— Смотри, гады, что делают! — Максимов передернул затвор и, высунувшись за тент, полоснул поверх голов очередью.

Перемахивая через борта, посыпались бойцы, залязгали затворами и, не дожидаясь запоздалой уже команды, открыли беспорядочную стрельбу в воздух.

Народ шарахнулся, откатился в сторону, давя друг друга, посыпался в кювет, отбегая на безопасное расстояние.

К лежавшему на щебенке парламентеру спешил белый, как известь, комбат.

Офицер скрючился на боку, обхватив руками живот. Утонув рукоятью в грязи, валялся брошенный нож.

— Га-а-ды-ы!!! — закричал во все горло Максимов, разворачивая автомат на отбежавших в поле людей.

Ингушские милиционеры, бросив перекур, бежали к ним, вспомнив, наконец, о своих обязанностях.

Комбат склонился над раненым, осторожно отогнул полу его бушлата. Пятнистая куртка на животе напиталась кровью. Расстегнув пуговицы, майор задрал льняную майку. Из пореза пульсирующими толчками проливались красные струйки.

— Ах, Спирин, Спирин… — покачал головой майор и, подняв голову, вскричал:

— Медик! Медика сюда-а!..

Расталкивая столпившихся солдат, к нему пробился фельдшер — почти еще мальчик. Достав из брезентовой сумки с нашитым красным крестом индивидуальный пакет, зубами надорвал прорезиненную оболочку, вытащил белоснежный бинт.

Спирин тяжело дышал, закатывал глаза. Лицо его побелело, на нем отчетливо прорезались синие тонкие нити. Из стиснутых зубов вырывался утробный свист.

Мальчишка-фельдшер замер, впервые столкнувшись с реальной, а не изображенной на учебном плакате, раной. Собравшись с волей, прижал к порезу марлевый тампон. Бинт стремительно пропитывался. Руки фельдшера мелко дрожали, и он не успевал накладывать на расплывающееся пятно новые и новые стежки.

В круг протиснулся смуглый милиционер в помятом, словно изжеванном кителе с сержантскими лычками, поправил смоляной чуб, выбившийся из-под шапки, стрельнул рачьими глазами по раненому и по солдатам, спросил:

— Кто стрилял? Кто?!

— По-шел ты на хер! — громко ответил Сургучев.

— Что?.. — опешил сержант и потянулся к кобуре. — Что ти сказал?

Посеревший, с вымазанными кровью руками майор поднялся с колен и прорычал:

— Вали отсюда! Вали по-хорошему… Или я за своих людей не ручаюсь.

Словно подтверждая его правоту, на сержанта наставили автоматы. В лицах солдат появилась недобрая решимость. Ждали команды. И скомандуй комбат: «Огонь!», выполнили бы без тени сожаления.

Сержант скис и поспешно смотался.

Майор, глядя на беспамятного Спирина, что-то обдумывал.

— А ну, давайте переложим его в машину. Астанин (водителю), разворачивайся и дуй на всех парах во Владик… Знаешь, где госпиталь?

— Знаю, — неуверенно сказал Астанин.

— Чтобы быстрее ветра, значит…

Раненого парламентера подняли на руки и перенесли на предусмотрительно расстеленный в кузове бушлат.

Астанин влез в кабину. Запустив мотор, развернул Урал и погнал в направлении черменского круга…

Черемушкин с виноватым видом подошел к расстроенному комбату:

— А как быть с моими людьми? В этой машине ехали.

— Как?! Сажай в любой БТР. Ничего, поместятся. И пошустрее! Нам бы добраться засветло…

Неприятность не приходит одна. Прописная, знакомая каждому с детства истина, в который раз подтвердила свое право на существование. Еще час после трагического инцидента колонна беспрепятственно следовала по ингушской земле. Пока…

Погруженный в невеселые раздумья комбат даже выматерился, когда механик вновь ударил по тормозам.

— Ты что… водила чертов?! — дернулся майор, едва не состыковавшись лбом с панелью рации.

— Смотрите, — показал механик на дорогу, где поперек стояла видавшая виды «Волга».

Из «Волги» вышли. Ее владелец — средних лет, в солидном костюме при белой рубашке и строгом галстуке, старательно обходил разлившиеся лужи, чтобы не запачкать лакировано сияющие туфли. Приблизившись к бронированной машине, поднялся на носки, заглядывая в стекло. Постучал костяшками по броне.

