Хотя Мило и говорил медленно, Тина в какой-то момент поймала себя на том, что не понимает мужа. Час назад худшим, что она могла представить, было бы известие, что Мило ранен. Думая об этом, она только что в обморок не падала. А теперь он говорит, что они, как семья, должны исчезнуть с лица земли. Уж не ослышалась ли? Нет, не ослышалась — она поняла это по его лицу. И ответ пришел еще до того, как мозг успел все усвоить и предложить логическое решение:

— Нет, Мило.

43

Слезы просочились после Свитуотера. Первые часы никаких слез не было, только щипало в глазах. Мило вряд ли смог бы сказать, из-за чего вдруг расплакался, что сломало задвижку. Может быть, виноват был огромный щит с рекламой страхования жизни — счастливая семья, по-видимому только что получившая полис уверенности в завтрашнем дне, одаряла проезжающих широкими голливудскими улыбками. Может быть. Не важно.

Впереди, пуская красного петуха по широкой, иссушенной техасской равнине, садилось солнце, когда ему открылась простая, но оглушающая истина: а ведь он не был готов к тому, что случилось. Туристы выживают только потому, что умеют предвидеть неожиданный исход того или иного события и, соответственно, подготовиться. Может быть, его оплошность означала, что он и не был никогда таким уж хорошим Туристом, потому что ему и в голову не приходило, что жена откажется исчезнуть вместе с ним.

Мило еще раз прошелся по ее аргументам. Поначалу речь шла только о Стефани.

«Нельзя вот так взять и сказать шестилетней девочке, что теперь у нее другое имя и что она вот-вот останется без всех своих друзей. Нельзя, Мило!»

А что лучше, остаться без друзей или лишиться отца? Он так и не спросил. Промолчал, потому что боялся услышать:

«Ну, у нее ведь есть еще Патрик».

Потом она все же согласилась, что проблема не только в дочери.

«Что я буду делать в Европе? Я даже по-испански едва говорю!»

Да, она его любит. Увидев, что убивает его отказом, принялась целовать колючие, воспаленные щеки, повторяя, что любит, любит, любит. Вопрос не в этом. Это даже и не вопрос. Да, любит, но это не значит, что она готова сломать дочери всю жизнь ради того, чтобы скитаться вместе с ним по миру и постоянно оглядываться — не целится ли в спину киллер.

«Разве это жизнь, Мило? Поставь себя на наше место».

Он и ставил. Представлял их со Стефани в «Евродиснейленде», где никто не помешает закончить оборванные каникулы, где не надо вздрагивать от нежданных звонков по сотовому, где те же развлечения, те же сладости, тот же смех. Просто у них будут другие имена. Лайонел, Лора и Келли.

Теперь он понял, что́ пробило на слезы: осознание ее правоты. Смерть Грейнджера выбила Мило из колеи, превратила в отчаявшегося мечтателя, воображающего, что волшебный мир Диснея еще может принадлежать им.

Он слишком влюбился в свои фантазии, чтобы понимать, насколько они смешны.

И что теперь? Где он? В пустыне. Она вокруг, куда ни глянь — плоская, пустая. Семьи нет, единственный реальный союзник в Компании мертв, убит из-за его же глупости и недомыслия. И во всем мире остался только один союзник, тот, кому он так не хотел звонить, тот, чьих звонков всегда страшился.

В Хоббсе, у мексиканской границы, Мило остановился на заправке, соседствовавшей с магазином с шелушащимися белыми стенами и без кондиционера. Потная толстуха за прилавком разменяла деньги и указала на телефон в дальнем углу, рядом с консервированными супами. Он набрал номер, который запомнил тогда, в «Дисней уорлде», и опустил в приемник все свои четвертаки.

— Да? — произнес знакомый старческий голос.

— Это я.

— Михаил?

— Мне нужна твоя помощь, Евгений.

