— Никак певцом будет мальчишка, ишь, как голосит.

На сей раз всё произошло намного быстрее: через час родовая комната огласилась новым звонким рёвом — это подал голос второй сын Александры, сразу оповестив мир о своём рождении.

— Ого! — уважительно произнесла акушерка, которая несколько минут назад ругала женщину, что та, мол, плохо старается, не помогает малышу в рождении, приняв на руки толстенькое тельце орущего младенца. — Головастый, да еще и крикун! Богатырь он у вас, мамаша, настоящий, так что не мудрено, что на свет с трудом выбрался.

На следующее утро, когда Александра лежала уже в палате, под окнами раздался знакомый дуэт:

— Маманя! Мамуля!

Александра, перегнувшись через подоконник, бледная, осунувшаяся, глянула вниз. Там стояли Виталий и Антошка. Они одновременно закричали:

— Мама! — осведомился сын. — Когда ты домой придешь?

— Кто у нас? — спросил Виталий. И Александру немного кольнуло в сердце: она звонила вчера на работу мужу, но того так и не дозвались к телефону, под конец смены девичий голос произнес: «Извините, он сегодня не был на работе, сказал, что жена рожает, вот и поехал в роддом». Но Виталий у нее не был. Александра подавила возникшую обиду и ответила.

— Сын! Пашка!

Виталий подпрыгнул дурашливо на месте, как жеребёнок, подхватил Антошку на руки, закружил его и завопил:

— Ур-ра! У меня сын!

А спустя пять лет, усмехаясь, сказал малышу: «Нет, я не твой папа…» Это случилось, когда Виталий приезжал разводиться. Павлик, увидев мужчину, который был похож на фотографии его отца, спросил: «Мама, это мой папа?» Виталий усмехнулся и ответил: «Нет, мальчик, я не твой папа!» Пашкины глаза стали огромные, ничего не понимающие: как же так, ведь это его папа, он помнил точно. Да, детям трудно было пережить уход отца из семьи, потому что мальчишки гордились им. Пашка лет пять вспоминал Виталия, показывал фотографии в семейном альбоме и говорил: «Мой папа». А потом перестал рассматривать фотографии и однажды, когда ему было лет четырнадцать, заявил: «Вырасту, куплю машину, приеду к нему и дам в морду». Александра улыбнулась: «Для этого можно и на поезде приехать, но стоит ли бить ему морду? Пусть живет себе».

Как жил Виталий в новой семье, Александра не знала. Жил, наверно, уверенный в своей правоте, сумел за это время убедить себя, что поступил правильно, уехав от семьи, ведь уверял жену, что полюбил и хотел быть счастливым. А будут ли счастливы его дети, их мать — то его не интересовало. И, словно наяву, послышалось надрывное: «Я люблю ее!»

— И я не без любви жила, — прошептала Александра, стараясь успокоиться, потому что мгновенно вспыхнули воспоминания о своих былых встречах — и желанных, и просто для «поднятия тонуса», когда потом отворачивалась от партнера и закусывала губы, чтобы не расплакаться, что рядом был не Виталий, а посторонний человек, хотя и давно знакомый.

Незаметно её мысли свернули от воспоминаний на другую тропу. Лежала, смотрела в темноту. Мысли были о будущем: своём, своих детей и внуков. Выросло четвертое поколение, в ком есть кровь Фёдора Агалакова. Подрастает пятое поколение — его правнуки, внуки Александриных братьев и сестры. Как сложится всё у них? Ослабнет ли проклятие прабабки-староверки, посулившей несчастье потомкам своего сына «до седьмого колена»? Кто знает, ведь судьба только-только начала писать страницы их жизненной книги…

Шел девяносто седьмой год с начала века…

Глава XIV — Небесный поселок

Александра шла вдоль реки, а за ней струился длинными полосами туман, обгонял ее и клубился в сумраке, который становился все гуще и темнее: наступала ночь. Александре страшно идти, но назад дороги нет. Впрочем, она всю жизнь шла только вперед или, если случалась неудача, останавливалась и ждала, когда завершится черная полоса, и двигалась дальше. Уж такой она уродилась — целеустремленной и настырной.