Водитель выжидательно смотрел на комбата. Комбат сидел неподвижно, обдумывая, как быть; затем приподнялся и откинул люк над головой, впуская в салон поток влажного воздуха.

По броне застучали каблуки. Он спустился к буртику, спрыгнул, подошел к незнакомцу.

— В чем дело?! — спросил он с металлом в голосе. И, не дожидаясь ответа, хрипло потребовал: — Уберите машину!

Владелец «Волги» не спешил выполнять указание, и вообще держался непринужденно.

— Вы кто по званию? — с акцентом спросил он. — Как к вам обращаться?

— Неважно. Уберите машину, — повторил комбат.

— Послушайте, уважаемый. Я обращаюсь к вашему здравомыслию. Подумайте, куда вы…

— Машину!

— Подумайте о будущем! Неужели вы не догадываетесь, что ждет вас и ваших подчиненных? Одумайтесь! Поворачивайте назад, пока не поздно.

Его речь была отрывиста и сумбурна. Незнакомец явно старался выговориться, зная, что времени на переговоры у него нет, и придется либо самому откатить машину с проезда, либо за него это сделают другие.

— Вы знаете, что т а м происходит? — повернувшись боком, он махнул рукой в сторону чеченской границы. — Вы должны знать! Не верьте газетам!.. Там боевики, они отчаянно сражаются… Каждый пройденный метр ваши юнцы польют кровью. Многие не вернутся… Против кого вы идете? Против народа… против россиян. Не позволяйте втянуть себя в авантюру… Политики за вашими спинами греют руки, а отдуваться за их ошибки придется вам! В Грозном вооружились… и ждут вас. Подумайте… вы отвечаете за жизни ваших людей.

— Прочь! — сжимая кулаки, проговорил майор. — Убирайся с дороги, или я за себя не ручаюсь.

— Подумай о солдатах! Не о себе, ни о других офицерах… Война — ваше ремесло. В чем провинились восемнадцатилетние юнцы, которым кормить вшей, сидеть в окопах по уши в дерьме, без тепла, питания и надежды?! Выживут единицы. А те, кто уцелеет — не жильцы. Не будет им нормальной жизни от ран телесных и душевных. Я — врач! Я знаю, что говорю. Разворачивайся, командир. Разворачивайся и уходи. Уходи!

Последняя фраза вырвалась у незнакомца в приказном, обидном комбату тоне. Комбат сам не понял, что на него нашло — досада ли, желание оторваться за порезанного Спирина? — размахнувшись, он от души врезал смуглолицему советчику.

Грязь превратила дорогу в подобие жидкого мыла. Не устояв, обладатель кофейного авто опрокинулся на спину. Деловой костюм, мокнувшись в жижу, потерял представительный вид.

Он попытался привстать, из разбитого носа устремились к подбородку извилистые дорожки…

— Одумайтесь…

— Убирайся!

Выплескивая из себя обиду, комбат пнул лежащего по ребрам. Ингуш, как и раненый час назад под Назранью старший лейтенант Спирин, переломился пополам. Побагровев лицом и шеей, зашелся в надрывном, раздирающем кашле.

Отшвырнув комбата к бронетранспортеру, на избитого медика налетели бойцы, наблюдавшие за сценой из машин и до сих пор мучимые за собственное бессилие перед оголтевшей толпой. Но под Назранью перед ними предстали старики, женщины и дети, ответить которым не поднималась рука. Здесь же, в грязи, валялся мужчина…

Кровь за кровь! Око за око! Разбитая морда за умирающего Спирина!..

Удары посыпались со всех сторон. В спину, в живот, по почкам и голове… Вскряхтывая, мужчина пытался заслониться от ударов, измазанный и жалкий. Волосы слипшимися сосульками растеклись по распухающему от побоев лицу.

— Оду-у-май-те-есь…

Но они уже вошли во вкус, каждым ударом, каждым пинком мстя за минувший позор…

Он перестал стонать и закрываться, и лишь ватно дергался от ударов. А вскоре и вовсе обмяк, не реагируя на окружающее.

Турбин стоял у бронемашины, не принимая участия в групповом избиении. Мордобой ему виделось не менее диким, лишенным смысла и человечности, сколь и предательский удар ножа в живот Спирина. Но он не вмешивался в избиение и не отводил взгляда от распластанного в луже тела. И ничего при этом не испытывал. Не было ни жалости, ни сострадания. Ничего…