Часть 2

Туризм — это одна большая легенда

Среда, 25 июля — понедельник, 30 июля, 2007 год

1

Теренс Альберт Фицхью стоял в кабинете на двадцатом втором этаже, принадлежавшем некогда Тому Грейнджеру. За высокими, до потолка, окнами открывался панорамный вид на небоскребы, и оттого казалось, что смотришь на городские джунгли. За жалюзи на противоположной стене трудились в своих закутках за тонкими перегородками молодые, бледные, тщедушные Турагенты — разбирались в донесениях Туристов, сортировали, отбраковывали и укладывали результаты своих трудов в аккуратные тонкие папочки, поступавшие затем в Лэнгли, где уже другие аналитики готовили на их основе собственные доклады и рекомендации для политиков.

И все эти Турагенты ненавидели его.

Ненавидели не его лично — Теренса Альберта Фицхью, ненавидели как воплощение некоей концепции. За время службы он побывал во многих офисах Компании по всему миру и знал, что между начальниками департаментов и их подчиненными возникает со временем подобие любви. Когда начальника выгоняют или убивают, чувство это постепенно рассеивается. Тем более это касается отделов, которые, как департамент Туризма, существуют невидимо для внешнего мира и сотрудники которых зависят от шефа в еще большей степени.

Чувства можно оставить на потом. Фицхью опустил жалюзи и подошел к компьютеру. Даже теперь, по прошествии недели, ему не удалось разобраться в том бардаке, что оставил после себя Грейнджер, потому что старик и сам не отличался организованностью и был одним из тех замшелых ветеранов холодной войны, которые слишком во многом зависят от своих секретарш и поддержание порядка доверяют им. Там, где за ними подчищать некому — как на рабочем столе компьютера, — собирается в итоге столько мусора, что сам черт ногу сломит. Впрочем, это касается и всего остального. Поначалу, впрочем, Фицхью решил, что с зачисткой справился неплохо. Трипплхорн получил соответствующее указание, и когда Фицхью позвонил, Турист подтвердил — правда, каким-то странным, тихим голосом, — что задание выполнил. Отлично.

Затем, уже прибыв на место, он обнаружил кровь в доме. И зачем Трипплхорну понадобилось убирать тело Уивера? В этом не было никакой надобности. На следующий день эксперты-криминалисты едва не довели его до инфаркта — оказалось, кровь не Уивера. Чья она, они еще не знали, но он знал.

По телефону отвечал не Трипплхорн, а Уивер.

И вот после такой недели отчаянных, неловких зачисток — чудо.

Фицхью подключился к сетевому серверу, ввел личный код и еще раз просмотрел утреннюю видеозапись, представлявшую собой наспех сделанный монтаж материалов, полученных с нескольких камер наблюдения. Начиналась она с привычной, обыденной сцены: усталые, спешащие на работу люди. Временной код внизу экрана показывал 9.38. Затем в толпе появилась голова, которую техник отметил стрелкой. Голова двигалась по противоположной стороне авеню Америк. Вот она остановилась и торопливо пересекла улицу в потоке желтых такси.

Картинка на мгновение пропала — переключение на вторую камеру, наблюдающую уже за их стороной улицы. К этому времени служба безопасности идентифицировала объект, и ее сотрудники в вестибюле заняли предусмотренные регламентом позиции. У входа в здание Уивер, похоже, засомневался. Остановился вдруг посреди тротуара, мешая пешеходам, повертел головой, словно забыл, где север, а где юг, потом все же продолжил путь к двери.

Теперь его перехватила третья камера. Установленная на приличной высоте, она позволяла видеть весь вестибюль. У входа Уивера поджидал здоровяк Лоуренс, возле пальмы расположился второй охранник, еще двое укрылись в коридорчике за лифтом.

Едва Уивер вошел, как Лоуренс шагнул к нему. Сначала все шло хорошо. Они вполне миролюбиво перекинулись парой фраз, но тут на сцену выступили остальные трое. Увидев их, Уивер занервничал, даже запаниковал. По крайней мере, только так Фицхью мог объяснить тот факт, что он вдруг круто развернулся и бросился к выходу. Лоуренс оказался на высоте и успел схватить его за локоть. Уивер ударил охранника в челюсть, однако помощь уже подоспела.

Сцена получилась на удивление тихая, слышались только возня да сопение и еще изумленный вздох оставшейся за кадром Глории Мартинес. Когда все поднялись, Мило был уже в наручниках, и его повели к лифту.