченко, бил окна. И едва удрал от полиции. Вот сюда и бежал, на Кузнечную, куда и сейчас сворачивает…

Боже мой, в Киеве нельзя и шагу сделать, чтобы тебя не обступили воспоминания!..

Во дворе у Пятаковых — отсюда через сад, а потом проходными дворами очень удобно было пробраться на Васильковскую — Саша на минуту остановился передохнуть. И снова… воспоминания. Юрий и Леонид, Ах, Юрий, Юрий! Ну, просто гений добра и зла! Не по твоей ли дорожке пошел и Саша в революцию? Не ты ли был для Саши самым большим в Киеве авторитетом? И никогда, никогда не простит тебе Саша, что ты так тонко, так хитроумно сбивал его с толку! Чуть не завел на ложный путь — оппортунизма. Хорошо, что Саша выбрал себе другую линию на путях революции: в массы, среди масс и с массами! С рабочим классом! В пролетарскую среду! Вот и вправили Саше мозги — эти живые, животворные, постоянные связи с простыми людьми на заводах… А где ты, Леонид? Горячий, страстный, непримиримый — полная противоположность брату! Участие в бакинской стачке, работа на донецких шахтах, политическая неблагонадежность и отправка на фронт рядовым солдатом, несмотря на высшее инженерное образование. О, два года в окопах, на позициях сделали из тебя несгибаемого большевика! Где ты сейчас? В каземате Косого капонира? Или, может быть, расстрелян без суда и следствия?.. Если ты жив, в капонире, то завтра мы освободим тебя! Да, да, завтра! Потому что завтра — Сашино сердце словно выросло, заполнило своим стуком всю грудь, и кровь горячей струей разлилась по телу, — завтра ведь восстание! Завтра возьмем Киев и освободим киевлян от изуверов Центральной рады! Завтра — победа! Завтра — советская власть! В Киеве, по всей Украине, по всей бывшей Российской империи! А там — и мировая революция! Завтра — первый день коммунизма!..

Саша уже оставил позади усадьбу Пятаковых и через проходные дворы вышел на Васильковскую. Еще одна перебежка — и тихие улочки под Черепановой горой. А там и Собачья тропа.

Саша пробирался на Печерск, в «Арсенал».

Уполномоченный украинского советского правительства должен быть в центре восстания!

Только пусть не рассчитывают Иванов и другие арсенальцы, что Саша так и будет сидеть, как ему приходится всегда, в кабинете штаба, ревкома или комитета и отвечать за связь! Нет, ни в коем случае! Хватит! С винтовкой в руках он пойдет в бой. Или с пулеметом. Как рядовой боец. Он — представитель правительства, за власть которого поднято восстание. Значит, и должен быть впереди всех, со всеми, плечом к плечу с самыми смелыми, самыми отчаянными бойцами.

3

Шестнадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года солнце над Киевом взошло в восемь часов пятьдесят одна минута. Багровый диск выплыл из лиловой мглы над горизонтом — все вокруг сразу зазолотилось, и толстый лед на Днепре начал тяжело поскрипывать и гудеть. Утро вставало солнечное и морозное — сады и парки над кручами, деревья вдоль улиц и чащи кустарника в оврагах клубились белой, искрящейся на солнце пеной пушистой изморози. В небе не было ни облачка, но казалось, что огромные тучи раскололись, разбились, обрушились с выбеленного солнечными лучами небосвода и рассыпались по всей земле. Они цеплялись за каждое деревце, клубились в ущельях кварталов, вытянулись шеренгами вдоль городских домов. Иней на деревьях и свежая пороша по затвердевшему насту глубоких снегов сверкали так, что глядеть было больно. Зима поворачивала на мороз, солнце на лето.

В восемь пятьдесят одна, вынырнув из устья Московской, к главным воротам «Арсенала» подкатил броневик. Тупое рыло скорострельной пушечки, вернее — крупнокалиберного пулемета «гочкис», чуть не уперлось в чугунные створки ворот. Над щелями башни броневика клубился пар, из–под колес вырывался синий дымок.

За стенами «Арсенала» было тихо. Тишина — торжественная, морозная и солнечная тишина стояла кругом.

Еще пять минут — и утреннему городскому затишью конец: загудит «Арсенал», откликнется верфь на Подоле, заревут гудки заводов, и начнется киевский трудовой день.

Из жерла пушечки вырвалось короткое пламя, прыснуло рыжим дымком, железное чудовище тряхнуло — и раздался короткий, сухой и звонкий удар выстрела. Эхом отозвалась броня, откликнулись металлические створы ворот. Но чугунная плита осталась нерушима. Бризантная пуля, пущенная прямо в упор, долбанула металл, не срикошетила, сплющилась и бляшкой упала на землю. Снег под нею зашипел.

За стенами было тихо.

Броневик загудел, задребезжал, дал задний ход и откатился саженей на десять, к противоположному тротуару. Из жерла пулемета рассыпался трескучий огонь: на этот раз броневик дал длинную очередь. Пули прошли по стенам, выщербив в крепком кирпиче петровских времен мелкие лунки.

Но теперь — в десяти саженях — броневик оказался под обстрелом. Из окошек кузницы cpaзу ударило несколько пулеметов — пули забарабанили по гулкой броне и пошли рикошетом. С башни «Арсенала» полетела граната, за ней вторая: они упали перед броневиком и оглушительно взорвались. Броневик тряхнуло. Мотор взвыл — и, отстреливаясь из второго, легкого пулемета, броневик исчез за углом Александровской. Со стен «Арсенала» пули сыпались ему вслед.

Но едва затих грохот броневика, едва прекратилась стрельба с арсенальских стен, стало слышно: внизу, над Днепром, у бастионов и валов цитадели, и дальше, за ярами и склонами до самой железной дороги, — гремели пулеметы, пачками и поодиночке били винтовки. То стреляли на Подоле, с верфи; за ипподромом, из авиапарка; на Киеве–втором и Киеве–третьем.

Возможно, стрельба шла и дальше — на Демиевке, на вокзале, на Шулявке, но этого здесь, на Печерске, уже не услышать.

Было восемь пятьдесят пять — самое время гудкам давать сигнал к работе, к труду, к началу нового дня.

Но заводские гудки не загудели.

Вместо них подали голос винтовки и пулеметы.

Высоко, в искристом морозном небе что–то пророкотало. В ярах за «задней линией» «Арсенала» раздался взрыв. Потом второй — посреди Московской улицы. Третий — в самом дворе «Арсенала». Четвертый. Пятый… Дальнобойная артиллерия из Дарницы, из–за Днепра, начала обстрел.

С арсенальского двора тоже загремели орудийные выстрелы — и снаряды с воем пронеслись через Липки и центр Города на Владимирскую. Разрывы ложились в садах: Терещенко и Галагана. Один разворотил мостовую перед рестораном «Франсуа».

«Арсенал» взял под обстрел здание Центральной рады.

Так началось январское восстание в Киеве.

4

В сущности, в «Арсенале» и этот день — под залпы винтовок, пулеметов и орудий — начался в горячем и напряженном труде. По «задней линии», разжигая костры, чтоб прогреть промерзший грунт, и бухая кувалдами по ломам, рыли окопы; из мешков и корзин, наполненный землей, словно на редутах Севастополя более полустолетия назад, возводили бастионы по углам, пулеметные гнезда.