Туман уже совсем загустел, стал похож на плотное облако. Александра смело вступила в это облако — влажное, теплое и совсем не страшное. Но все равно шла очень осторожно, ощупывая ногой почву, чтобы не попасть ногой в рытвину и не упасть. Было очень тихо, словно на свете не существовало вообще никаких звуков, Александра даже испугалась: не оглохла ли? Потому крикнула громко: «Эй!» — вскрик взметнулся рядом и заглох, завяз в тумане. Ощущение времени потерялось, и Александре казалось, что она идет в тумане целую вечность, ну, не вечность, но всю жизнь — наверняка. И вдруг туман расступился, будто занавеску кто-то отдернул, и она вышла на полянку, в центре которой горел костерок, и возле него виднелись неясные силуэты людей. Одни сидели, другие стояли или ходили, видимо, просто прогуливаясь, вокруг костра. Далеко еще до костра, но таким уютом и теплом от него потянуло, что Александра вздохнула облегченно всей грудью: наконец-то дома! Знала, что поляна не может быть домом, и все-таки радовалась: дома!

Она подошла к костру и даже не удивилась, увидев Геннадия, мать, Смирнова, еще каких-то людей, среди них были и знакомые лица — Евдокии, жены старшего брата Виктора, их детей Сашки и Татьянки. Возле Евдокии вертелся крохотный мальчишка, которого Александра не знала, но потом сообразила, что это, наверное, их с Виктором первенец — Коленька. И бабушка Валя грелась возле костра.

— О, Пигалица! Привет! — увидел ее Геннадий и махнул призывно рукой, мол, двигай к нам: здесь хорошо.

Александра вступила в призрачный свет от костра и, наконец, разглядела всех, кто тут собрался: ее родные и любимые люди, даже Изгомовы — Анатолий с Владимиром присутствовали. Ей стало жутко: все люди, которые грелись сейчас у костра, уже давно умерли, а тут — живые. Зомби, что ли?

— Да не зомби, — рассмеялся заливисто Геннадий. — На земле нас нет, только бренные останки в могилах, а мы — души людей, которых ты знала. А что такие вот живые, так ведь ты про нас, как про живых думаешь. Верно? — Александра согласно кивнула.

Это так: никогда она не вспоминала об умерших родственниках в момент похорон, они в ее памяти — живые. Как с живыми порой разговаривала, представляя, что они могут ей ответить. И во сне виделись они Александре чаще всего молодые и красивые, такие, какими сейчас предстали они перед ней на поляне.

— Вот, и я говорю, что мы для тебя — не мертвые, — вновь угадал ее мысли Геннадий.

Александра окинула взглядом приветливые лица и сразу увидела мать, удобно сидевшую в легком камышовом шезлонге, и кинулась к ней:

— Мамочка, родная, как ты? Легче тебе стало? — мать полгода лежала парализованной. Не могла принимать пищу и разговаривать. — Мамочка, прости, что не стояла рядом с тобой в смертный час! — не дождавшись ответа от матери, Александра опустилась перед ней на колени. — Мне было очень страшно!

Павла Федоровна погладила ее по голове почти невесомой, прохладной рукой:

— Я знаю, милая. И правильно сделала: нельзя умирающего человека тревожить — ему тогда труднее умирать. Душа цепляется за тело, и ей тяжело, хочется поскорее вырваться из ненужной оболочки, а не может. И я не виню тебя, ведь ты и сама всю жизнь винишь себя, а это намного труднее, чем попросить прощения и забыть о своей вине… Вот ты сейчас Ремарка перечитываешь, — Александра кивнула, соглашаясь и вместе с тем удивляясь, откуда мама это узнала, ведь ее не было рядом. — Так вот, он в своей книге написал очень верные слова: «Совесть обычно мучит тех, кто не виноват». Да и само название книги, как мудрая цитата — «Время жить и время умирать». Так что совестливым всегда труднее жить.